С такими мыслями прошёл он вдоль построенной первой сводной полуроты и принял доклад от совсем молодого прапорщика Финляндского полка. Этот юноша на вид был лет семнадцати с неестественно розовым лицом и явно растерянным взглядом. Его временно поставили командовать, хотя очевидно, что он к этому не был способен. Великий князь распорядился ожидать приказаний и, встав посреди улицы, постарался охватить одним взглядом дознавателей и стрелков, образующих единый человеческий фильтр, так называемую линию дознания. Совершенно очевидно, что пять дознавателей, работающих с чёрным людом, не справлялись. Великий князь не спешил вмешиваться. Сначала его внимание привлёк штабс-капитан Московского полка, ожидающий своей очереди на опрос. Хотя людей благородного вида задерживать не планировалось, но великий князь настоял на том, чтобы и их опрашивали. Исключительно для соблюдения строгости службы. Из обязательных вопросов было только два: "Прошу назваться." и "По какой надобности вы находились на площади?". Оба ответа, порядка ради, фиксировались писарем, и уважаемый человек мог пройти по своим делам. Вообще офицеров на площади было не заметно. Прапорщик, со слов командира стрелков, оказался крайне податлив. А вот штабс-капитан явно намеревался излить своё раздражение.
— Прошу назваться, — когда подошла очередь, поинтересовался у штабс-капитана дознаватель.
— Не смей разевать рот, без разрешения офицера! — гаркнул штабс-капитан и двинулся вперёд намереваясь уйти дальше.
Два штыка немедленно вынырнули ему на встречу.
— Что!? Сучьи дети!
Дознаватель оглянулся на великого князя и, увидев, что тот улыбается и неспешно направляется к нему, предупредил:
— Если вы не назовётесь, я сочту вас разбойником, укравшим офицерскую форму, и эту ночь вы проведёте в холодной.
— Ах, ты.. — штабс-капитан разворачивался к этой мерзкой харе, но внезапно замер.
Возможно, его остановила улыбка на лице дознавателя, а возможно очень тихий вопрос великого князя:
— Что здесь происходит?
Дознаватель демонстративно проигнорировал взбешённого штабс-капитана, развернулся к великому князю и вытянулся смирно.
— Ваше Императорское Высочество, веду опрос с целью выявления злоумышленников против дела государственного, — спокойно сообщил он заранее отрепетированный ответ.
-Прекрасно. Вы чем-то недовольны штабс-капитан?
— Я?.. — штабс-капитан посмотрел на высокородного мальчика слегка смутившись, и опустил глаза. — Прошу меня простить, я не привык давать отчёта нижним чинам.
— Хм, странно, вы не чинам отчитываетесь, а человеку на службе находящемуся. Однако, я готов уважить вас. Ответьте на мои вопросы, — великий князь постарался сделать вкрадчивый голос непреклонным и громким. — Назовите себя.
— Лейб-гвардии штабс-капитан Московского полка Станиславский Иван Павлович, к вашим услугам.
— Отлично, ваши услуги, будут очень кстати, а пока поясните, за какой надобностью вы оказались здесь?
— Я шёл на свою квартиру из казарм полка.
— Я полагаю, у настоящего офицера всегда есть намерение послужить государю. Мне очень не хватает опытных командиров, как вы. Прошу вас взять под свою руку первую полуроту главного резерва. Надеюсь, я могу довериться вам?
— Я-а... Я буду рад...
— Вот и прекрасно, — прервал офицера великий князь и поспешно сообщил, — Принимайте команду. Ваши люди построены во-он там. Через десять минут я хочу быть готов пустить свой главный резерв в дело. Я полагаюсь на вас. Поспешите.
Демонстративно развернувшись, великий князь устремился на левую сторону улицы. Постояв буквально несколько секунд за спинами дознавателей молча, он начал отдавать распоряжения:
— Стрелки! Отодвиньте обывателей на две сажени дальше. Ближе к дознавателям допускать по одному человеку по соответствующему указанию.
Понаблюдав как оттесняется толпа, великий князь подошёл вплотную к крайнему дознавателю и, встав возле писаря, прислушался:
— Скорняк, я.
— Что делал на площади?
— Так, это. Пришёл в Фомичу о долге поговорить.
— Ты должен?
— Он.
— Сколько?
— Три рубля.
— А давал сколько?
Скорняк потупился в землю и с неохотой ответил:
— Так, три.
— Пропусти этого врунишку, — вмешался великий князь и, когда скорняк отошёл достаточно далеко, добавил: — ты здесь не затем чтоб правду выведать. Твое дело воров, бродяг и попрошаек бездомных от людей при деле отделить. Видишь что обыватель, и пусть со своей совестью сам договор налаживает. Не твоё это дело сейчас. А если сомневаешься, что это не скорняк, а вор, в отстойник его. Вечером по второму кругу опросишь с толком и расстановкой, всю подноготную выворачивая. Вечером можно и на дом к нему сходить, дабы проверить. А сейчас, подозрителен в отстойник, не подозрителен отпускай немедля.
Смерив кивающего дознавателя взглядом, Саша крикнул: "Следующего!" и направился к соседнему пюпитру.
— Дяденька, помилосердствуйте. меня мамка послала еды купить. Ждут меня, — гнусавил отрок лет двенадцати.
— Деньги где? — поинтересовался дознаватель.
— Так, лихие люди обобрали.
— Вот и разберёмся с ними, — вмешался великий князь, — в отстойник.
— Ваше высокоблагородие! — заныл мальчик, — Там мамка... сестра... без меня пропадут. Тятя тоже в солдатчине за Царя-батюшку жизнь отдал...
-А-а-а, — скорчил плаксивую мину Саша и занудил, стараясь удержать ритм стиха: — Отец мой жизнь за родину отдал. Мамку на рассвете где-то немец расстрелял. А сестра моя в неволе. Сам я ранен в чистом поле, от того и зренье потерял... В отстойник!
И уже напрямую обращаясь к дознавателю, добавил:
— Видишь что, тебе про жизнь тяжёлую рассказывают, сочувствия ищут. В отстойник! Вечером послушаешь внимательно. А сейчас некогда разбираться. Не складывается его сказка, значит подозрителен он. Следующего давай!
Распорядившись, великий князь направился дальше. Через несколько минут работа наладилась. поток чёрного люда перестал скапливаться и потёк. Внутренний двор ближайшего доходного дома, избранный в качестве отстойника, стал стремительно наполнятся людьми. Это происходило настолько быстро, что переполнения стоило ожидать буквально через пяток минут. Впрочем, это ожидалось ещё при планировании операции. На примете был ещё один двор чуть подальше. Осталось только выделить одного дознавателя по опытнее и стрелков, чтобы начать отфильтровывать людей из переполняющегося отстойника в дополнительный. Вернувшись к полуроте резерва, великий князь с удовлетворением отметил, что скандальный штабс-капитан сумел настроить свою разношёрстную команду на деловой лад.
— О! Я вижу, вы прекрасный командир, Иван Павлович, — улыбнулся наследник престола. — Пора поставить ваших людей к делу.
— Слушаю, — коротко ответил Станиславский.
— Видите линию стрелков, сдерживающих толпу. Вашим людям надлежит заменить их. На месте каждого стрелка должны встать трое ваших. Сейчас я представлю вас командиру роты стрелков, будете под его началом. Идёмте.
5 апреля 1828, Санкт-Петербург
* * *
Ночь была бессонной. Вчера площадь окончательно освободили только к четырём часам, постаравшись заглянуть в самые укромные закутки. А дальше начался кошмар дознания. Первично отфильтрованных, подвергали повторной проверке. Те кто её не проходил, попадали на предметное разбирательство. К вечеру по собранным первичным показаниям уже направлялись в адреса отделения стрелков, выискивая подтверждения и забирая с собой причастных лиц. Эти проверки прекратились лишь в два часа ночи и начались аресты. По показаниям тех, кто уже однозначно был опознан как бродяга или вор, стрелки окружали притоны и забирали от туда всех. Несомненно, эта работа во многом оказалась пустой, встревоженные зачисткой на площади, все сколь-нибудь понимающие люди покинули ставшие опасными места. Удалось взять только немного каких-то мелких воров и беспризорников. Впрочем, великий князь был этим доволен, основная цель всё же набрать рабочей силы, а не борьба с криминалом.
Хотя присутствие на допросах далось Саше с трудом, он не мог оставить дознавателей без своего участия. Если с подозрительными людьми дознаватели вели себя весьма сдержано, то с уличёнными бродягами или ворами, великий князь разрешил не церемонится. При малейшем затруднении в ход пускались кулаки. Сначала Саша полагал, что сможет отнестись к этому как к рабочему процессу, но уже на четвёртом допросе, наблюдая как освежают память очередному бедняге, забывшему где он ночевал прошлый раз, Сашу начало мутить. Он вышел на воздух и долго сидел, вглядываясь в темноту. Сердце стучало громко с какими-то перебоями, дыхание никак не желало успокаиваться. Наконец он освободил желудок. Обратно он вернулся с красными от набухших сосудов белками глаз и усыпанными красной сыпью веками. Заметив это нездоровое состояние, Григорьев уговорил великого князя поспать. Однако время уже подходило к пяти и, вздремнув около двух часов, уже пришлось подняться, чтобы привести себя в порядок, проверить легион и направиться к Жуковскому. Вчера вечером он обещал отцу, что сегодня непременно навестит воспитателя.
Убедившись, что подготовка ста двадцати четырёх задержанных к отправке в Гатчину хорошо идёт без его вмешательства, великий князь отправился к Жуковскому. Удобно расположившись в возке, он мгновенно заснул. На миллионной Чернявский разбудил своего патрона.
От долгой неподвижности тело затекло, и великий князь с заметным усилием спустился на землю. Полностью проигнорировав прохожих, коих в дневное время на Миллионной всегда было достаточно много, он с явным наслаждением принялся разминать затёкшие члены. Тем временем дверь открыли и великий князь проворно вбежал внутрь дома и, сбросив верхнюю одежду на руки Чернявскому, устремился на второй этаж.
Василий Андреевич принял наследника престола в своём кабинете.
— Здравствуйте. Я рад что вы нашли минутку, дабы навестить меня. Прошу присесть, — широко улыбаясь Жуковский указал на одно из больших кресел возле окна.
— Здравствуйте. Благодарю, — великий князь энергично плюхнулся в кресло.
На секунду, повисло молчание пока Жуковский садился рядом. И лишь дождавшись этого великий князь вскочил и, отбежав на центр комнаты, развернулся к воспитателю и поспешно выпалил:
— Отец сообщил мне, что вы просите об отставке! Почему? — лицо великого князя раскраснелось, — Как я буду без вас?
— Ах, что вы, милый друг, — слегка улыбнулся Жуковский, — вы не останетесь одни. И я навсегда буду вашим другом. В любое время вы сможете придти ко мне за советом и помощью. Но здоровье моё не позволяет мне быть при вас и должным образом исполнять волю государя.
Снова воцарилась молчание.
— Кх-м, — кашлянул Саша и неспешно вернулся в своё кресло. Он откинулся на спинку, положил руки на подлокотники и тихим голосом продолжил: — М-м-м, Василий Андреевич, у нас с вами в Павловске как-то не хорошо получилось. Так я хотел бы пояснить.
Саша замолчал. И они с Жуковским обменялись взглядами.
— Я занят важными делами. Государь одобряет их, и поощряет мои заботы. Я не имею времени для мальчишества. Но один я, в силу своего малолетства и неопытности, не могу справиться с делами без помощников. Конечно, не смею ожидать от литератора участия в строительстве дороги или устройстве легиона. Но у меня есть интерес и к литературе, и тут ваша помощь необходима. Я не могу позволить вам оставить меня, пока не обрету замену.
— Вы хорошо говорите, но не о том, — Жуковский сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить: — Воспитатель, он не столько помощник в делах. Многих литераторов я готов порекомендовать вам в помощь. Но воспитатель, суть человек, заботящийся о душе опекаемого. Я не много понимаю в делах полицейских, но мне другое известно. Вчера вы показали себя. В народе за вашими легионерами теперь навсегда закрепится прозвище "архаровцы".
Жуковский замолчал. Саша пожал плечами, слегка склонив голову набок.
— Вы не понимаете, что это значит? — не дожидаясь ответа, Жуковский продолжил: — При Екатерине Великой московским обер-полицмейстером был Николай Петрович Архаров. При нём дела обстояли так, что всякого обывателя по малейшему доносу могли взять и выбить из него требуемое признание кулаками.
Саша ещё раз пожал плечами.
— Не знаю, были ли в России когда времена, чтобы обывателей в полиции не били, — спокойно отметил он.
— Я не закончил, — на секунду задумавшись и нахмурившись, сказал поэт. — Он тоже, бывало, перекрывал улицы и площади и хватал людей, коих потом били и заставляли сознаться в чём-либо. Именно от этих облав москвичи и невзлюбили обер-полицмейстера и его архаровцев. С тех пор это прозвище прилипает ко многим чинам творящим полицейский произвол. И к вам, Ваше Императорское Высочество. И это меня, как воспитателя, не может не беспокоить. Беречь своё имя надлежит смолоду. И если вы по младости своей не понимаете всей опасности дурной славы, то более опытные воспитатели должны предостерегать вас, а не потакать.
— Что ж, ваше беспокойство понятно, — пожал плечами великий князь, — но всякому надлежит делать то, что должно. Я строю дорогу. Мне нужны рабочие. Государь благословил меня на имание бродяг. Я должен очистить города от них и приставить их к делу. Что же до обывателей, то они никогда не будут любить полицию. Сегодня обыватель возмущён тем, что полиция окружила площадь и обыскала её. Завтра у него на Сенной украдут деньги, и он будет возмущён, что полицая не окружает и не обыскивает площадь в поисках его кошеля. Что же до прозвищ, то обыватель горазд наделять ими представителей власти, коих он боится, совершив неблаговидный поступок, и презирает, если положение позволяет ему избавиться от страха. Но понимание всей благостности полицейского дела для государства и народа и уважения к нелёгкому труду полицейского от обывателя дождаться невозможно. Для этого ему предстоит перешагнуть через свою корысть и посмотреть на обстоятельства как умудрённый муж. Что же до имени, то стоит ли оборачиваться на крики дураков?
— И всё же, мнение общества важно для дворянина. Даже для наследника престола, — Жуковский беззвучно пошевелил губами, прежде чем продолжить. — Мне известно, что Михаил Михайлович уже предупреждал вас о Чернышёве, но вы не услышали его.
— Мне нужны в войсках новые пули и ружья. Я не могу позволить себе поставить дело под угрозу из-за отношения общества к этому человеку.
— Вы не понимаете. Имея общее с этим человеком, вы лишаете чести себя. Честь дворянина есть ни что иное, как мнение о нём в обществе. Именно потому малейшее прилюдное стеснение перерастает в дуэль, а жесточайшее оскорбление, нанесённое наедине часто прощается. Чернышёв, желая завладеть наследственным состоянием, подверг Захара Григорьевича судебному разбору по делу о декабрьском бунте. Сейчас он интригует против Кругликова в своём стремлении обогатиться. Это человек без чести, коего не ждут, ни в одном приличном доме, и дел с ним иметь не следует. Теперь вы ещё и прославились как архаровец. Отнюдь дворянину не следуют лезть в полицейские дела. Хватать людей бить их, выпытывать у них признание, сие есть дело не благородное. Служба достойная пса, а не свободного человека. Вы рискуете тем, что приличные дома будут закрыты и перед вами.
