— Я рад что вы столь бережно относитесь к моей репутации, — великий князь кивнул, и подался телом вперёд. — Однако, меня больше беспокоит дело доверенное мне государем. Делай то, что должен, и пусть другие говорят что угодно. Вот слова по-настоящему свободного человека. Я не намерен презирать общественное мнение, но руководствоваться им, как и мнением обывателей, это значит подвергнуть опасности порученное дело. Это не допустимо. Обществу придётся потерпеть. Я бы хотел его любви. Как хотят любви очаровательной юной, но ветреной особы. Но если будет нужно, я возьму её силой. А в закрытые дома войду, взломав двери прикладами. Если к этому позовёт меня мой долг перед богом, отцом, Россией. Пётр Алексеевич рубил боярские бороды, вытаскивая страну и общество из старомосковской трясины, без оглядки на то общество. Я же постараюсь справиться с мнением нынешнего. Если оно не поймёт, что долг перед троном и служба Родине прежде всего остального, я его научу.
Саша откинулся на спинку кресла и наблюдал за произведённым на поэта эффектом. поэт был хмур. Он долго молчал, вглядываясь в лицо наследника, пока не решился заговорить:
— Н-да, — Жуковский покачал головой, — когда государь не боится рубить бороды, а потом и головы, он многого может достичь. Но может и сам погибнуть в устроенных в ответ беспорядках. Судьба Людовика и Карла доказывает это. Однако главная опасность в том, что пролив много крови можно и не достигнуть ничего, лишь ввергнув государство в хаос. Мы должны помнить бедного Ивана.
— Под лежачий камень вода не течёт. Если не делать ничего, если жить с оглядкой на общество, на обывателей, на мнение Европы, то Россия погибнет. Государь её радетель. Он должен видеть путь и вести туда корабль. Он, а не обыватели и не общество и не европейские прохвосты. Потому придётся.... — Саша ещё раз с нажимом повторил: — Придётся делать то, что нужно, пусть даже общество и будет неодобрять. Как врач, спасая человека, вынужден отсечь руку, несмотря на все протесты больного. Так и государь должен руководствоваться не мнением общества, а интересами России. Я не государь пока, но мне надлежит привыкать, что долг мой, превыше мнения обо мне.
Он смолк, а Жуковский не спешил с ответом.
— И всё же, я нуждаюсь в вас, -продолжил Саша, — не только как в литераторе. Вы, своей поэтической душой точнее чувствуете чаяния народа и мнение общества и могли бы наставлять меня. Я нуждаюсь в этом. Я полагаю, что моё малолетство мешает нам понять друг друга. Вы желаете дать мне примеры и образцы, коим я должен следовать, но я не буду таким как вы. Я другой. Моё положение, моя судьба другие. Мне необходима ваша помощь как тридцатилетнему иностранцу не знакомому со здешними порядками, а не как маленькому мальчику, не осознающему своего назначения в этом мире. Вы правы в том, что мне, возможно, не нужен воспитатель, но учитель необходим.
— Хм, — Жуковский встал, подошёл к рабочему столу и переспросил: — Учитель?
Поэт сел за стол, пододвинул к себе стопку бумаг и погрузился в чтение. Время медленно тянулось. Отметив по тикающим каминным часам, что молчание затянулось уже на три минуты, Великий князь встал и подошёл к столу. Бесцеремонно, он взял с края несколько листов.
— Нет ли у вас интересного сюжета, — поинтересовался он у Жуковского, — Знаете ли, давно хотел в Гатчине организовать небольшой театр. Но нужна хорошая пьеса.
— Пьесами не занимаюсь, — коротко, не отрывая взгляда от бумаг, ответил Жуковский.
— Возможно, вы знакомы с хорошим драматургом.
— Н-н-нет.
— Жаль, придётся искать помощи Фаддея Венедиктовича.
— Он вам напишет, — с усмешкой, слегка растягивая слова, сказал поэт.
— Увы, пусть это будет плохая пьеса, но она будет. Это лучше чем ничего. Ой, а что это... — великий князь подхватил ещё один лист бумаги со стола и прочёл: — Евпатий... Ты знаешь ли, витязь, ужасную весть? В рязанские стены вломились татары!... Ого... Так так... Точно. Вот и сюжет. Сделаем пьесу о Евпатии Коловрате. Любовь к Родине достойна воспевания.
— Или месть, — коротко бросил поэт.
— К Родине, к Родине — улыбаясь проговорил великий князь, — я уже знаю как подать. Это ваше?
— Нет, моего друга Языкова. Он по случаю был в столице и оставил, дабы по возможности я мог подать в журнал.
— Ну что ж, желаю в этом удачи. Хотя слог тяжеловат, но кто я в литературе. А Булгарин пьесу о Коловрате мне напишет или посоветует кого.
— Пожалуй, вам бы съездить в Москву к Погодину. Это для его пера работа.
— Надеюсь, вы дадите рекомендацию?
— Хм, — Жуковский усмехнулся, — Увы, я не считаю себя достаточно весомым для этого.
— Попробую без рекомендаций. Всё таки Россия достаточно богата образованными людьми. Не Погодин, так другой. Да и Шишков может отрекомендовать кому-то. Была бы цель, идея и средства, а исполнителя подберу.
— Желаю вам успеха, мой милый друг, — широко улыбнулся воспитатель. — Я же с удовольствием помогу вам... cum recensio.
* * *
Убедившись, что арестанты вышли в направлении Гатчины, великий князь и сам направился туда. Обратный путь он проложил через Нарвскую заставу. Необходимо было рассчитаться с кредитором Овцина. Самойла Максимович проживал в Нарвской части на набережной Фонтанки. Его дом, не выделялся значительным убранством на фоне других строений, принадлежащих небогатым питерским обывателям. С подражанием казённому классицизму одноэтажное строение возможно было не каменным, а землебитным, но выглядело вполне пристойно. Жёлто-песчаная краска стен оттеняла белые оклады не очень и больших окон. Незамысловатые прямые складки лепнины, изображающей замковые камни. Простенький козырёк над дверью, хорошо просматривался в открытые дубовые ворота двора. Когда кортеж великого князя остановился, Чернявский спрыгнул с коня и принялся колотить в дверь. Та отворилась, он исчез внутри дома, но вскоре вернулся.
— Он дома. — коротко доложил гусар.
Войдя в комнату, очевидно служившую гостиной, великий князь, поздоровался обвёл взглядом помещение и отметившегося поклоном купца и перекрестился на красный угол. Хозяин, высокий щуплый бородач с выпученными глазами, слишком заметно скривил губы. Но тут же сотворил улыбку, зачем-то оправив на себе тёмно-коричневый сюртук.
— Храни бог, этот дом и его хозяев, — проговорил великий князь, — я не из любопытства в гости зашёл, а по делу. Взял я под свою руку человека... Овцина Ивана. Знаком вам такой.
— Да, Ваше Императорское Высочество, — Попов слегка склонил голову влево, но больше ничего не сказал.
— Прекрасно, если он должен вам, я намерен выкупить его долг.
— Это дело совести, — Явно с трудом подбирая слова, ответил купец, — он со своим сотоварищем обманом выманили у меня деньги. Теперь ответ держать на его совести.
— Прекрасно, — кивнул великий князь, — могу я у видеть долговые расписки?
— Ни к чему это. Если он не хочет платить, то я прощу ему долг.
— И всё же, этот долг теперь не на его, а на моей совести. И прежде чем вы его простите, я хотел бы убедиться, что долг был. Прошу расписки, — великий князь протянул вперёд правую руку.
Купец долго смотрел на великого князя. Затем перевёл взгляд на Юрьевича и получив от него кивок, сказал:
— Извольте, но в нашем деле слово надёжней бумаги...
— Я слишком мало пожил для этого, потому сначала хотел бы увидеть расписки, — перебил его великий князь и нетерпеливо тряхнул протянутой рукой.
— Извольте обождать.
Попов ушёл в соседнюю комнату и отсутствовал минуты три. Великий князь воспользовался случаем, чтобы обойти всю комнату, внимательно осмотреть иконы в углу, подивиться на расшитые полотенца, простую белую скатерть. Закончив осмотр, он спросил:
— Семён Алексеевич, вы опытнее меня... он из раскольников.
— Я узнавал, он из громовских людей.
— Это, да?
В комнату вернулся Попов, поэтому Юрьевич вместо ответа закрыл глаза на пару секунд.
— Извольте, — купец протянул бумаги.
Великий князь сел за стол и принялся читать. Все молча ждали.
— Что ж, Семён Алексеевич посмотрите, — он протянул бумаги Юрьевичу, — Как я понял из бумаг, Овцин никаких расписок не давал и долг Прянишникова перед вами выплачивал лишь из добрых побуждений. Так?
— Нет, — мотнул головой купец, — они были сотоварищи, и деньги у меня выманили под своё общее дело. Потому Иван и считал по совести своей должным вернуть мне моё.
— А что за дело?
— Печь они делали, которая пережигая дерево, могла бы вино давать.
— Интересно, и где же эта печь теперь.
— Так Иван отдал её мне в уплату долга, пришлось её разобрать, хоть кирпичи в дело пошли.
— А что так-то?
— Так ить не даёт она вина, от того и беды все случились.
— Если бы печь заработала, вы могли бы то вино в продажу пустить? — Поинтересовался великий князь, и поспешил добавить, — Овцин сейчас для меня такую печь строит.
— Ох, пустое это, — улыбнулся Попов, — не будет вам, Ваше Императорское Высочество, проку с этого Ивана. Я тоже думал, вино будет, торговать начну, а там лишь уголь, да уксус. Тож пригодится, но денег-то вложено много, на уксусе не скоро прибытка дождёшься.
— Так Иван печь строил, чтобы вам вино давать в продажу? Под это дело Прянишников деньги брал? А оказалось что печь не годна, так ли я понял?
— Ну, да. Так, — Попов пожал плечами.
— Что ж, понятно. Семён Алексеевич, вы прочитали, что скажете?
— Товарищество Прянишникова и Овцина никем не регистрировалось. Расписки все подпичывал Прянишников, без выступления от имени товарищей. По закону нет за Овциным долга.
— И я так думаю, — кивнул великий князь. — А по совести...
Все молчали.
— Семён Алексеевич, верните бумаги Самойле Максимовичу, — наконец решился великий князь. — Овцин теперь под моей рукой, и это дело моей совести. И по совести моей, считаю я тебя, Самойла Максимович, не правым. Ты Вином торговать хотел. Ты в это дело деньги вкладывал. Ты не мог не знать, что печь эта — дело рисковое. Может будет работать, а может и нет. Ты на этот риск шёл. И ты не угадал, то судьба твоя купеческая. А Овцин мастер, какое бог ему уменье дал, так он дело своё и делал. Построил печь, как сумел и перед тобой, ни в чём не виноват. Ты ж не от него речи слушал, когда деньги давал. А посему долга я перед тобой не признаю. А то, что печь хорошую, добрый уголь и уксус дающую на пользу людям, ты в кучу кирпича превратил, стремясь деньги вернуть, то пусть на твое совести останется. Была печь, нет её теперь. Ну так не ты, я её опять построю. Пусть уголь даёт. Всяко людям польза. На сём, будь здоров Самойла Максимович, а мне пора.
Демонстративно хлопнув ладонью по столу, великий князь встал и сделал несколько шагов к двери. И тут он обернулся, добавив с улыбкой:
— Впрочем, совесть совестью... А будь, Самойла Максимович любезен подпиши-ка письмо, что никаких расписок от Овцина у тебя нет и не было и требовать с него каких-либо уплат ты не считаешь себя вправе.
Нахмурившийся Попов открыл было рот и замер. Спустя секунду он нашёл, что сказать:
— Это дело вашей совести. Требовать с него я ничего не буду, слово даю.
— Слово это хорошо, — усмехнулся великий князь, — а письмо подпиши. Семён Алексеевич сделайте нужную бумагу. Чернявский останься, вдруг твоя помощь потребуется. А я пойду на Фонтанку полюбуюсь. А то, всё некогда на городские красоты посмотреть.
8 апреля 1828, Батово
* * *
Ночная дорога в этот раз далась достаточно легко. Возможно, свежий весенний воздух сделал сон в тряской повозке не таким беспокойным. Или общий ход дел не внушал беспокойства. В столицу прибыло очередное пополнение, потому уже сформированные роты сопроводив арестантов остались в Гатчине. На днях прибудет их имущество, и они окончательно обустроятся в казармах. Арестанты со дня на день выйдут на работы. Доклад по флоту сдан, как и большинство других дел. Теперь всё идёт без участия Саши. Остаётся только ждать. Дела же на подобии крепостного ружья совершенно неспешны. Засядко уехал. Теперь торопиться не куда. Со свободной от дум головой Саша крепко спал, лишь время от времени меняя позу на очередной кочке.
Около семи утра отдохнувший великий князь ступил на землю своего двора и неспешно отправился к коровнику. Осмотрев внимательно всё подворье, понаблюдав за дойкой, за выводом на работы лошадей, он отправился завтракать.
К его приходу уже была подготовлена овсяная каша, чёрный хлеб и чай с баранками. Пригласив за стол Юрьевича и Тиса, великий князь начал есть. Быстро насытившись, он перешёл к чаю.
— Какая интересная баранка, снаружи твёрдая, а внутри мягчайший хлеб, — удивился великий князь.
— Это obwarzanek, — ответил Тис. — Я всегда их любил. Русские баранки похожи только внешне. А делают их совсем по другому.
— Долго ли хранится?
— Увы, по сравнению с баранками довольно быстро сохнет и становится другим. Obwarzanek надо есть пока он свежий недавно от печи. Ваши баранки с самого начала не такие мягкие, а со временем и вовсе превращаются в камень.
— Так в этом и прелесть. Подвесили под потолок и всегда запас хлеба. Не просто баловство а особый вид сухаря или французской галеты. Я бы их намеренно сушил в печи и войскам раздавал вместе с сухарями. Что, кстати, нужно обдумать. Впрочем, давайте к делу. Вы сделали план работ на этот год?
— Да, — кивнул управляющий, — сейчас освободим стол и я принесу бумаги.
— Отлично, были ли сложности.
— Разумеется, многое неясно. Я спрашивал у Клима о местных землях, что да как родит, но он ничего особо полезного мне рассказать не смог.
— Да, Клим. Пошлите за ним. Я хочу, чтобы он был здесь, когда мы будем обсуждать план на год, — попросил великий князь.
Управляющий пожал плечами и вышел из комнаты, но вскоре вернулся за стол.
— Я распорядился, Ваше Императорское Высочество. Хотя зачем?
— Он староста. Может он и не скажет ничего умного, и не поймёт ничего. Но мне нужно, чтобы он понял и рассказал людям, что мы не намерены их уморить голодом. Что если хорошо потрудиться, то будет и хлеб на столе весь год. Это важно. Сейчас, в самом начале нашего дела, это, наверное, самое важное, — немного подумав, великий князь усмехнулся и добавил: — И как говорил Суворов: "Каждый солдат должен знать свой манёвр"... и крестьянин тоже.
Чай был допит, посуду убрали со стола и расстелили план поместья. Великий князь бегло просматривал подготовленные управляющим бумаги, когда в комнату впустили старосту.
— Доброго здоровья. Звали?
— Здравствуй, Клим, — улыбнулся великий князь и указал на место за столом, — верхнее сними, брось на кресло, а сам садись сюда. Нам о многом надо поговорить.
Крестьянин замер непонимающе глядя на управляющего.
— Чего встал, — нахмурился Тис, — Его Императорское Высочество распорядился, верхнюю одежду снять и сесть за стол. Исполняй.
Староста засуетился, в результате чего долго возился со своим зипуном, и, не решившись положить его в кресло возле стены, опустил рядом на пол. После чего, сунув шапку за пояс, сделал два шага к столу и замер.
