— Особенно меня огорчило вмешательство Рота, сделавшего выволочку Лишеню за внешний вид егерей. Он по настоянию Бланка разрешил идти в фуражных шапках и с расстёгнутыми пуговицами мундира. Впрочем, и в этом нет ничего не обычного. И если с поручиками и нижними чинами поможет только время, то на генерала я найду управу.

— И как?

— Я на днях закончу отчёт для государя по поводу наших манёвров и одновременно испрошу отчёт Рота по потерям вне боя. А через месяц попрошу ещё один и указать меры, принятые генералом к снижению потерь. Мне кажется, армейские начальники просто отвыкли, что их спрашивают за сохранение солдат. И если в бою победа зачастую важнее, то сохранение солдат на походе одна из основных забот.

— На самом деле, вы не первый кто придаёт этому особое значение, но доля горькой правды в ваших словах есть. Отношение к жизни человеческой в нашей армии весьма пренебрежительно.

— Я хотел бы быть лучше понятым, — нахмурился великий князь. — Я руководствуюсь отнюдь не человеколюбием. Война есть действие по умерщвлению людей, так или иначе. Но меня раздражает небрежное отношение к государственным деньгам, казённому имуществу и людям, принадлежащим государю. Именно это я увидел в поступке Рота. Мне не жалко солдат, они идут на смерть и возможно многие погибнут в бою. Но расточительности я терпеть не намерен. Каждая солдатская смерть должна быть во славу короны, а не из-за того, что солдату на жаре не разрешили расстегнуть воротник.

Ратьков кивнул. В это время в офицерское собрание вошёл Юрьевич.

— Ваше высочество, лошади готовы.

— Прекрасно, тогда поспешим в арсенал.

Пара лошадей без труда тянула за собой лёгкую коляску с двумя пассажирами. Поглядывая по сторонам, то и дело, останавливая взгляд на сопровождении из конных егерей, великий князь уже готов был погрузиться в дремотную задумчивость, но Юрьевич не позволил ему этого.

— Ваше Высочество, неужели все эти отчёты настолько важны, что вы требуете таких подробностей? Ведь многие просто вынуждены добавлять ничего не значащие обстоятельства, чтобы создать видимость подробности. В тоже время, главное тонет в многословии.

— Видите ли, Семён Алексеевич, отчёт это некая замена беседы. Если бы я лично говорил с офицером, я всегда мог бы остановить его доклад и переспросить о заинтересовавшей меня подробности. В случае, когда я не могу немедленно спросить офицера, я вынужден изначально требовать подробного изложения. Сейчас, пока и для меня и для моих офицеров, это в новинку, мы все испытываем неудобства. Но именно в них рождаются будущие утверждённые формы отчётов. Когда каждый интересный вопрос найдёт своё место. При этом всегда стоит оставлять место для чего-то непредвиденного. Вот, например, отчёт полковника Кобелева весьма пространен, но не содержит главного, его оценки своих же решений. Неужели он не совершил не одной ошибки. А это важный вопрос и он обязательно должен отражаться. Офицеру следует понимать, где он ошибся, а ему просто повезло, а где решение было верным, пусть и не удачным в этом случае. С другой стороны, отчёт наблюдательного Григорьева содержит весьма пространные описания быта егерского полка. Оный может и не интересен опытным офицерам, но для меня представляет большую ценность. Знание об избегании егерями медика, о постоянных попытках обобрать местных обывателей, о показной праздности младших офицеров, о широком распространении карточных долгов между ними побуждающими зачастую сбывать казённое имущество или направлять солдат на частные работы. Чуть меньше месяца наблюдений в условиях подготовки к переправе через Дунай, а сколько интересного. Оказывается расхлябанность мирного времени никуда не девается и на войне. Вот такое я сделал открытие.

— Ха-ха, да уж, — рассмеялся опытный Юрьевич. — Я мог бы подобное рассказать без всяких отчётов.

— Это да, — улыбнулся великий князь, — Подобные военные побасенки я мог бы услышать и от Абраама Петровича. А здесь вполне конкретные проступки известных офицеров, и теперь нам с Григорьевым предстоит придумать, как всё это убрать из егерского полка. Не выдуманные некие проступки неизвестных офицеров, а именно в этом полку, у этих солдат и офицеров, поставить службу надлежаще. И уже потом этот опыт использовать в легионе.

— А вы не предполагаете, что сложившееся положение вполне естественно и не нуждается в исправлении?

— Я не сомневаюсь, что оно естественно, но вот назвать его надлежащим не готов.

— Если оно естественно, то возможно, настолько же не исправимо как попытка вырастить у себя третью руку.

— Аллегории весьма красочны, но они не более чем поэтическое сравнение, кое не порождает ничего, кроме восторженных чувств.

— Однако, то количество бумаги, что вы расходуете, весьма удручает. Не говоря уже о том, что скоро её будет негде хранить.

— Да, это порождает множество трудностей, но только через преодоление их можно добиться совершенно иного уровня исполнения службы. Нам необходимо накапливать и осмыслять опыт. Чем его больше и чем он разнообразнее, тем лучше.

— Именно по этому вы берётесь за всё? — Юрьевич похлопал рукой по папке, в которой лежала недавно законченная Ротовым пьеса. — За всё, от сочинения пьес, до строительства кораблей?

— В каждом деле необходимо собирать и обобщать опыт. А значит, по каждому делу нужен архив.

— Что ж через четверть часа мы добудем для вашего архива новые бумаги, — усмехнулся Юрьевич, кивнув на пробегающие мимо дома Невского проспекта.

Перед кабинетом директора столичного арсенала все уже ожидали великого князя. После взаимных приветствий директор Козен гостеприимно распахнул двери кабинета и пригласил всех рассаживаться вокруг стола, на котором лежала папка с отчетом и с десяток труб, некоторые из них были сильно измяты. Пётр Андреевич жестом указал на всё это богатство и заговорил:

— Выполняя волю Михаила Павловича, мы со всем тщанием проверили метод предложенный Александром Николаевичем. Здесь представлены почти все результаты. С разрешения Александра Николаевича, прошу капитана Эрдмана рассказать подробнее о своей работе.

Саша внимательно разглядывал вещественные доказательства производства экспериментов и машинально кивнул. Инженер встал и начал рассказ:

— Подготовив всю представляющуюся нам полезной оснастку, мы для первичного эксперимента взяли имающийся у нас выбракованный ствол двенадцати фунтового полевого орудия. Создав из него необходимую заготовку из артиллерийского металла, мы приступили к высверливанию. Должен сразу отметить, что сверление с применением водно-маслянной смеси было весьма удачным для всех заготовок. Сверло долго не тупиться, стенки канала получаются весьма ровными. В своём отчёте я отразил, что предложенный метод весьма удачен для высверливания артиллерийских стволов. Однако, перейдя к осадке полученного, хм, бланка на оправке мы столкнулись с трудностями. Мягкость артиллерийского металла не позволяла сколотить его оправки без сильного повреждения. И чем тоньше становились стенки и длиннее, хм, бланк, тем меньшие усилия требовались, чтобы смять его. Остужение, хм, бланка поднимало его твердость, но приводило к тому, что он прочно оседал на оправке. Лишь укладывание концами на лёд и её, таким образом, охлаждение позволяло достаточно легко снимать ещё тёплый бланк. В свою очередь стали заметны трещины в, хм, бланке, делающие его непригодным для дальнейшего использования. Получив подобные результаты, мы решили попробовать железные заготовки. Этот металл, обладающий значительно большей твердостью, позволил получить меньшую толщину стенок и большую длину. Воодушевлённые, мы взялись за сталь. Отдельно хочу отметить утерю металла. На стальных заготовках мы теряли от одной пятой до четверти металла в результате многократного перегрева и ковки. По окончании всей работы могу заключить, что даже использовав заготовку полученную двойной плавкой мы можем преподнести Александру Николаевичу только такой результат, — Эрдман махнул рукой помощнику и перед великим князем положили длинную примерно в три дюйма диаметром трубу.— Это лучший полученный нами, хм, бланк ствола . Внутренний диаметр восемь линий. Толщина стенки от шести до семи. Он был существенно изогнут при снятии с последней оправки, но его удалось выпрямить. Длина пять футов три дюйма. А это менее удачные образцы.

Инженер широким жестом презентовал лежащие на столе железки.

— Благодарю , — улыбнулся великий князь. — Я буду рад услышать прежде всего о том как получились именно эти неказистые трубы. А уж про этого красавца, я уверен, все подробности есть в отчёте .

Через два часа совещание прервалось обедом, потом Эрдман показал великому князю цеха, в которых ставились эксперименты, Лишь к шести вечера инженер смог избавиться от назойливого мальчишки, пообещав непременно дополнить свой отчёт, а великий князь поспешил на Миллионную.

Жуковский, вопреки своему обыкновению, принял воспитанника не слишком приветливо. Поэт хмуро поглядывал на Юрьевича и по старчески покряхтывал при необходимости сделать какое-либо движения.

— А я, знаете ли, приболел, мой милый друг, — известил он великого князя. — конечно, я не мог отказать себе в радости видеть вас. Не так уж часто мне доводится это, последнее время.

— Надеюсь, лечение в ближайшее время вернёт вам былую лёгкость, — улыбнулся Саша, — Мне так недостаёт вашего опыта и литературного таланта, который мог бы направлять меня в моих занятиях.

— Мне кажется, Ротов вполне справляется.

— Кстати, о его пьесе. Она готова. Я понимаю, что вы сейчас больны и не можете выполнить своего обещания отрецензировать её, но я хотел бы оставить её вам. Когда вы, окончательно выздоровев, сможете промеж своих неотложных дел выкроить немного времени для моего дела, я буду искренне счастлив.

— Полагаю для себя совершенно неприемлемым ставить ваши полные жизненной энергии дела в зависимость от моих дряхлых сил, коих и так уже совсем не осталось. Я давно решил уйти на покой. Я не хочу быть обузой вам. Неужели вы полагаете, что я не понимаю, как вы пытаетесь внушить мне нужность и незаменимость, чтобы отчаяние от моей слабости не уничтожило меня. Вы слишком великодушны, но я не могу принять такого дара.

— Я не столь изощрён, — улыбнулся великий князь, — в своё время вы дали мне обещание, и я, рассудив о пользе, что вы можете принести делу, пришёл воспользоваться вашим обещанием. Учитывая нездоровье, я даю вам всевозможную отсрочку, но не более. Мне нужно чтобы к тексту была приложена рука такого мастера как вы.

— Увы, — развёл руки в стороны Жуковский, — но мастерство это не только искусность, но и ответственность. Ни один оружейник не поставит клеймо на клинке, в который не смог вложить надлежащих сил. Слово это мой клинок. А я сейчас бессилен.

— А мне не нужно клеймо. Если вам угодно, мы можем не указывать, что вы были рецензентом. Мне нужен сам клинок, и он откован. Его осталось лишь довести опытной рукой. А где же я найду руку более опытную, чем ваша.

Жуковский шумно выдохнул, опустил плечи и будничным голосом спросил:

— Сколько вы мне заплатите?

— Двести рублей.

— Тысячу.

— Как вам известно, я не совсем волен в определении своих трат. Если вы настаиваете на иной сумме, то я, прежде всего, должен буду обсудить это со своими воспитателями и, возможно, запросить благословение отца. Двести же рублей это та сумма, которую я невозбранно могу потратить на свои нужды. Вы согласны на двести рублей?

— Да, — слегка побледнев, кивнул Жуковский.

— Тогда я оставляю вам пьесу. Деньги Семён Алексеевич привезёт вам позже. Выздоравливайте.

18 июля 1828, Санкт-Петербург

* * *

Великий князь через невысокую дверь вошёл из сеней в помещение будущей.чертёжной. Оказавшись в начале вытянутой комнаты шириной около четырёх метров и длиной около пятнадцати, он остановился. Потолок был низковат, около двух метров. Слева от двери устроен дровник и место истопника, предназначенные для работы с большой печью назанимавшую чуть ли не десяток квадратных метров. Пройдя мимо печи по неширокому проходу, оставленному до стены, великий князь вышел к будущим рабочим местам чертёжников. Длинные стены были прорезаны широкими в полтора метра окнами по пять в каждой. Рамы разбиты перекладинками на мелкие квадратики мутноватого стекла. Через дверь в одной торцевой стены они вошли из сеней, дверь в противоположенной вела на склад и в архив. Из этих четырех помещений собственно и состоял весь барак конструкторского бюро.

— Зимой холодно не будет ? — поинтересовался великий князь , глядя на массивную, но теряющуюся в столь большом помещении печь. — Окна— то большие.

— Не будет, -заверил, но по интонации показалось, что переспросил, Юрьевич. — Стены хоть и дощатые, но с засыпкой. Толстые. Окна большие. Так ведь свет нужен. А на зиму в проемы должны встать две дополнительные рамы.

— Задумано, конечно, хорошо. Но как всегда, стекла при хранении побьются и внезапно зимой окажется, что рамы не спасают. Надо что-то со светом придумать. Разоримся на стекле. А ведь ещё цеха ставить. Ладно, пока так, но в будущем надо, что-то другое.

— А что здесь придумаешь, — пожал плечами Юрьевич. — хочешь больше дневного света, чтоб на свечах экономить, делай шире витражи. А значит больше стекла, а уж оно бьется. Итак, всё окно в мелкий квадратик...

— Витражи... — повторил за наставником великий князь.— Да, именно так. Есть над чем подумать. Впрочем, ладно. Сейчас надо озаботиться о рабочих столах.

Посреди огромного помещения стоял одинокий стол шириной метра два и длиной четыре. Возле него молодой человек пытался что-то втолковать мастеру и трем его рабочим.

— Пока только это, — ответил на не заданный вопрос Юрьевич.

— Хорошо, поставить вдоль окон. А где наш конструктор? К обеду соберутся гости и надо приступать к работе.

— Так, вот, — Юрьевич подозвал молодого человека. — Позвольте представить вам, Москвитин Асклепиад Иоасафович в этом году вынужден был оставить свою учёбу в горном. Как инженер он себя не сможет проявить, но как чертёжник вполне годится.

Великий князь с интересом оглядел крепкого подтянутого паренька лет восемнадцати. Его невыразительное круглое лицо с несколько великоватым носом и серыми глазами было накрыто сверху прядями светло-русых волос, пусть и не настолько длинных как у студентов двадцать первого века, но необычно длинных для студентов начала девятнадцатого.

— Сколько вам лет?

— Семнадцать, Ваше Императорское Высочество.

— Почему решили оставить учебу?

— э-э, — юноша покраснел и впёрся взглядом в Юрьевича.

— Позвольте, я расскажу, ваше высочество?

— Хорошо, я слушаю.

— Его отец, Иоасаф Васильевич, был не последним человеком в главной конторе Камсковоткинских заводов. Он был вальдмейстер и землемер. По его протекции сына взяли в горный на казенный счёт. Но в двадцать пятом Иоасаф Васильевич попал под суд и дела его пошатнулись. Тогда Асклепиад вынужден был перейти на полупенсион. Однако плата в двести пятьдесят рублей оказалась неподъёмной для молодого человека. В этом году он вынужден оставить учёбу .