— Действительно многие связывают присягу именно со своей личной честью. И это не плохо. Важно лишь, что они понимают под уроном чести. Ведь не удивительно то обстоятельство, что многие молодые люди считают уроном для своей чести чтение чужих писем или допросы особ женского пола, даже, если это требуется для службы. Высокоморальная щепетильность в вопросах чести, почерпнутая во многом из литературы и в салонных обсуждениях, позволяет им считать обвинение в шулерстве достаточно весомым, чтобы оставить взвод без командира. Жизнь полусотни человек, которым возможно завтра предстоит принять бой без должного командования, стоит меньше, чем снести обиду от несправедливого обвинения. Личная честь не позволяет им чувствовать ответственность за вверенных им солдат, за порученное им дело. А это недопустимо. Невозможно отучить молодых людей от карт, вина и женщин, но сделать так чтобы всё это не шло ни в какое сравнение с воинским долгом и отношением к службе можно и нужно. Если такого не сделать, то проигравшийся в карты поручик, закрывая долг чести, передаст врагу в уплату секретные карты. И будет считать себя совершившим меньшее бесчестие. В то время, как его частный проступок не идёт ни в какое сравнение с преступлением против службы. И вот это предстоит осознать молодым офицерам. Отцы командиры и офицерское сообщество простят им многое, но за урон службы их ждёт суровое и неминуемое наказание. Особое рвение к своевременному выявлению людей, имеющих опасные для службы манеры, должны проявлять дознаватели. Не надёжные люди не должны допускаться к высоким чинам и важным решениям.

— Я понял вас, — кивнул Кобелев. — Разрешите идти.

— Извольте, господа. Если нет больше вопросов, я вас не задерживаю.

Когда полковники вышли, великий князь обратился к Давыдову:

— На Вас, Денис Васильевич как на начальника легионной школы я возлагаю особую надежду.

* * *

Примерно к семи часам вечера великий князь приехал на свой образцовый завод и, быстро ознакомившись с состоянием цехов, поспешил в конструкторское бюро. При свете пяти снабжённых отражателями масляных ламп он, вместе с Москвитиным пытался вникнуть в чертежи.

— Нет, Асклепиад Иосафович, давайте сразу определимся с основами изготовления чертежа. Как бы вы не считали меня малопонимающим в вашем деле человеком, я настаиваю, чтобы именно вы выработали правила и впредь придерживались их сами и понуждали к оному других. Понимаю, что создать полную инструкцию по составлению чертежей это слишком большой труд для одного человека, но я бы хотел, чтобы вы сами создали некую традицию. Вот смотрите, название чертежа то в левом верхнем углу , то в середине. Давайте, примем правило. Вот здесь, в правом нижнем углу. мы пишем все общие данные по чертежу: название, масштаб, к какому изделию относится. Все дополнительные текстовые пояснения пишем столбцом по правой части чертежа. Вот у вас есть выноска "закалить". Вместо этого справа пишем: " 1. после нагрева до красна или до бела, закалить в масле". Чтобы взять любой ваш чертёж сразу было понятно: название справа внизу, пояснения по правой стороне. Далее, размеры. Мне не понятно, как вы показываете размеры. Я наблюдаю некую хаотичность. Давайте примем так. Вот есть некая поверхность. Её надо обработать на определённом станке. Значит в сноске справа на поле чертежа должно быть указано чем и как обработать. Далее вы должны представить себе этот станок и вообразить, как рабочий установит деталь и начнёт отмерять потребное расстояние. Совершенно очевидно, что если он закрепит этим концом деталь, то от него он отмерять уже не сможет. Необходимо дать ему другую основу для измерений. Причём желательно, чтобы она была для всего вида действий на этом станке одна. Одна основная плоскость, от которой всё меряется, чтобы рабочему не приходилось переустанавливать деталь.

— Я, кажется, вас понял, — протянул Москвитин.

— Прекрасно. Точно такому же умышлению вам надлежит следовать, создавая общий чертёж. Несомненно, с учётом саженной длинны крепостного ружья другие детали будут казаться мелкими и не разборчивыми. Вы совершенно правильно вынесли укрупнённое изображение. Но очевидно, что его не достаточно. Даже с учётом размера патронника очень много деталей которые вы не в состоянии обозначить полностью. Пусть вот так, будет основная сборка, а вот здесь, снизу вы будете делать укрупнённые эскизы тех частей, которые представляют интерес. Вот по низу пусть их будет десяток, не страшно. Или можно принять за правило . что, например, сборка вот этого узла будет указана отдельно. Тогда обозначьте его отдельной деталью и укажите в сноске, что на таком то чертеже эта деталь, а точнее комплект деталей, или назовём его узел, показан отдельно. И понимать проще, и рисовать удобнее.

— Хорошо.

— Особенно это важно на чертеже лафета для корабельного единорога. Общие размеры велики, до полутора сажен, а мелкие приспособления для наводки и прицеливания размером с дюйм и менее. И ещё о размерах. Давайте договоримся все размеры указывать в дюймах, а углы в градусах. А если возникнет необходимость указать вес, то в фунтах. Кому будет необходимо, тот пересчитает себе в золотники или футы. А на наших чертежах и документах только дюймы, градусы и фунты.

— Я понял.

— Хорошо. Поппе когда смотрел чертежи?

— На той неделе. Во вторник. Он был вместе с Дортом.

— Когда полагаете закончить по ружью?

— Поппе ждёт. Потому полагаю не переделывать все виды полностью. Через пять дней черновые отдам ему и сразу возьмусь за лафет. Эти наброски Матвея Егоровича отнимут у меня не меньше месяца.

— Хорошо. Несомненно, ещё будут правки, потому чистовые сделаем после готовности образца. Тут важно помнить, что цель этой нашей работы не получить красивые чертежи, а дать войскам оружие. Потому полагаю, не приступать к изменению уже сделанной работы, а просто учесть на будущее. Также надеюсь, что вы самостоятельно сможете установить некоторые правила исполнения чертежей, кажущиеся вам правильными. Я же готов вам в этом всецело помогать. Есть ли в чём нужда?

20 августа 1828, Санкт-Петербург

* * *

Великий князь наблюдал, как мимо него проходили солдаты и обозы. Не до конца сформированные первые два полка и легионная школа покидали ракетное заведение и направлялись в Вильманстранд. Оттуда полковые части разойдутся по своим гарнизонам. В столице оставалось лишь около сотни человек, чья задача сводилась к работе в цеху ракетного заведения и временному размещению поступающих рекрутов. Заодно надлежало разобрать наскоро возведённые, на это лето, временные казармы. А для предстоящего использования рекрутами постоянные казармы перестроить. Ещё в Гатчине остался один взвод для охраны железной дороги.

— Что ж, ваше высочество, теперь легион можно считать учреждённым, — провожая уходящие колонны, заметил Юрьевич.

— Не вижу в текущем событии ничего примечательного, — отозвался великий князь. — предстоит собрать и отправить в княжество ещё целый полк. А сколько предстоит мелких усовершенствований. Полагаю, лишь года через три легион можно будет считать окончательно созданным. А уж о том, чтобы я мог оставить заботы о нём и вверить в руки командиров, можно будет подумать лишь лет через пять. Но в одном вы правы, у нас уже достаточно сил чтобы применить легион в какой-нибудь войнушке. Сейчас соберём опыт из Болгарии и основываясь на нём можно попробовать повоевать.

— Вы так высоко оцениваете донесения из под Силистрии?

— Крайне высоко. Посудите сами, если посмотреть отчёт Лишеня, то в нем уже не осталось и следа от прежнего недовольства. Бланк пишет, что их полк выделяется из всей армии своим малым числом больных. Судить ещё рано, впереди осень, но все усилия Бланка по устройству лагеря из саманного кирпича, по установлению ежедневного умывания и еженедельной бани, стирки дают свой эффект. Хоть Григорьев и отмечает ещё некое недовольство среди обер-офицеров, полагающих, что солдаты напрасно отвлекаются на эти работы, но сами солдаты уже почувствовали преимущество нового уклада. Полковника же убеждает число больных в лазарете. Это мы не получили ещё сообщений о ходе боёв. Замин полагает измотать врага, метко обстреливая его укрепления не позволяя высунуться. Посмотрим какой из этого будет результат. Много турок они не убьют, но вполне возможно сломят у них волю к сопротивлению. Впрочем, ни в чём нельзя быть уверенным.

— Насколько мне известно, турки очень стойки в обороне. И вообще, являются отчаянными войнами, — спокойно отметил Давыдов. — Я бы не надеялся, что их можно сломить, просто обстреливая.

— Так это смотря как обстреливать, — улыбнулся великий князь, — если издали, метко, не позволяя стрелять в ответ. А в случае вылазки стремительно контратаковать с гранатомётами и при поддержке орудий. Тогда, возможно, после месяца такого обстрела, желание быть на стенах и вообще сопротивляться угаснет. Было бы замечательно если бы удалось прежде всего убивать офицеров. Ни что не может так уничтожить боевой дух солдата, как отсутствие командира.

— Возможно, — ухмыльнулся Ратьков.

— Однако, государь, также не увидел в этом большого смысла, — напомнил Юрьевич.

— А его там действительно не много. Не стоит ожидать что двадцать семь метких стрелков смогут по-настоящему повлиять на взятие крепости. Но наш интерес не в этом. Мы, как командиры легиона, должны представить себе каков будет огонь от трёх сотен стрелков или даже от трёх тысяч. Чем раньше мы почувствуем, насколько смертоносна или бессмысленна такая стрельба, тем раньше мы сможем изменить тактику легиона. Вы же помните манёвры. Мы приучаемся начинать стрельбу с шестисот шагов. Но может нужно с восьмисот или наоборот с четырёхсот. Чем раньше мы это поймём, тем лучше. А если мы это увидим только в момент решающего сражения в важной для государя войне, то это не допустимая небрежность.

— Можно было устроить здесь стрельбы, а не посылать взвод в Болгарию, — отметил Давыдов.

— Мы уже проводили их и устроим и не раз, но мишени не отстреливаются. Потому ничто не может заменить опыта реального боя. Опять же имел я мысль помочь армии. И наш взвод благостно влияет не только на егерский полк. Сам генерал Рот вынужден задуматься о сохранении солдатских жизней сверх обычного, благо мы создали ему повод. А это уже речь не о взводе или полке, а об армии.

— Вы слишком восторженно, к этому относитесь, — улыбнулся Ратьков. — Вы создали повод задуматься, но не более. Рот подал государю рапорт. Потом армия уйдёт на зимние квартиры и всё забудется. И в следующем году уже не будет повода.

— Но я могу беспокоить генерала всю зиму, не давая забыть.

-Вы просто наживёте врага. Генерал Рот не плох. Вы намерены мучать его этим, но у него нет столько полевых кухонь, у него нет лекарей, вроде Бланка. у него нет даже обер-офицеров, способных организовать строительство лагеря из саманного кирпича. Скажу больше, у него нет даже уверенности, что это вообще нужно делать. Возможно завтра его армия вообще отойдёт от стен Силистрии. И всё построенное солдатами тридцать второго егерского достанется врагу. У Рота нет ничего, а вы намереваетесь мучить его придумыванием бессодержательных рапортов. Чтобы наполнить их чем-то существенным, сначала необходимо устроить армию Рота надлежаще. Он прицепился к вашим егерям. Вы напомнили ему о его месте. И достаточно, — Ратьков решительно махнул левой рукой, отрезая невидимый канатик тянущийся вверх.

— Вы правы, Авраам Петрович, — кивнул великий князь.

24 августа 1828, Санкт-Петербург

* * *

— Ваше Высочество, — Юрьевич отвлёк великого князя от написания очередного эссе, — из Архангельска вернулся Штинглер, он ожидает приёма.

— Хорошо, пусть войдёт.

Вошёл слегка полноватый не высокий молодой человек лет двадцати в форме старшины второй статьи и, поприветствовав начальство, склонился в поклоне демонстрируя кудрявые тёмно-русые волосы.

— И вам доброго здоровья, приступайте к делу, не тратя времени на церемонии. Что удалось узнать? Вы присаживайтесь, — указал великий князь на стул.

— Благодарю, Ваше Императорское Высочество, — старшина сел и раскрыл на коленях папку с бумагами.

— Там документы? Кладите на стол, — распорядился великий князь, отодвигая свои пишущие принадлежности в сторону. — Я вас слушаю.

— Да, Ваше...

— К делу, — не терпеливо оборвал его великий князь.

— С подполковником Галяминым встретиться не удалось. Он сейчас при генеральном штабе, участвует в кампании против османов. С Архангельским гражданским губернатором Бухариным я встретился. Весьма энергичный человек. Имеет славу толкового начальника. Отмечался государем за сбор рязанского ополчения. Как показывает наше дело, внимателен к мелочам. Однако, имеет неприязненные отношения с генерал-губернатором Миницким. Через которые вынужден собирать в губернии свою дворянскую партию. Все в провинции так или иначе делятся на людей Бухарина или Миницкого. Возможно, это противостояние побуждает его осторожничать, но разбирая жалобы лопарей на неудобства с норвежцами, он задался вопросом о границе. Он подал запрос в Кольский земский суд, но в губернских архивах не обнаружилось карт о разграничении, сделанных Галяминым. Бухарин принялся опрашивать свидетелей, всё глубже вникая в дело. Выводы свои он изложил в своём представлении.

— Хм, и что же натолкнуло на них?

— Я спрашивал, но ответ его был настолько неконкретен, что у меня возникли определённого рода подозрения. Хотя можно согласится с доводами о невыгодности границы для России как и с рассуждениями тайности миссии Галямина, очевидно, намеренно не оставившего карт в губернских архивах и не вступавшему в сношения с Архангельской администрацией, вопреки принятому порядку. Можно предположить возможное пренебрежение Галямина не испросившего карт и иных бумаг у Архангельской администрации. Не могут не смущать пояснения исправника Кривковича. Оный испрашивая местных лопарей убедился, что они пытались показать Галямину старую границу, но он не обратил на то никакого внимания, а сам же вместо обмера границы находился в Вадзе, что на норвежской земле.

— Мне представляется, что подполковник вряд ли должен лично бегать с линейкой по полям и лугам. У него был заместитель?

— Да, его замещал прапорщик Вейкарт. И он был на месте неотлучно, кроме случая болезни. Мною были опрошены чиновники Кольского земства, но ничего особо примечательного они не добавили. В столице было установлены следующие обстоятельства. Подполковник Галямин исполнял поручение министерства иностранных дел. Туда же предоставил отчёт и получил весьма лестное заключение от господина министра. Стоит упомянуть, что он был поощрён и от шведской короны.

— Так и что вы полагаете? Он был не честен, или пренебрежителен?

— Полагаю, он вообще не играл существенной роли в этом деле, являясь простым исполнителем. И здесь я хотел бы отметить ещё одно обстоятельство. При разборе дел по декабрьским событиям двадцать пятого года, Галямин был под следствием. Подозрения в отношении его были не прочны, и он избежал суда. Я не думаю, что он был настолько беспечен чтобы тут же предаться самонадеянной жадности или пренебрежению. Для меня очевидно, что он целиком был подвластен воле начальства, направившего его туда. И оное осталось им довольно.