— Я верю тебе, но хочу ещё раз предупредить. Ты слишком много думаешь о долге и забываешь о людях. Государь должен одной рукой брать, а другой одарять. Награждай достойных, помогай нуждающимся, молись о скорбящих. Бог милостив к людям и государь должен быть милостив. Прощай раскаявшихся, наставляй заблудших. Кнут и меч никогда не должны быть главным твоим орудием. Предпочитай слово и добро. И не верь в законы. Они не более чем исписанные умниками бумажки. Сила же в воле людей. Когда казнили Карла все наплевали на законы, когда рубили голову Капету, все забыли законы. Законы не защитили никого. И не следует придавать им сакрального смысла, как бы Михаил Михайлович не твердил об обратном. Дети мои слишком много придают им значения, а ты не бойся их менять, когда обретёшь силу.

Императрица тяжело вздохнула и замолчала.

— Я понял.

— Ступай, скажи Ивану Фёдоровичу, меня знобит.

Саша оставил суетящихся людей и направился к своим комнатам. Востриков услужливо освещал ему путь небольшим канделябром. Саша не спешил. Мысли путались в его голове. Он не сказал бы, что был как-то особо близок с бабушкой. Даже вынимая из памяти картинки их общения до вселения в тело мальчика, он не мог ощутить особого тепла между ними. Разум угодливо подсказывал, что всему наступает свой конец. Марии Фёдоровне уже шестьдесят девять лет, по здешним понятиям более чем пожила. Но что-то волновало его, не позволяло сосредоточится и заставляло надеяться на выздоровление. Предательский разум и этому находил оправдания, такие как боязнь потери повидавшего жизнь бескорыстного советчика и помощника в делах.

В полном смущении разума Саша вошёл в столовую комнату, зажёг лампаду и отпустил Вострикова. Стараясь особо не шуметь, он достал бумагу перо и чернильницу, и сел за стол. Немного полюбовавшись на пламя, он решительно взялся за перо:

"Сочинение о внутренней баллистике выстрела.

Баллистика есть наука о движении снаряда.

В военно-практическом смысле о баллистике вспоминают при изучении полёта ядра или пули. Однако этот путь оказывается внешним относительно ствола, исторгнувшего снаряд. В обычных рассуждениях сам ствол зачастую обозначается исходной точкой траектории полёта и не более. В то время как внутри ствола снаряд так же совершает движение, служащее основой для последующего полёта. При этом действующие на снаряд силы существенно отличны от сил на внешней баллистической кривой. Посему надлежит отдельно выделить и тщательно рассмотреть внутреннюю баллистику снаряда при совершении выстрела. Такое изучение позволит создавать оптимальный для своих целей снаряд и ствол.

Понимая, что словосочетание внутренняя баллистика выстрела или внешняя баллистика выстрела невозможно считать корректными, я намерен использовать именно их в своей работе, как наиболее ярко выражающие предмет рассмотрения. Допускаю, что в последствии они могут быть исправлены..."

Уже под утро Саша прикрыл усталые глаза, и голова сама собой опустилась на руки. Заснул он мгновенно, даже не выпустив перо из рук. Юрьевич, исподволь наблюдавший за воспитанником в приоткрытую дверь спальни, подошёл, убрал перо и чернила, затушил лампу и тихо удалился спать.

21 октября 1828, Санкт-Петербург

* * *

Если по ночам лихорадка накатывал на вдовствующую императрицу. То днём она чувствовала себя заметно лучше. Тогда императорская семья почти всё время проводила возле больной, с трудом приподнимающейся с кровати.

Вот и сейчас Николай Павлович в красках живописал осаду Варны и другие военные события, которым он был свидетелем. Александра Фёдоровна все дни проводила возле кровати свекрови. Саша также пришёл насладиться рассказом. В эти дневные часы, казалось, что ночная меланхолия императрицы сменялось верой в ближайшее выздоровление. Она, не отличавшаяся обычно словоохотливостью, настойчиво расспрашивала Николая Павловича и требовала самых обстоятельных подробностей.

В этот раз речь зашла об Одесском госпитале. Когда Марии Фёдоровне стало известно о тяжёлом положение раненых, о свирепствующих там тифе и чуме. Она немедленно вызвала секретаря и сказав Саше: "Всегда заботься о людях" принялась диктовать:

— Граф Михаил Семенович! Желая содействовать, хотя бы и слабым приношением облегчению страданий храбрых воинов, проливших кровь на поле чести за государя и отечество, обращаюсь к усердию и заботливости вашим, неустанно вами прилагаемым для содействия всякому доброму намерению. При сем получите вы сумму в пятнадцать тысяч рублей, которую, в особенное для меня одолжение, обратите на пособие офицерам, унтер-офицерам и рядовым, как гвардии, так и армии, которые будут в таковых нуждаться по выходе из госпиталей. Желаю, чтобы при раздаче этой суммы руководствовались правилами, установленными при раздаче пособий из капитала, завещанного на сей предмет Императрицей, моей возлюбленной свекровью. Полагаясь при сих распоряжениях на вашу пламенную любовь к добру, прошу вас, по мере поступления их, присылать мне списки воинов, которым выданы будут денежный пособия. Есмь с истинным уважением и искренней благосклонностью вам доброжелательная Мария. С.-Петербург, двадцать первого октября одна тысяча восемьсот двадцать восьмого года.

В столь благодушном настроении вся императорская семья прибывала до обеда. И позже несмотря на усталость Мария Фёдоровна чувствовала себя хорошо, но ночью её сон оказался беспокоен. Уже находясь в постели, Саша услышал шаги спешащего по коридору. Затем ещё и ещё. Слуги, обычно стремящиеся не беспокоить излишне хозяев дворца, в этот раз были бесцеремонны. Намереваясь выяснить обстоятельства, Саша встал и в столовой встретил Вострикова, который сообщил, что государыне не спиться и каждые два часа она просит доктора.

24 октября 1828, Санкт-Петербург

* * *

Все последние дни семья готовилась к смерти императрицы. Утром двадцать второго она проснулась с ощущением лёгкости и здоровья, но уже вечером врачи отворили ей кровь. Стали проявляться признаки паралича части тела. Она стала заговариваться. Двадцать третьего в семь вечера послали за духовником, ибо стало очевидным предстоящее. А в одиннадцать Мария Фёдоровна, собрав остатки сил, благословляла своих детей и внуков, стараясь выговаривать слова как можно чётче. Но вскоре силы покинули её, и она впала в некое беспамятство. Семья оставалась с ней до последнего мгновения и когда в два часа сорок минут императрицы не стало, измождённый Саша направился в свою спальню, где не раздеваясь рухнул на кровать и уснул.

Привычка подняла его на ноги в шесть часов утра. Находясь в состоянии безвольной не соображающей куклы, он помолился. Зарядка и ставшее привычным утреннее умывание холодной водой немного взбодрило разум и тело, но желания чего-нибудь делать не появилось. Он вернулся в свою столовую, сел и долго смотрел на пустую столешницу. Это состояние выбесило его, он со всей силы хлопнул ладонью по столу, чем напугал Юрьевича.

— Ваше высочество, что вы?

— Ах, не обращайте внимания. Пытаюсь заставить себя взбодриться.

Саша подошёл к письменному столику и выбрал из ящика несколько листов бумаги паршивого качества. Они скорее напоминали газетную нежели писчую бумагу и предназначались для черновых записей. Достал тонкие восковые церковные свечи, акварельные краски, пузырёк с рыбьим клеем, нитки и сел творить. Юрьевич с интересом наблюдал за этим действом. Примерно через час, когда всё уже было готово он поинтересовался:

— Что это Александр Николаевич?

— Это маленький монгольфьер. Намерен почтить память бабушки. Вы пойдёте со мной?

— Непременно. Куда?

— Я думаю, на Дворцовую, под окна её спальни.

— Сейчас, дайте мне минуту. И прошу вас одеться теплее, — Юрьевич юркнул за дверь.

— Не спешите, нужно чтобы клей, скрепляющий нити корзинки со свечами, застыл основательнее.

Минут через десять, они были уже на Дворцовой и сразу за ними вышел Николай Павлович и Александра Фёдоровна с великими княжнами. Они подошли к Саше и государь спросил:

— Что ты хочешь сделать Саша?

— Хочу в память о бабушке запустить монгольфьер.

Наследник престола осторожно расправил украшенный жёлтыми крестами на голубом фоне бумажный купол и распределил слегка запутавшиеся нитяные стропы, и сказал:

— Я готов. Можно зажигать.

Юрьевич раздал всем свечи и подставил вынесенную из дворцовой часовни лампадку. Все зажгли свечи и Саша сказал:

— Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей Марии и всех православных христиан, и прости им вся согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное. Аминь.

"Аминь" повторили окружающие и Саша аккуратно поджог свечи вклеенные в бумажную корзинку монгольфьера. Он придержал купол, чтобы пламя не прожгло его, пока он не наполнился. И спустя мгновения цветной фонарик оторвался от земли и устремился вверх.

— Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей Марии, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. Аминь, — произнёс Николай Павлович, провожая взглядом устремившейся в небеса монгольфьер.

Уже в вышине ветер подхватил бумажный фонарик и потащил его куда-то на восток.

13 ноября 1828, Санкт-Петербург

* * *

После смерти Марии Фёдоровны время стало тянуться медленно. По старой православной традиции сорок дней после смерти близкого человека надлежало проводить в молитвах и поминовениях, отставив по возможности все бытовые дела. Дела государя, несомненно, не могли быть отставлены, но такого нельзя сказать про маленького мальчика. По настоянию отца Саша отодвинул все свои планы до окончания поминовения.

Буквально на следующий же день после смерти начались многолюдные молебны, на которых присутствовали члены императорской семьи. Помимо этого, тело покойной перемещали согласно церемониалу, а двадцать девятого и вовсе открыли доступ к телу всем желающим попрощаться. И при всём этом надлежало присутствовать. Покинуть Зимний в это время было никак не возможно. Сами переживания по поводу смерти бабушки улетучились быстро, и Саша нашёл себе занятие. Он начал писать. Заставил Вострикова таскать за собой походный писчий набор, и при всякой свободной минуте отдавался письму.

Вот и сегодня около часу в составе печальной процессии он вышел провожать Марию Фёдоровну к месту захоронения в Петропавловский собор. Шли медленно и молча. Невольно мысли наследника престола убежали от происходящего к нерешённым вопросам.

"... С одной стороны, конечно, а с другой...Когда ещё я найду столько времени для писанины. Значит двадцать четвёртое. Второго декабря будет сорок дней, и я смогу разослать сотворённые мною эссе и сочинения по заинтересованным людям. Сразу отправлю в легион уточнённые соображения об устроении гарнизонного обучения. Мельникову нужно передать эссе про организацию сообщения Гатчины и столицы, так сказать, сформировать направление его мысли.

Свой завод нужно загрузить производством учебного оружия из списанного хлама. Его, правда, ещё предстоит выклянчить у Папа. Поставим в каждый гарнизон по паре ружей с продольно скользящим затвором для обучения заряжанию и по паре ружей с вкладышем под стрельбу уменьшенным зарядом для обучения меткости. Заодно для всего этого наладим цех. И собственно уточнённый план по заводу у меня тоже готов. Нужно только с Кларком его обсудить.

Отольём из цемента основание под оружейный цех. Заодно и проверим качество отливки. Цех встанет слева от паровой машины. По одной стене сначала горн и молот для кузнечной сварки вкладышей из полосы. затем сверлильный станок, токарный. Реечный пресс для усадки вкладыша в ствол. Затем шпалерный. Это всё по одной линии привода. А по другой стене линия учебного ружья для заряжания. В основе продольно-скользящий затвор крепостного ружья. Сначала возле тех же горна и молота поставим винтовой пресс для осадки на ствол. Затем отдельный токарный и сверлильный для затвора. Вот и увидим, как под молотами поведёт себя цементное основание. Поедет, не так и страшно, как если под прокатной линией начнёт расползаться.

А чуть севернее поставим столярку для доработки ружейных лож... С токарными станками придётся повозиться. Впрочем, при общем понимании, что от них требуется думаю за год можно добиться приличных результатов. Сделать станок с суппортом, гитарой, валом подачи. Пусть даже это будет из барахляных сталей... А может даже и хорошо, что из плохих. Чаще переделывая, больше усовершенствований можно опробовать. А выпуск учебных ружей по валу не столь критичен, можно упражняться вволю.

Что делать понятно. Интересно успели уже поставить цех для сборки из отбракованных полос корпусного набора для Лодейного поля. Планов громадьё. Успеть бы всё. Для цемента печь надо прямо сейчас поставить, чтобы весной уже что-то отлить можно было под цеха. Всё как обычно, одно тянет за собой другое и всё нужно прямо сегодня, чтобы завтра было хоть что-то отличное от полуфабриката. Но всё же, основная стройка отложится на весну. Тогда нужно будет закладывать основание под новую паровую машину, торфяную перегонную печь и оружейный цех. Чтобы летом уже ставить их. Осенью делать основание под литейный и прокатный цеха. И где-то в середине лета нужно доработать пирс. Не исключаю, что придётся делать дноуглубительную машину. Хотя для теперешних барж такой необходимости нет, а вот нормальная разгрузочная площадка категорически необходима. Сколько можно таскаться по настилу, сделанному по топкому берегу. Да и поплыл он уже. Времянка. Может следующий год отживёт, а может нет.

Впрочем, этот год прошёл успешно, люди расселены по новым баракам, ломанные цеха разобрали, мусор растащили, паровую машину поправили, лесопилку запустили, КБ работает. Вполне себе не плохо для начала. Не слить бы темпы. И важно начать что-то выпускать в качестве готовой продукции, не должен завод заниматься исключительно собственным благоустройством... Инструментом бы заняться вплотную, но нет такой возможности. Станков нет. Людей готовых к такому труду нет. Сначала через минус первый цикл надо пройти, чтобы хотя бы начать нулевой.

Ладно с опытным заводом всё ясно, нужно наметить для Кончезёрского план экспериментов по конвертации чугуна и очистке его от фосфора. В целом направление понятно, но Смит наверняка растеряется в том, с чего и как делать. Надо бы для него некое руководство написать. Он, в итоге, и без меня разберётся, но чтобы время не терялось ему нужно дать методику и общее направление для эксперимента. Тем более, что я в общем представляю, чего хочу получить, а он нет. А общее, между нами, то, что мы оба не знаем, как и что нужно делать конкретно. Именно это и предстоит выяснить. Думаю, к двадцатому я это прикину.