Гарри удивленно встрепенулся, по-новому взглянув на сидящего перед ним крупного мужчину. Он только сейчас понял, что так и не узнал у него имени.
— Знает? Но кто вы? Вы состоите в Ордене? — Гарри покорил себя за невнимательность, не в первый раз появившуюся за сегодняшний день. Похоже, остатки сосредоточенности покинули его еще на собрании и должны были появиться не раньше, чем когда он нормально выспится. Но внезапно перед глазами у него всплыла старая фотография, когда-то показанная Грюмом, и пришло озарение. — Вы — Аберфорт!
— Аберфорт, Аберфорт, — согласно пробормотал он себе в бороду. — А состою, не состою… Какое тебе до этого дело, малыш? — он криво улыбнулся ему и покачал головой. — Бери пример со своей спутницы: тебя должно заботить не это. Думай о том, как голову сохранить! Голову!
— Что? — опешил от его слов Гарри и удивленно обернулся к побелевшей Флер, которая сидела, вцепившись руками в подлокотник, и слепо смотрела на стену прямо перед собой. Бармен только нахмурился и шумно выдохнул, ожидая от Поттера большей сообразительности.
— То, что сейчас думает Хогсмид, через неделю будет думать вся Шотландия, — одними губами произнесла девушка. — У нас нет той недели, на которую рассчитывал Кингсли на собрании, — она осторожно подняла взгляд на бармена, не зная, являлся ли он и вправду членом Ордена Феникса, чтобы без страха раскрывать перед ним содержание тайных встреч.
До Гарри медленно дошла ее мысль. Она не боялась происходящего на улицах — общими усилиями они смогли бы навести порядок, она не боялась недовольных лавочников — каждый из них думал только о своем животе. Но она боялась толпы озлобленных людей, в одночасье потерявших все, которая, словно пораженная скверной, будет расширяться во все стороны от Хогсмида, движимая единственным желанием — снять им головы. В деревню сейчас так же бурно стекались люди, как завтра они будут из нее уходить. Каждый из этих людей унесет с собой мысли, почерпнутые здесь, и через неделю Орден будет иметь не кучку недовольных деревенских, а подогреваемую гражданскую войну, если посмеет в открытую заявить о своих правах на власть. Гарри похолодел.
— Ну, не все так плохо, — Аберфорт увидел, как изменился в лице Гарри, и понял, что тот вместо того, чтобы реалистично взглянуть на ситуацию, уже успел надумать себе лишнего. — Просто нужно взять ситуацию под контроль как можно скорее.
— Понятно, — сухо кивнул он и взял за локоть Флер, вставая. — Лучше нам вернуться в школу, там от нас пользы будет больше.
Аберфорт одобрительно кивнул, выдохнув с облегчением от того, что его стены покинет такой необычный посетитель. О том, кто такая девушка, сопровождающая Поттера, не знал даже сам Дамблдор, не говоря уже обо всех остальных.
— И передай Кингсли, чтобы решали вопрос с продовольствием как можно скорее, — сказал он, поднимаясь со своего места, и направился открывать посетителями двери, которые предусмотрительно закрыл в начале разговора. — Новых поставок не было уже три дня. Пока продуктов хватает, но все они шли с юга. На одной местной рыбе и без участия Ордена поднимется голодный бунт. Нужно налаживать связи с местными магглами.
Гарри механически кивнул ему в ответ, глубоко натягивая капюшон надетой мантии на голову.
— Мы сообщим миссис Уизли о том, что вы помогаете раненым, — Гарри поднял взгляд на Аберфорта из-под покрывавшего его лицо тенью капюшона. — Вы единственный на всю эту проклятую деревню, кто о них заботится. Она пришлет помощь.
Аберфорт благодарно кивнул ему в ответ. Флер вслед за Гарри накинула капюшон на голову. Под руку, держась друг за друга, они вышли в тень крутой лестницы и, стараясь ни о чем не думать, одновременно шагнули в душный, давящий полумрак.
Глава 8. Дела семейные
4 июля 1997 года, 9 часов утра, больница Св. Мунго, Лондон.
После визита Яксли жизнь в больнице стала налаживаться. Спешно прибывшие вслед за министром эльфы за ночь смогли навести чистоту по всем шести этажам и к утру даже успели наколдовать целое новое отделение из восьми палат, принявшее на себя роль временной реанимации. Никто не знал, где Вельзусу удалось достать этот эльфийский отряд спасения, но за неполные двенадцать часов его работы произведенные изменения стали видны невооружённым глазом. Хаос прекратился, сменившись точными спланированными действиями сотрудников под контролем внешнего наблюдателя от Министерства, прибывшего в штат вместе с эльфами и взявшего на себя роль заведующего больницей. Он был стар, но статен и полон сил, его лицо казалось Панси знакомым еще со времен жизни ее отца. Он мог быть его лечащим врачом в далеком прошлом, когда все родственники и друзья искали лучших колдомедиков для сдающего Персия Паркинсона.
Панси вздохнула, и ее рука непроизвольно потянулась к сумке за монетницей, в которой она имела привычку хранить, помимо галеонов и сиклей, дорогие для сердца вещи. Опустившись на свою кровать, она вытряхнула все содержимое на простыню и отыскала среди помятых колдокарточек с Малфоями одинокое изображение ее отца. Он всегда был приторно спокоен и никогда не улыбался дочери, сохраняя на лице то же ровное выражение предопределенности, что носил всю свою жизнь. Панси не помнила дней, когда в его глазах горела непосредственная радость, и ей казалось, что в редкие моменты их общего счастья, он просто вспоминал Элис. Она не узнавала отца на тех колдографиях, где он был изображен с матерью.
Окунувшись в прошедшие дни с головой, Панси поздно заметила, как Билл поднялся на кровати и внимательно наблюдал за ней, по-видимому, что-то взвешивая и обдумывая. Она встретилась с ним взглядом в тот момент, когда случайно столкнула с постели несколько золотых монет из кошелька, звонко разлетевшихся по полу, и обернулась, чтобы поднять их. Металл слабо холодил пальцы, но от взгляда Билла по спине у Панси пробежали мурашки. Она вопросительно посмотрела на него, но Билл молчал. Отчего-то на ладонях Панси выступил пот. Джинни видела десятый сон, отбивая свое за прошлую бессонную ночь на освободившейся от бродяги кровати, а Гермиона ушла еще прошлым вечером, и Панси знала, что та все это время просидела в буфете, обдумывая происходящее. Они были одни, и под тяжелым взглядом Билла это интимное одиночество заставляло Паркинсон чувствовать себя крайне неуютно.
— Мог бы и сказать, что проснулся, — пробормотала она себе под нос, нервно сгребая рассыпавшиеся по кровати вещи назад в кошелек.
— С добрым утром.
Ровный тон Билла еще больше смутил Панси, но тот, видимо, все же решил дать ей спокойно вздохнуть и продолжил, разрядив обстановку:
— Сегодня мы уезжаем.
Плечи Панси чуть дернулись, и она, тут же позабыв о неловкости, подняла к его лицу прямой взгляд, ругая себя за то, что так и не смогла затронуть эту тему раньше.
— Вам нельзя.
Билл не стал отвечать, склоняя ее продолжать.
— Яксли предупредил меня о том, что вам не дадут пересечь границу, — она нервно пробежалась взглядом вдоль шрама на его лице и впервые за утро столкнулась с ним глазами. Билл изучал ее, даже не думая удивляться. Между ними повисло тягучее молчание, и Панси едва сдерживалась от того, чтобы, хмыкнув, не оторвать от него взгляда и не пойти искать Гермиону на верхних этажах здания, где та, похоже, ночевала. Свое дело она сделала в любом случае и могла утешить себя тем, что Билл был достаточно умным человеком для того, чтобы поступать правильно.
— Ты в курсе, как смешно выглядишь, когда начинаешь так поднимать брови?
От неожиданного вопроса Панси быстро заморгала, и, не зная, что ответить, забегала взглядом по палате, ловя себя на мысли, что только начала поднимать их, когда Билл прервал ее замечанием. Сузив глаза, она вернулась к нему преувеличенно грозным взглядом, но, встретив его широкую улыбку и озорные стрелочки в уголках глаз, не выдержала и широко улыбнулась в ответ.
— Я слышал ваш разговор, Панси, — улыбаясь, продолжил он, что-то для себя решив. — Видимо, Яксли вышел за пределы действия заглушающего, когда подошел к двери. Назови мне причину, по которой я должен ему верить?
Панси опустила уголки губ и сжала их, понимая, как много времени уйдет на то, чтобы все объяснить. Неизвестно, на каком моменте их разговора проснется Джинни, когда вернется Гермиона. Нельзя было допустить, чтобы их прерывали.
— Иди сюда, — безошибочно уловив ее сомнения, Билл освободил для Панси место, подтянув к себе ноги, и похлопал рукой по краю своей кровати. — Я наложу заглушающие.
Панси слабо кивнула, вернула монетницу в сумку и, встав с кровати, направилась к Биллу. В голове роились мысли, но никак не хотели складываться в ровные предложения, которые могли бы убедить в искренности намерений ее дяди.
— Скажи мне, ты знаешь, почему древние рода так крепко держатся за чистоту своей крови? Почему на самом деле? — она внимательно посмотрела ему в глаза и присела на отведённое для нее место.
— Из гордости и предубеждений? — предположил он, вопросительно глядя на нее. Панси покачала головой.
— Не совсем, хотя и не без этого, — она неловко заерзала там, где сидела. — Дело в том, что наши семьи очень крепко переплелись между собой за тысячу лет. Богатство, могущество, влияние, — она начала разгибать пальцы из кулака, — все это по отдельности не так важно, как думают те, кто нас судит. Нас скрепляет кровь. Все мы в родстве между собой. Иное не важно. Гонты были нищими все последние сто лет, но никто не попрекал их за это. Я — оставшаяся без единого близкого сирота, но Люциус и Нарцисса воспитали меня как родную дочь, не прося за это ни кната из моего наследства.
— Хочешь сказать, Яксли проявил свое добродушие из родственных чувств? — Билл с усмешкой поглядел на нее, не зная, верит ли она сама в то, о чем говорит.
Панси нахмурилась и, сжавшись, будто от холода, забралась с ногами к нему на кровать. Ей и самой было сложно разобраться в том, что она хотела сказать.
— Не только. Хотя ты даже не представляешь, сколько раз за последние восемь лет Малфои приглашали меня переехать жить к ним, сколько раз Абботы и Гринграссы интересовались моим здоровьем и финансами и, я тебя уверяю, не из простой вежливости, а из чувства участия. Я в любой момент могу прийти к Флинтам, и мне не откажут в той услуге, о которой я попрошу, потому что где-то в их родословной обязательно будет вписано мое имя. И где-то в семейном древе Вельзуса, как и в моем, Билл, — она выразительно обратилась к нему глазами, надеясь на понимание, — обязательно будешь ты. Так что да, у него есть к тебе родственные чувства, каким бы странным в условиях войны тебе это ни казалось. И у меня есть: все мы так воспитаны. Наш род един: его составляют наши древние фамилии и частично их побочные ветви, — Панси сдула с лица выбившуюся прядку волос и заправила ее обратно к остальным. Ее волосы за время долгой речи растрепались, и она поспешила пригладить их руками.
— Но ведь потому мы и чистокровные, верно? Волшебники, не смешивающие кровь с маггловской, — для него ее слова были какой-то тавтологией. — Ты же говоришь очевидное.
Панси покачала головой. Сложно было выразить такую простую мысль, на которой зиждилось все.
— Пойми правильно, никому из нас до самих магглов и магглорожденных дела нет. Большинство чистокровных волшебников вовсе не считает их третьесортными людьми. О них просто не думают: это люди не из нашего круга. Прежде, когда они не имели такого влияния на наш мир, к ним относились радушно. Потому сам факт того, что кто-то мешает свою кровь с маггловской, по части магглов нас не интересует. Нас интересует только то, что наша кровь уходит из рода и тем самым обедняет его. Магглорожденные не могут дать нашим семьям того, что дает брак с чистокровным волшебником. Мы теряем и богатство, и могущество, и влияние, и самое главное — сам наш мир. В последнее время Малфои стали выворачивать все наизнанку, но сути это не меняет: в этом вопросе большинство их не поддерживает. Люди не любят громкие заявления.
Панси замолчала и тяжело выдохнула. Голова начинала кружиться. Она хотела закончить только что сформировавшуюся мысль до того, как проклятое нездоровье вновь завладеет всем ее вниманием и заставит думать не о том, как лучше донести до Билла основы жизни чистокровных, а о том, какие зелья смешать, чтобы к обеду покинуть с Гермионой это место.
— Мы — корни и стебль нашего общества, к которому крепятся многолетние традиции всех сфер жизни. Но за последние сто лет слишком многие из нас стали связывать судьбу с магглорожденными, уезжать из страны и просто отказываться от детей. А из-за того, что наши семьи составляют тот клан, на котором держится уже ни одну сотню лет вся магическая Великобритания, привычный мир рушится вместе с нами. Потому каждый из нас хочет, чтобы потерянные фамилии вернулись и приумножили то, что так трепетно веками хранилось нашими семьями в традициях, политике и мироустройстве, — продолжила она, отдышавшись, и пристально посмотрела Биллу в глаза. — Потому что семья и кровь — это то, что сложнее всего забыть и от чего невозможно избавиться. Это то обязательство, которое, приняв раз, уже не нарушают. Это наши непреложные законы. Только семье можно доверять и только в ней опора. Вы, Уизли, этого не понимаете: слишком давно вы отвернулись от нас.
Панси опустилась спиной на кровать в надежде, что голова будет меньше кружиться, и, повернувшись боком, посмотрела на Билла, который, казалось, начал что-то понимать из ее речи.
— Потому, что бы там ни говорили магглолюбцы, именно в чистокровных семьях самые сильные волшебники, целители, зельевары… В наших семьях хранятся те секреты, что дают нам возможность быть таковыми. Не природа одарила нас по рождению — нас благословили предки своими бесчисленными завещаниями. Нам посчастливилось родиться в семьях полных древних тайн, векового опыта, никому не известных ритуалов и портретов, хранящих мудрость поколений. И, поверь мне, все семьи хотят, чтобы наследие Пруэттов вернулось к нам. После стремительной смерти всего рода мы еще не успели забыть их работу с артефактами, чтобы так просто отказываться от этого наследия. Они оставили после себя столько открытых вопросов, что любая семья отдала бы тысячу галеонов за ответы хотя бы на часть из них! — Панси взмахнула рукой и, улыбнувшись, вспомнила, как убирала на чердак вместе с отцом замершую картину с ее двоюродной бабушкой. — Только в моем шотландском доме осталось два портрета покойной четы Пруэттов, которые упорно не хотят оживать и делиться своими тайнами с побочными ветвями потомков. Ты — один из самых прямых их ныне живущих наследников, так как у Гидеона и Фабиана не было детей, — она сделала паузу, стараясь справиться с головокружением. — У Вельзуса в доме точно висит пара портретов его старого друга, твоего деда, который так же ничего не расскажет никому из нас о тех артефактах, что тайно изучал, пока не появится его законный наследник. Чем-то он, конечно, по старой памяти с Яксли делится, но это крупицы знаний по сравнению с теми объемами, которые все мы теряем. Вот почему Вельзус не хочет, чтобы ты глупо погиб при попытке пересечь границу.
