В лесу наших проводников окликнул их соплеменник со сторожевой вышки, и они поговорили о чём-то с ним. Мы не сразу-то и разглядели этот закреплённый на сучьях деревьев помост из жердей с навесом от непогоды на стойках, на который вела приставная лестница. В основном, как нам объяснила переводчица-полуведдка через раба Мани, эти вышки с наблюдателями нужны не столько для военных целей, сколько для обнаружения бешеных слонов и своевременного оповещения о них соплеменников. Ну, бешеных-то не в буквальном смысле, а в состоянии муста, то бишь сексуальной озабоченности самцов. В любой момент такой нарисоваться может, потому как к сезонам это явление не привязано — когда судьба вот этому конкретному самцу от сухостоя перевозбудиться, тогда и будет буянить, но раз в год до двух месяцев в этом состоянии побывает каждый. И африканский элефантус этому подвержен, но в меньшей степени — нервознее, раздражительнее станет, чем обычно, но редко какой совсем уж берега теряет. А индийский — он реально бешеным становится, и тогда это ходячее стихийное бедствие. А убить его не моги, он охраняется, и закон един для всех, и не гребёт синхальскую власть, что он дома рушит и людей убивает. Хрен с ними, с людьми, их много, и бабы ещё нарожают. В прошлом году случай был как раз в той деревне — три хижины бешеный слон разнёс и двух человек затоптал, и что тут с ним поделаешь? Если убьёшь или ранишь — лишишься головы за злостное браконьерство. Ведды смотрят на такие вещи реалистичнее, но город-то рядом, а неприятности не нужны и им, вот и приходится сооружать вышки и сажать на них наблюдателей, дабы вовремя об опасности узнать и успеть спасти людей и их наиболее ценные пожитки. Шалаш, конечно, с пути бешеного слона не унесёшь, но его и заново потом отстроить нетрудно.
Халабуды у веддов и в самом деле такие, что не очень-то и жаль бросить их для разрушения офонаревшему слонопотаму. У протомалайцев на Мадагаскаре — и то лучше, чем у этих самых коренных цейлонцев. Впрочем, там их и рушить особо некому, потому как тот гребиорнис, который максимус — птиц болотный, а черепаха гигантская спокойнее элефантуса и в бешенство не впадает. Здесь же и бури случаются, и власть синхальская не каждое утро с правильной ноги встаёт, и слоны бешеные время от времени куролесят. Ну, мелкие повреждения от мелкой живности не в счёт. Мужик с бабой как раз стенку шалаша свеженарезанными ветками ремонтировали, а ещё два человека свежевали и разделывали тушку виновника учинённой пакости — мы ухмыльнулись, понимающе им кивнули и глаза ладонями прикрыли — типа, в упор не видим, кого вы тут завалили и разделываете.
Это в городе у правоверных индуистов макаки индийские реально охренели от своей полной безнаказанности. И жратву скоммуниздят запросто, и шмотьё разбросают, и фруктами гнилыми закидают, и на башку с дерева насрут, а ты — терпи ихние безобразия, благочестивый индус, карма у тебя такая. Наша гидша-переводчица именно так нам этот расклад и объяснила, смеясь вместе с нами. В деревне — ну, тоже приходится и потерпеть, если индуиста какого-нибудь упоротого нелёгкая принесёт, а так — учат обезьян хорошим манерам, когда лишний никто не видит. А у веддов и того проще — в джунгли к ним редко когда кого из синхалов занесёт, так что если забылся какой обезьян, то карма у него одна — расстрел на месте с последующей общественно-полезной утилизацией. В деревне все свои всё знают и понимают правильно, а вот в городе синхалам рассказывать не надо, ладно? У нас, естественно, возражений не возникло. Что ж мы, не понимаем? Не видели мы ничего предосудительного, короче. А если кому-то померещилось, так это — померещилось.
И это — ещё один наглядный аргумент в пользу фактории в той части острова, где никакими индуистами и не пахнет — ни обуддевшими, ни в собственном соку. Срать на башку нашему человеку в Мавритании не придёт в обезьянью бестолковку ни макаке, ни павиану, потому как о неминуемых последствиях знают и жизнью своей дорожат. Думаю, что и у веддов место своё знают, если балующих их индуистов рядом не завелось. А ведь в колониальной Индии в реале до смешного доходило — макаки быстро научились чётко и безошибочно отличать белый пробковый шлем аглицкого сахиба от такой же белой чалмы сипая-индуса. На чалму индусу срать можно безбоязненно, но на пробковый шлем белому сахибу — не моги, если жизнь дорога. Винтовки у обоих одинаковые, но белый сахиб свою пустит в ход без колебаний, и от её пули не укроешься ни на какой пальме. Вот и нам на фактории нужны будут такие же примерно порядки, только у нас и сипаи туземные будут нашим под стать, потому как закон един для всех. У турдетан не принято, чтобы обезьяны безобразничали, а на турдетанской фактории действуют турдетанские законы. И солдаты гарнизона, естественно, тоже турдетанские. А чьими им ещё быть в турдетанском отряде на турдетанской фактории? Если увидите индийского — в чалме и с пятнышком-тилаком на лбу, обезьяну вашу священную обидевшего, так забирайте злодея, да судите по вашим индийским законам, это не наш, а приблудный какой-то. А турдетанский солдат не обязан с обезьянами церемониться, и без разницы, какого он происхождения. У нас всякие есть — и турдетаны, и бастулоны, и конии, и бастетаны, и оретаны, и лузитаны, и кельтики, даже кельтиберы и мавры есть. Будут и ведды, и дравиды — кому какое дело? У нас это ни разу не преступление. Вы за своими следите, у кого карма такая, страдать от выходок ваших священных, но вконец охреневших макак, а у наших карма — совсем другая. Иначе, сами посудите, разве попали бы они на службу к нам?
В своё селение ведды-проводники привели нас не просто так. Хозяйка ведь, как выяснилось, ещё до обеда объяснила им наши нужды. Поговорили они о чём-то со своими односельчанами, молодёжь куда-то разбрелась по зарослям, а старший проводник за собой нас поманил и показал нам небольшие деревья, на многих из которых была ободрана кора. Через наших переводчиков он сообщил нам, что это и есть коричное дерево, высушенный луб которого и есть та самая корица-пряность. Они её сами же и заготавливают и меняют крестьянам, у которых её уже скупают торгаши. С их говённеньким инструментом, часто каменным, работёнка это ещё та, а много ли на ней заработаешь у крестьян, которые сами полунищие? Серёга припомнил к слову, что плантационное выращивание этого коричного дерева известно в реале только с голландских времён, португальцы же в туземные методы заготовки дикорастущей корицы не вмешивались и ограничивались только монопольной скупкой готового продукта у населения. Естественно, по своей монопольной закупочной цене, едва ли щедрой. Хотя, была ли она щедрее до них, в то ещё доколониальное время, которое всякому правильному урря-патриоту полагается считать счастливыми временами свободы, история дипломатично умалчивает. Восток есть Восток, и доходный экспортный ништяк на нём быстро монополизируется властью. Сейчас для цейлонских пряностей этот этап ещё не настал, чем мы и пользуемся, но всё ещё впереди, и когда он наступит, то и за восточной деспотией прибрать его к рукам не заржавеет. Пока же — ценим своё везение и радуемся халяве, которую столь удачно застали.
Переводчица-служанка показала нам и коричные ягоды, спелые чёрного цвета. На одном и том же дереве и зелёные есть, и спелые, которые никто не собирает, поскольку несъедобны, а на посадочный материал — зачем, когда в лесу и дикорастущих полно? Мы хотели сразу же и набрать, сколько удастся, но нам весело дали понять, что и этот вопрос уже решается. И точно — возвращаемся с импровизированной экскурсии в селение веддов, а там на площадке между шалашами уже несколько корзин стоит, к которым из зарослей молодёжь стекается — кто горсть ягод в корзину высыпет, а кто и пригоршню, после чего снова идут в заросли за следующей порцией. Оно и к лучшему, что урожай в этом климате не сезонный — само собой получается как раз то, что нам и нужно на посадочный материал — понемногу ягод с очень большого количества разных деревьев. И работают охотно, так что корзины наполняются буквально на глазах. Понятно, что тут и случай для них особый, возможность толкнуть иносранцам то, что никто не покупает, но видно и умение работать.
Последовавший затем торг стал для нас чистейшим развлеченим. Сугубо ради смеху мы поторговались с их старейшиной, сбив цену с трёх стальных топориков и пяти больших ножей до двух топориков и трёх ножей. Надо было видеть их изумление, а затем и восторг, когда я вручил выторгованный топорик старшему наших проводников, один из двух выторгованных ножей лично старейшине, а второй самому усердному из молодёжи, собиравшей коричные ягоды. Понятно, что бабы с девками работали уж всяко не хуже, и премирование самой усердной из них куском хорошей ткани и ниткой стеклянных бус со справедливостью вязалось хреновенько, но тут ведь в рациональном подходе дело. Будет у мужиков хороший инструмент, заработают им и сами на цацки для своих баб, и не один раз заработают, а постоянно. Так это они ещё в своей работе полученные от нас железяки не опробовали, а как опробуют и оценят по достоинству — это будет уже отдельная песня. А мы таким манером разом продемонстрировали им и способность отстоять свой интерес и не дать себя облапошить в торге, и столь ценимую на Востоке щедрость, и понимание их реальных нужд, что ценится ещё выше, потому как обычно начальство на Востоке до таких пустяков своё достоинство не роняет. Индусы с их кастовым строем привыкли, но коренное население Тапробаны, ещё индуизмом не затронутое и до полного неадеквата им не зазомбированное, сравнить и сделать выводы для себя вполне способно.
А мы заодно и к чистопородным веддам пригляделись — уже не к одним только нескольким мужикам-проводникам, а и к бабам ихним, и к детворе. Да, австралоиды они все типичные, но ещё далеко не деграданты. Есть малорослые, но далеко не большинство, сложены в основном нормально, среди баб немало и очень даже симпатичных. Охотники и собиратели, но судя по бегающим и не боящимся людей курам и свинтусам, которых мы бы от диких хрен отличили, да по обилию коричных и плодовых деревьев поблизости, на стадии перехода к производящему хозяйству. Заметив наш интерес к их хозяйственному укладу, служанка-переводчица сказала нам, что их соплеменники поюжнее, где нет рядом дравидских деревень, выращивают и суходольный рис — не такой урожайный, как на этих заливных полях, но зато и не такой трудоёмкий в возделывании. Здесь же этим заниматься просто смысла нет, поскольку у дравидских крестьян на дары леса выменять проще. Хотя местами и на юге есть дравидские деревни, небольшие и довольно далеко друг от друга. И тоже возделывают суходольный рис. Здесь многие им завидуют, сами бы так тоже хотели, да нельзя — и людей много, и земли удобной мало, и большой урожай с неё надо получить, чтобы и на налоги, и на себя, и на обмен хоть какой-то хватило. Сказала нам это — эдак как бы невзначай проболталась, но глядит выжидательно, въехали ли мы или надо намекнуть ещё толще и прозрачнее. Ухмыляемся, киваем — въехали, типа, не переживай. А она сразу же на Талахори перескакивает, порт этот возле устья реки, ведущей в столицу. Есть в нём, говорит, свои постоянные подворья и у тамилов из Пандьи и Чолы, и у дравидов Кералы, и у бенгальцев, и у купцов с востока. Кто торгует в стране давно и постоянно, все своими подворьями в ней обзаводятся, но солидным людям и подворье нужно солидное, не один только дом, да сарай под склад. А в Талахори и места мало, и с юга до него доплыть не так далеко. И снова глядит выжидательно, въехали ли и сложили ли два плюс два. Киваем ей — и въехали, и сложили. Короче, к сведению приняли и будем мозговать.
Неплохо для второго дня нашего пребывания в Тамманаве? Понятно, что не от себя эта бабёнка клинья такие к нам подбивает, явно кто-то озадачил, а уж сама её хозяйка или в деревне кто-то достаточно влиятельный — нам сейчас, конечно, никто не скажет. Тут ведь и головы лишиться им недолго, если на такой крамоле спалятся. Знают, что рискуют, но — рискуют. Не знаю уж, каковы классические индусы, но коренные тапробанцы — народ и не трусливый, и кастами не замороченный, и очень неглупый. Ведь сходу же просекли с нами ситуёвину и сообразили, что где-то на острове обосновываться будем и посерьёзнее, чем простым торговым подворьем. Второй день, а уже клинья подбивают и подсказывают — и направление поиска подходящего места, и нетрудную решаемость вопроса с местными кадрами. Вы, типа, обоснуйтесь где-нибудь в тех местах, где этой синхальской власти нет, а оттуда — только свистните сюда и не парьтесь кадровым вопросом.
Показали нам и шеллаковое дерево — тоже ведды в основном его и собирают, а дравиды-крестьяне уже в товарное состояние перерабатывают. И его семена обещали нам собрать, и тиковые. С бамбуковыми только облом вышел. Бамбук ведь далеко не каждый год цветёт и плодоносит, а раз в десятки лет, все заросли в окрестностях одновременно, и именно здесь именно сейчас — не сезон. Если и в Талахори не найдём, то в столице шансы есть, но если и там не предложат, саженцы где угодно заготовить можно, в том числе и на юге. Да и заготовят там всё местное, чего пожелаем, и дешевле выйдет, чем в порту или в столице всё это закупать — в общем, грамотно склоняют нас к тому же решению, которое мы и сами уже второй день обмозговываем.
На обратном пути к деревне дравидов нам перешла дорогу чёрная кошка. Я об американском случае упоминал? Почему там это считается не хреновой, а очень хорошей приметой, рассказывал? Ну так и здесь тоже точно такая же хрень — ага, тот самый случай, когда размер имеет определяющее значение. Леопёрд здешний хоть и не так внушительно выглядит, как тамошний ягуар, но тоже всем кошакам кошак. И пусть лучше он пробежит перед носом, главное — в поле зрения, а не ныкается где-то сбоку или сзади. Чёрный или нормальный пятнистый — это уже второстепенная деталь. В Африке чёрные — редкость, но в Южной Азии их полно, местами даже не меньше, чем обычных. Одно время отдельным видом их считали — ага, пресловутая чёрная пантера, но на самом деле — просто леопёрд такой брюнетистый. Этот не перебежал дорогу, а вальяжно эдак перешёл. Непуганые они на Цейлоне. На материке их где тигры прессуют, где азиатские львы, а здесь не водится ни тех, ни других, так что цейлонскому леопёрду шугаться некого. Ага, и собаки Баскервилей здесь на этого кошака тоже нет, гы-гы!
Со временем надо будет и над поставками этих чёрных пантер в Рим подумать — экзотика ведь по сравнению с теми обычными пятнистыми, которые будут доставляться туда из Северной Африки и с Ближнего Востока. Но это позже, когда поважнее вопросы порешаем и факторией на Цейлоне хорошей обустроимся. А пока на первом месте у нас те индийские ништяки, которые самим нужны, а на втором — те дела, которые с факторией будущей напрямую связаны, и не только с факторией. С местным пополнением для наших колоний вопрос проясняется — уже хорошо. Весь-то запад острова нам, конечно, никто не отдаст, клочок только небольшой и позволят занять и едва ли дадут нам его существенно расширить во время будущего тамильского вторжения. На оставшуюся бесхозной часть понабегут синхалы с севера, когда их тамилы оттуда попросят, и куда деваться местным коренным тапробанцам, дравидам и веддам, когда их начнут выдавливать с их земли эти понабежавшие синхалы? Только к нашим, больше некуда. А значит, надо уже заранее к этому будущему наплыву готовиться — и отбор подходящих налаживать, и систему для от ворот поворота неподходящим, и систему эвакуации в наши колонии тех из подходящих, кого негде будет пристроить в самой фактории. А если ещё откровеннее — тех, кто будет нужен нашим не здесь, а там. В глубине острова надо будет обстановку разведать — тоже ведь наверняка коренных тапробанцев полно, индуизмом ещё не испорченных, и обезьяны — хрен с ними, карма у них такая, друг друга гнобить, а толковые нашим везде пригодятся. Хренову тучу задач придётся здесь решать, и не по одной, а системно. Млять, кому только это дело можно поручить?
