Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

— Кестут, не мешай своему чутью! Твоя благородная душа не позволила тебе забыть о долге передо мной. Но разве это была единственная причина? Разве ты, не зная, лишь предчувствуя, не ощущал, что новая встреча со мной даст тебе новые возможности, откроет новые пути?

Кастусь, милый мальчик, ты, конечно, герой, князь, воин. Вон какие плечи вырастил, ростом почти меня догнал. Два года междоусобицы, опыт управления всем этим... демократической литвой, где всяк тянет в свою сторону, норовит урвать кусок пожирнее и перегрызть глотку сопернику... Но против моих восьми с половиной веков человеческой истории, понимания возможных вариантов и неотвратимых неизбежностей...

— Князь Кестут, вадовасы. Я, Иван, "Зверь Лютый" следую по жизни своим путём. Предназначенным мне судьбою. Вы можете встать на моём пути. И будете сметены. Вы можете отойти в сторону. И следовать своей собственной судьбе. Вы можете следовать за мной моими путями. И разделить со мной мои беды и тяготы, мои победы и славы. Вы — свободные люди. Ваше решение — только ваше. Принимайте его.

А — "князь-волки бегут у стремени. Лысой бесхвостой обезьяны. Скачущей на крокодиле зелёном". Как когда-то я проповедовал битому волхву Фангу в порубе в Пердуновке.

— Для того чтобы решать — надо знать. Кучково — хорошая добыча. Но у нас мало воинов. Звать остальных... долго. Мы не сможем взять крепость. Нам придётся разойтись по своим селениям, ждать русских убийц там. И готовить погребальные костры для наших воинов.

"Подгоняльщик" — не дурак. Вместо высокой духовности, символизма с патетикой — толкует о простых земных делах. "Голов в стаде" — мало, не затопчем. Полностью согласен, истинная правда. Только вывод из этой правды — мне не нравится.

По моим ощущениям, Елица, следуя своим собственным, сугубо личным воспоминаниям, "чувству вины" передо мной, надавила на Кастуся. Тот, отчасти — из благодарности, отчасти — под влиянием своей женщины, надавил своим авторитетом на литвинов.

Наверняка, что-то обещал. Теперь вадовасы разочарованы результатом. Авторитет Кастуся расползается на глазах. Расплата за "благородный", "бескорыстный" поступок. Как только вожди сгруппируются — они начнут резаться между собой. Кастуся и Елицу — придавят просто за компанию, по дороге.

— Ты прав. "Чтобы решать — надо знать". Я вижу, достопочтенный вадовас, что ты очень мало знаешь о "Звере Лютом". Поэтому никак не можешь решиться. Что ж, я помогу. У вас мало людей, чтобы взять крепость? — И что? Запомни простую истину: "воюют не числом, а умением".

Я улыбаюсь в лицо этим лесным дикарям, немолодым опытным воинам. Произнесённое — оскорбление. Намёк на отсутствие у них, у этих ветеранов и командиров — "умения". Привыкайте. Знать своё место. "Под Кастусем", а не рядом. Потому что это он меня вытащил. А я "неблагодарностью" не страдаю.

Но затягивать "паузу оскорбления" — нельзя. Высказанному сомнению в их профессиональной военной компетентности нужен аргумент:

— Крепость не надо — брать, в крепость надо — войти. И я знаю, где есть подземный ход.

Всё. Теперь меня и эти не выпустят. Елица тоже зависла. Так и не перевела последнюю фразу. Русско-говорящие застопорились с открытыми ртами. Остальные принялись их толкать и пинать. "Русско-неговорящим" — тоже интересно.

— Э... и где?

— Там.

Молодой предводитель, не сдержавший своего любопытства, аж покраснел под моей улыбкой. Они что, ждут что я им вот так просто — всё расскажу, покажу и дам попробовать?

Литвины бурно заспорили между собой, Кастусь растерянно переводил глаза с одного на другого, потом как-то затвердел лицом и голосом, стал им что-то втолковывать. А я стащил драную рубаху и подставил спину под руки Елицы — повязку на спине тоже надо отмочить и переменить.

Зрелище моей спины как-то сбило накал литовской дискуссии.

— Это Кучковичи тебя так?

— Ага.

— Э... Воевода э... Всеволжский... Ты покажешь тайный ход?

— Да.

— А... Тебе не жалко твоих соплеменников? Там, в Москве. Ведь мы их...

— Там нет моих соплеменников. Мой народ живёт на Стрелке. А эти... Посмотри на мою спину. Зачем мне их жалеть?

Вадовасы снова бухтели, цокали языками, издавали своё "ой-ле!" на разные голоса. Я скрипел зубами. От ощущений на спине. И помалкивал: надо дать аудитории время понять и прочувствовать.

— Тот, кто бил тебя — да. Но — бой... Там погибнут многие.

Литвины-гуманисты? — Не верю. Просто, идя на дело, необходимо хорошо понимать мотивацию... "подельника". Чтобы не нарваться на неожиданности в самый неподходящий момент.

— Те, кто бил. Те, кто им подавал, охранял, изготавливал, кормил, командовал... Они все — выбрали не ту сторону. Князь Кестут — ту. Поэтому... Как будем делить добычу?

Народ выдохнул и с радостью заговорил о понятном, привычном. О дележе барахла, захваченного при резне. Тема обязательно проговаривается перед каждым "героическим" мероприятием.

"Договариваться лучше на берегу".

— Кончайте орать! Елица, переводи. Делим будем так: треть мне... тихо! Нет — значит нет. И я ушёл отсюда. А вы сидите в своих лесах и складываете погребальные костры для своих воинов. Треть Кестуту. Тихо! Если бы не его мудрость и прозорливость — мы бы тут не сидели, и ничего не делили! Треть — вадовасам. Между собой — по числу приведённых воинов. Свои доли вы разделите между выжившими после битвы по своему усмотрению.

Почему я помог Московской Литве сжечь Москву? Перебить множество "русских людей"? Потому, что они — не "русские люди". Они челядь, холопы, подданные... Кучковичей. "Кучковские люди". Кучковичи начали вражду со мной, тащили связанного, били кнутом, мучили, собирались убить. Стали мне врагами. Своих врагов я хочу видеть мёртвыми.

Их люди... Я ничего не имею против немцев. Но солдат вермахта в период с 41 по 45 — это цель. Если только он не успел поднять руки.

Редко бывает так, чтобы моё решение имело лишь одну причину. Жизнь коротка, чтобы решать проблемы поодиночке. Меня встревожило неустойчивое положение Кастуся в роли князя. Я, отчасти, был тому виной. Следовало "отдариться" за своё спасение.

И ещё. Знаешь, девочка, но... Елица.

Она... я понимаю, что им было тяжело, что им нужна была какая-то... легенда. Для поддержки душевных сил. Она... нет, она не лгала, не выдумывала. Она рассказывала. То и так, что вокруг меня создавался образ. Могучего, мудрого. Убеждала других и саму себя. А тут... вот он я — битый, поротый.

Короче: мне нравится, когда девочки смотрят на меня с восторгом и обожанием. Приходится соответствовать. А Москва? — А и фиг с ней. "Здесь и сейчас" — "вражий город".

Я довольно точно описал вадовасам расклад в треугольнике Боголюбский-Кучковичи-литвины. Но не учёл четвёртую и пятую фигуры. Что привело к двум тяжелейшим кризисам, разорению всего края. И к немалой выгоде для всей "Святой Руси".

Литвины препирались недолго. Уточнили детали, посмотрели на солнышко, вспомнили фазы луны...

Не-не-не! Совсем не по поводу месячных!

Подхватили на плечи пяток лодочек полегче, и первый отряд через прибрежные кусты вломился в лес. Или кто-то ждал, что мы вот так, всем табором будем при свете дня сплавляться по Москва-реке?

Остальные занялись делом.

"Кто штык точил, ворча сердито...". Но, преимущественно, штопкой обуви. Я уже объяснял — здешняя обувка просто горит.

Наконец, и мы поднялись.

Напрямую по реке — до Кучково вёрст восемь. Но ушли в лес, сделали здоровенный крюк, попетляли — кто ж по лесу прямо ходит? Уже в темноте вышли к реке. Точно напротив Чешских ворот.

Тут вадавасы несколько поспорили на мой счёт: брать — не брать. Но вспомнили про мою спину. "Не сбежит". И пустили в первую лодку.

Дождались облака, которое луну закрыло и... как на Королевской регате Хенли. Только — молча.

Место, конечно, неудобное. Выше — нельзя. Там устье Неглинной, посад, стены и стража.

Плевать на стражу! Но там — собаки.

Ниже — тоже нельзя. Там, в районе будущего Владимирского спуска и гостиницы Зарядье — Москворецкая пристань. Там тоже... и собаки есть.

Пошли. Четверо — на берег, в тень, под стенку обрыва, двое на лодочке назад, за пополнением. Что эта троица меня прирежет при малейших сомнениях — и к бабке не ходи.

И не пойду. Пойду искать вход в подземный ход.

Ну и где ж эта дырка? Желанная-долгожданная... Ма-асковская. Сов.секретная...

Та? — Не та. Как же Градята тогда говорил...? Он-то мне ориентиры давал от стены крепостной. Да и лет восемь прошло. Деревья высохли. Кусты выросли. Или — наоборот?

Забавно будет. Если не смогу сыскать...

Ага. Вот промоина, вот, под травой разросшейся, дверь деревянная.

Факеншит! Ты ещё головой в неё стукни! Головы литовские как колокола московские! Весь город разбудишь. Я знаю, что она не открывается. И правильно делает. Потому как здесь... ага, вижу... есть сухой корешок... за который надо легонько потянуть... А он.. не лизе... А мы его мя-я-ягенько... Ё! Гадская палка! Плоскогубцы кто-нибудь взял? А, может, у кого пассатижи с собой...? Тогда — своими... пальчиками, зубками... А теперь? Как нет?! Ты снизу-то топор вставь и чуть приподними... Ага. Пошла родимая. Забухла за столько-то лет.

Эх, ребяты, не баловались вы спросонок сборкой-разборкой направляющих серверов Делла или Хи-Пи одной марки, но разных серий. Был у меня раз случай...

Наз-з-зад! Придурки! Факел давай. Идиот! Внутрь, внутрь войди. Та-ак, теперь медленно, глядя под ноги. И на потолок. И... Бамбино-кретино-идиотто! Я же сказал — смотреть! Ну и что теперь делать? Какой огонь?! Факеншит уелбантуренный! Кого жечь?! Да, упавшая тебе на голову решётка — деревянная. Жаль — не попала. Больше скажу — дубовая. И голова, и решётка. Её запалить — тут такая дымовуха будет...! Кто там всё рвался топором помахать? Давай, дядя. А я пока отдохну. Чего скочите, бестолочи?! Там впереди ловчая яма должна быть. С кольями.

Мы бы не выбрались. Но мир не без добрых людей. В смысле — дураков. Последнюю дверь изнутри мы открыть не смогли. Литвины рвались её порубить, но я предложил просто постучать. Какой-то заспанный посадский мужичок, не открывая глаз, снял засов и был сбит с ног ломанувшимися внутрь воинами.

Подземелье этой башенки. Сунулись по лесенке вверх. А там... Там уже в набат бьют. Хоть и лохи, но бдят. Углядели нашу десантуру на лодочках. Ну и мы... тоже ударили.

Только не в набат, а в бубен. Или это "тыл" называется? — А звук как в бубен. Воротников поубивали, бревно — засов, которым ворота закладывают, выкинули. Только воротины растянули... опять шлем русский, тип 4. Две штуки.

Который побольше, Кастусь наверное, что-то заорал по-своему:

— Пирмасис — кайре! Антрасис — тейсте! Ликуси — тейсус! Эйти!

И все побежали. Я — с которые "ликуси", которые — "тейсус". В смысле: прямо. Вот как смотрел, так прямо — и "эйти". В смысле — вперёд.

Цель — усадьба Кучковичей. Очень хочу убедиться что они все... "покинули бренный наш мир".

Они — все. И тот... нехороший человек. Который меня с похмелья допрашивал. И та... нехорошая не-инокиня, которая меня... мда...

Я уже несколько раз говорил, что бой — это всегда очень шумно. Я, как "Немой убийца" — просто возмущён! Своё "Ледовое побоище" — вспоминаю с умилением. Там враги орали, но издалека и только с одной стороны. А тут орут отовсюду. Истошно и на разные голоса.

Добежали до боярской усадьбы. Похоже на ситуацию у рыбака с русалкой. В смысле: а... а как?

Я ещё ничего придумать не успел, а молодёжь из литвинов — уже к частоколу, строят пару пирамид, как гимнасты в цирке. И — пошли по ним! На забор и внутрь.

Впереди — опять шлем 4. Маленький.

Елица?! Сдурела... Ну уж нет. Без меня... Парни по запарке и не поняли — что это за здоровяк по ним протопал.

Сверзился в темноту. Мать...! На мягкое. Пощупал — мех. Они чего — шубы на заборе для проветривания вывесили?! Ещё пощупал — зубы. Ну тут я уж и не знаю... А, дошло — собака зарубленная. И я побежал. Один из литвинов пытается засов с ворот сбить, а на маленький тип 4 трое туземных придурков с саблями наседают. Не позволю обижать мою девочку!

Ага, такую фиг обидишь. Пока я добежал, пока одного этим неудобным литовским топором... она одного — прирезала, второго — приколола. Приколистка. Я ж расспросить хотел...

Тут бревно упало, ворота открылись, народ побежал...

Интересно так: литвины внутрь, а кучковские наружу. Из всяких строений.

А двор-то замощён булыжником, а на камнях в бою стоять никто не умеет.

А что говорит классика моей первой жизни? — "Булыжник — оружие пролетариата". А я здесь кто? — Я ж тут постоянно пролетаю. Начиная с самого факта пролёта вдоль да по дереву Иггдрасил.

Какое удивительное совпадение! Полный... гармонизм!

Одно из очень немногих замощённых булыжником в "Святой Руси" место. И на нём единственный, не побоюсь этого слова, пролетарий. Именно с вот такой классово-осознаваемой само-идентификацией. В боевом прикиде и настроении.

Выковырял каменюку топором. И — заелдырил. Успешно. Наповал.

— Господин новое оружие показал! Берём камни и...

Столько радости и энтузиазма в голосе!

— Авундий! Ты ли это?!

— Я, господине. А тут все наши. А там вон, Фанг режется. Мы только-только подошли. Сейчас добьём ворогов и поговорить можно будет.

Насчёт "сейчас" он несколько погорячился. Местные дрались крепко. Но опыта пролетариата у них не было.

Если серьёзно, то надо понимать, что здешние крепостицы рассчитаны на оборону снаружи. Бой внутри... здесь почти нет каменных строений, как в городах Европы, где почти каждый дом может долго обороняться. Здесь довольно широкие улицы. Потому что пожары не дают строить "окно в окно". А перегородили защитники улицу — атакующие могут и дворами пройти. И, конечно, огонь. Потушить пожар в ходе боя... Так — лютыми пожарами — выжигали восставшую Москву поляки.

Ещё мелочь: Кастусь сразу послал отряды по стенам к воротам. Понятно, что убежать из города можно: съехал по верёвке со стены в любом месте — и ходу. На четвереньках в глубокой темноте рвов — далеко можно убежать. А вот войти в город... Толпы посадских мужиков, кинувшихся на звук набата к городским стенам, потолкались у ворот под копьями и стрелами литвинов и отвалили.

Внутри... двукратное численное преимущество. С учётом разницы в вооружении, обученности и свежей опытности — четырёхкратное. Попытки организовать сопротивление... были. Безрезультатные. Тем более... Петенька в какой-то момент рванул из схватки к крыльцу — получил топором в спину. Якуна — умный мужик, но дурак — прикололи в бочке для дождевой воды, где он спрятаться надумал.

Слазил я в подземелья, нашёл того умника, который мне с похмелюги кнут прописал. Узнал у него, где вещички мои сложены и... избавил мир от одного похмелиста.

Я всегда говорил: "если вы знаете, что завтра к вам придёт похмелье — не ночуйте дома".

Тут бежит Авундий:

— Боярич! Горим! Уходим!