— А образованные люди стремятся в города. И чем крупнее город, тем их в нём больше. Именно в там нужны дознаватели, а точнее люди вхожие в общество и понимающие свой долг в извещении власти о бунтарских мысленастроениях. Что Вы скажете?

-Вы правы во многом. Но я нахожусь в сложном положении, один мой наставник весьма недоволен тем, что воинские гарнизоны я превращаю в полицейские околотки. Другой же и вовсе низводит армейскую часть, до людей вхожих в общество, — великий князь улыбнулся, оскалив зубы. — Я же исхожу из других соображений. Что же у нас есть в княжестве? По побережью и границам возле крупных городов стоит Финский корпус, около тридцати тысяч штыков и сабель. Вряд ли государь так обеспокоился бы созданием ещё нескольких крупных гарнизонов в три тысячи штыков. Не в этом я вижу высочайшее усмотрение. В финляндском обществе действительно необходимы люди, осознающие свой долг перед короной, но может ли служить источником таких людей гарнизонная бригада? Полагаю, нет. Более всего эта бригада мне представляется похожей на жандармский корпус. В задачу её входит, прежде всего, усмирение мелких волнений. С крупными справится Финский корпус. За настроениями в обществе неусыпно следит третье отделение. С убийствами и кражами может справиться и местная полиция. А вот с бандами справиться некому. И первое с чего начнётся основная служба бригады это ловля контрабандистов. Я уже имел беседу с Егором Францевичем. Русско-финскую границу с одной стороны прикроет пограничная стража, а с другой гарнизонная бригада. И для этого мне понадобится много мелких гарнизонов и дознаватели в них.

— Хм, — Бенкендорф улыбнулся, — тогда вам нужны драгуны, а не пехота.

— Более всего, мне потребны думающие и деятельные офицеры. А для того я полагаю нужным им хорошо платить. Расходы же на лошадей слишком обременительны для казны. Лучше хорошая пехота, чем плохие драгуны.

— Должен предостеречь Вас, от думающих офицеров, обычно, много неприятностей.

— Согласен, но только думающие люди способны делать настоящее дело. Придётся принять этот риск и готовиться к возможным неприятностям. А главное думающим людям надо дать возможность расти в чинах, и делать дело на благо короны. И вот это будет основной моей заботой.

— Вот как, — Бенкендорф сел и, внимательно посмотрев на наследника, спросил: — и у Вас уже есть мнение, как это устроить?

— Я обдумываю это и не готов ничего уверенно утверждать. Пока я готов назвать лишь то, что представляется мне важным. Не только на обер-офицерские должности, но и рядовые надлежит брать только охотников. Платить за службу необходимо аккуратно. За поощрения по службе, за освоение грамоты, других языков, военных умений, фельдшерского, кожевенного и иного мастерства надлежит жалование повышать. За проступки и неисполнительность понижать. На занятие всякой должности, даже штаб-офицерской, проводить экзамен. Дозволять участвовать в экзамене всем независимо от происхождения. Почёт надлежит давать по пользе, а не по знатности. Командиров же не справных понижать и в званиях и в должностях. Все наказания надлежит разделять на администраторские и товарищеские. За администраторские проступки, например за нерадение к службе — наказание штраф. За товарищеский проступок, например, сон в карауле или кража у товарищей — наказание шпицрутенами. При этом за преступления против короны: измену, дезертирство — наказывать весь взвод, роту, батальон. И также всех поощрять за героизм. Порука должна быть не только между рядовыми. Офицеры должны быть ответственны за подчинённых, а последние за своих начальников.

Великий князь выпалил всё на одном дыхании и, шумно вздохнув, замолчал.

— Да-а, — протянул глава жандармов. — Не буду Вам отмечать, про низвержения сословных основ. Сейчас модно рассуждать о равных возможностях для всех. В конце концов, не так и важно, какого человек происхождения, если государству от него польза. Бывало и светлейшие князья в молодечестве пирогами торговали. Впрочем, Вам всё одно придётся определить соответствие должностей службы в бригаде Табели. Но вот, за что вам придётся не раз объясняться... В умах у всех сейчас стоит великий образ Наполеона и кодекс установленный им превозносится многими как справедливейший и наилучший. И даже я в бытность мою боевым офицером считал его образцом. Михаил Михайлович уже успел поделиться с Вами своими восторгами об этом замечательном законе. И сам государь, признаюсь Вам, во многом проникся им. Так вот, одно из основных его установлений, горячо приветствуемое повсеместно, гласит, что всякий ответственен лишь за исполнение своих обязанностей, и не может быть ответственен за преступления других. Вы же ведёте речь о поруке, существующей в наше время, но признанной недостойным пережитком.

— Это пустое словоблудие. Меня больше беспокоит моя готовность брать в бригаду осуждённых за преступления, вместо отбывки ими каторги. И то, я ещё думаю над этим. Что же касаемо авторитета кодекса Наполеона, на меня он не действует. Любые слова, написанные на бумаге, лишь слова, уступающие целесообразности действий конкретных людей. Ну а если Вас или Михаила Михайловича беспокоит соблюдение таких условностей, я готов предложить устраивающее всех решение. Каждый обязан следить за благонадёжностью, порядком и пользе для короны в своём взводе, роте, батальоне. И в случае нарушения оного он понесёт ответственность за то, что своевременно не выявил и не предотвратил преступление. Не важно, совершено оно более низким чином или высоким. Цель соблюдения порядка и пользы короне превыше чинов. Против этого, может ли возразить кодекс?

— Хм, я не правовед, — улыбнулся Бенкендорф, — но вправе ли мы возложить такую обязанность на всякого?

— А что-то мешает? Не на этом ли основано наказание за недоносительство?

— Не кажется ли Вам в таком случае, что можно наказывать за не оказание сопротивления преступнику?

— Можно, но всему этому препятствует только одно, наличие возможности для настоящего возложения ответственности. Для всякого закона нет хуже, нежели его слова остаются просто словами, записанными на бумаге. И чуть менее плохо если кого раз в сто лет осудят по писанному закону. Но в случае моей гарнизонной бригады, я берусь лично приводить действительность с написанными мной установлениями.

— Но захотят ли люди служить в такой бригаде?

— Я дам им деньги, почёт и, главное, понимание пользы для империи от их службы.

— Может денег и почёта достаточно? — улыбнулся Бенкендорф.

— Можно легко приказать убивать за деньги, приказать умирать за деньги невозможно. А мне потребны люди, готовые умирать.

— Ну, что ж, полагаю, Вы пояснили свои намерения достаточно ясно. Надеюсь, Вы примете мои рекомендации по назначению людей на должности.

— Я самым внимательнейшим образом отнесусь к Вашему, Александр Христофорович, мнению.

* * *

22 августа 1827, Кивинеб

Свежие лошади позволили доехать от Санкт-Петербурга до границы за один день, и заночевать уже на финской стороне в пограничном поселении Йоутсельке. Оттуда тринадцать вёрст назад великий князь, выехал на дороги Великого княжества Финляндского. Если в двадцатом веке частенько доводилось измерять расстояние в минутах, то теперь Саша полностью освоил местный обычай мерить время пути в вёрстах. Саша старался больше ехать верхом, не позволяя себе лишний раз пересесть в ландо к Ратькову и Юрьевичу. Он пользовался одиночеством, чтобы тщательно обдумать предстоящую дорогу. Ещё в Санкт-Петербурге ему стало очевидно, что за оставшиеся полтора или два погожих месяца всё княжество объехать не получится. Потому было решено двинуться по побережью до Або а обратно вернуться морем. Ратьков же и вовсе задержится в Гельсингфорсе, для организации рекрутского депо, через которое должны пройти все рядовые и офицеры бригады. Поскольку одномоментно набрать необходимое число солдат и офицеров сложно, да и не нужно, то бригада будет постепенно разворачиваться с побережья вглубь княжества. Это депо великий князь планировал разместить поближе к столице княжества, но всёже не в ней самой, поскольку именно эта, как он называл "школа" и должна была стать основным местом сбора ударного кулака в случае относительно серьёзного бунта. Хотелось разместить это депо где-то между Выборгом и Гельсингфорсом или Гельсингфорсом и Або. Изучая карту, Великий князь изначально приметил для себя несколько городков. Самым же перспективным он посчитал окрестности Тавастгуса, расположенного, примерно, в ста верстах на север от Гельсингфорса и являющегося узлом в сети дорог. Впрочем, великий князь не исключал возможность расположить там просто усиленный гарнизон, а не школу.

Великий князь как раз ехал возле ландо, когда среди деревьев мелькнула макушка лютеранской церкви с не очень большим чёрным крестом.

— О! Полагаю, скоро будем в Кивенебе! — воскликнул великий князь, и более тихо, но, судя по выражению лица Юрьевича, достаточно слышимо добавил: — Всё же мрачные лютеранские кресты не так угодны путешественникам как слепящие золотом православные. Будь день немного пасмурней я бы и не заметил, что мы почти приехали.

Немного, помолчав, наследник отдал распоряжение Щербцову:

— На станции отдохнём пару часов. Озаботьтесь лошадьми, а я осмотрю окрестности.

— Слушаюсь.

Однако до станции, которая располагалась на другом конце селения, великий князь не доехал. Как только кирха стала видна целиком, он остановил коня и стал внимательно осматривать холм, возвышающийся справа от дороги. Наконец, он спрыгнул на землю и, отцепляя кофр с подзорной трубой, сообщил:

— Я не поеду на станцию. Уж очень этот холм примечательный. Я поднимусь туда. Чернявский, со мной трое конвойных. Щербцов, наших лошадей забирайте. Ёнссон, расспросите местных, о податях и неурядицах, о холме, поездках в Россию и обо всём остальном. Что посчитаете значимым доложите мне.

Великий князь намеренно, давал шведу поручение в самом общем виде. С одной стороны он сам не до конца понимал, что он хочет услышать от местных крестьян, с другой ему хотелось дать юному и явно сообразительному офицеру возможность для инициативы. В этой поездке Ёнссон был незаменим, как человек свободно говорящий на шведском и русском, понимающий многие финскими говоры, знающий в значительно большей степени, чем остальные спутники наследника, местные обычаи. В столице великий князь отставил от поездки Сперанского, сославшись на то, что он едет по армейской надобности и законоучителю будет невместно в такой поездке. И вот теперь находясь на земле княжества, надлежало скорейшим образом убедиться, что ему не придётся пожалеть об отсутствии Михаила Михайловича.

Сопровождаемый Юрьевичем и тремя поляками из конвоя, наследник вскарабкался на холм и первое что бросилось ему в глаза, это огромный каменный фундамент и остатки рва ивала вокруг него. Всё это изрядно заросло и говорило о давнишней заброшенности.

— Ха! Я вижу, этот холм приглянулся не только мне. Здесь раньше стояла крепость. Что ж осмотрим. — Наследник передал кофр с трубой одному из конвойных, а сам проворно спустился в ров и начала карабкаться на вал. Вскоре он уже вышагивал возле остатков фундамента, вымеряя размеры бывшей крепости.

— Посмотрите, Семён Алексеевич, вот здесь, видимо, стояла угловая башня. Только посмотрите какой вид. Несколько пушек и не одна телега не проедет по этой дороге без разрешения коменданта крепости. Прекрасное место, Вы не находите?

— Действительно, ваше высочество, давнишние строители удачно выбрали место. Впрочем... — Юрьевич не договорил, скривив губы и демонстрируя некую неоднозначность.

-А что это, там на юге у горизонта, — показал Саша, — Эй, подайте зрительную трубу.

Опершись плечом на растущее поблизости деревце, великий князь долго всматривался в горизонт.

— Это залив! Семён Алексеевич посмотрите, Я уверен, это видно воды Финского залива.

— Пожалуй, — задумчиво протянул Юрьевич вглядываясь в подзорную трубу, — это скорее всего залив. Но он очень далеко и большого прока от наблюдения за его водами с этого холма нет.

— И всё-таки это прекрасное место! — воскликнул Саша. — А что вы скажете об остатках рва и фундамента, возможно ли использовать их для возведения здесь нового укрепления, возможно, не такого мощного, как ранее?

— Ров и вал бесспорно можно привести в порядок. Но камни фундамента настолько проросли кустами и деревцами, что их необходимо будет перебрать самым тщательнейшим образом. Часть камней и вовсе раскрошилось. Впрочем, судить обо всём этом сложно, пока неизвестно какое укрепление Вы намерены здесь построить.

— Будь я финляндцем, я бы устроил здесь настоящую крепость с каменными стенами. Установил бы на редутах пушки. И если бы финляндский народ восстал бы против русского царя, то эта крепость стала бы серьёзным препятствием на пути русской армии на Выборг, великий князь усмехнулся. — Но я наследник российского престола. Мне необходимо поместить небольшой гарнизон, который со смотровой башни мог бы наблюдать за округой. Он должен будет следить за тем, где появляются необъяснимые скопления финляндцев, какими дорогами они ходят. А также ему следует время от времени выезжать на границу княжества и ловить контрабандистов и других преступников. А потому здесь вполне достаточно поставить деревянную крепостцу. И предусмотреть возможность для установки лишь нескольких пушек, буде возникнет такая надобность.

— Что-ж, деревянное или древо-земляное укрепление на этом фундаменте устроить вполне возможно. Только оно вряд ли прослужит долго.

— Пятьдесят лет сможет?

— Несомненно.

— Этого достаточно. Если указанного времени не хватит для утраты необходимости в каких-либо укреплениях для гарнизонной бригады, то тогда построим каменные на века. Впрочем, возможно уже не удастся ограничиться только такими крепостями.

— Вы полагаете?

— Я намерен обрусить финляндцев. Это непременно вызовет бунты и потребует крепостей. Но как при всяком лечении вслед за жаром и горячкой должно прийти облегчение... или смерть. В любом случае на время предстоящих бунтов нам потребуется деревянный острог, а потом либо придётся по настоящему воевать и строить здесь каменную твердыню, либо отпадёт надобность в какой-либо крепости вообще.

Юрьевич неопределённо пожал плечами и замер, задумчиво глядя в сторону Выборга. Затем он некоторое время наблюдал за скучающими конными егерями и, как будто отрываясь от своих мыслей, спросил:

— Александр Николаевич, не представляется ли Вам, что порядки, царящие в княжестве, да и в других западных окраинах империи, намного лучше тех, что исконно существуют в русских землях. Может, надлежит не финляндцев обрусить, а русских образовать до европейского уровня?

— Я рад, Семён Алексеевич, что Вы дали мне возможность поговорить с Вами об этом. Мы с Карлом Карловичем сейчас читаем историю, написанную Николаем Михайловичем, и знаете какое впечатление, она произвела на меня? Мы русские, наш народ гнули в дугу и восточные захватчики и западные. Они уничтожали нас, но мы выжили. Мы всех их разбили. А этих прекрасных европейцев, с их кодексом Наполеона, Карл Карлович лично гнал с нашей земли. Их прекрасные порядки оказались не настолько хороши и не смогли спасти их от русских штыков. Победу одержали люди привычные к русским порядкам. Я не знаю насколько наши порядки хуже финляндских. Но их земля теперь часть России, а не наоборот, — великий князь покосился на конных егерей, — И если западные земли имели такие порядки, и русские войска прошли по ним, то порядки эти негодные. И всякий патриот своей земли должен заботится о том, чтобы его маленькая родина жила в большом и сильном государстве и вместе с ним богатела и одолевала общих врагов, поскольку она оказалась неспособной защитить себя сама. Я не говорю, что в западных порядках нет ничего толкового, чему стоило бы поучиться и русскому человеку. Всегда найдётся что-то ценное и в западном порядке и в восточном. Везде можно обнаружить что-то разумное и очень полезное для России. Но всегда нужно помнить за счёт чего, за счёт каких сил наш народ победил на Куликовом поле и изгнал Бонапарта. И если в попытке перенять, кажущиеся лучшими, европейские порядки мы утратим эту силу, то Россия вскоре перестанет существовать. Её постигнет участь Рима.... Я не желаю вспоминать о великой России от можа до можа, а потому намерен сохранить то, на чём держится империя, и не позволю превратить её в европейскую окраину.