— Вы это спрашиваете у девятилетнего мальчика, — усмехнулся великий князь, — я могу сказать Вам лишь то, что мне сейчас представляется верным. Возможно, я ошибаюсь и готов изменить своё мнение. Но Вы спрашиваете сейчас и намерены меня выслушать?

— С величайшим интересом...— Юрьевич, сделал приглашающий жест рукой.

— Извольте, любе государство, королевство или империя может существовать лишь до тех пор, пока его подданные готовы пренебречь своим личным благополучием и умереть, защищая его. Не так давно, мы с Вами говорили об Адаме Смите. Тогда я пришёл к выводу, что стоять под пулями движимым мыслью о деньгах, уплаченных за службу совершенно невозможно. Под пулями люди стоят во имя чести, будущего детей, божьего промысла, но не ради личной выгоды, которая блекнет от предстоящей смерти. А то, что я усматриваю в европейских порядках, говорит мне, что движимы они одним желаниями личной власти и обогащения.

— Но разве европейские офицеры не способны являть примеры доблести? Можно вспомнить войну двенадцатого года.

— Способны. Пока ещё способны. Но эти жертвы противоречат той основе порядка, что главенствует в Европе. Офицеры умирают, движимы рыцарскими представлениями, а в Европе всё более набирают силу буржуа. А буржуа не имеет чести и движим лишь личными выгодами. Вы согласны? — И вынудив Юрьевича кивнуть, великий князь продолжил: — Когда же благородные дворяне начинают вместо беспорочной службы добиваться от государства каких-то прав, они становятся немного буржуа, теряя своё благородство и обретая личные выгоды, более важные, нежели честь служить государству. И остаётся лишь маленький шаг, понять, что это очень выгодно предать своё отечество врагу. На этом можно сделать состояние и жить где-нибудь в Лейпциге, ни в чём себе не отказывая и обеспечив своих детей и внуков.

— Мне представляется всё иначе. Образованные благородные люди видят, как сильно европейские страны опережают Россию. Причиной этих успехов они считают ту вольность, которой обладают европейцы. Именно эту вольность они хотят учинить в России, не для себя, поскольку сами они достаточно вольны, а для блага всего Отечества.

— Эти люди либо ослы, либо лисы. Не вольности служат причиной успехов. Они такое же следствие как все достижения европейской науки и культуры. Причина же всего личная выгода. Европеец должен жить ради личной выгоды и чем лучше он ею живёт, тем он успешнее. И только вследствие этого появляются вольности, потому что они выгодны.

— Ну, хорошо, — Юрьевич примирительно кивнул. — Но если это стремление к личной выгоде, настолько помогает государству стать сильнее. Если буржуа выгодно чтобы его государство стало сильнее и богаче, чтобы вместе с ним обогатиться самому. Если эта выгода понуждает строить заводы и железные дороги, пароходы и мосты. Если это так, то возможно именно это и нужно России?

— Возможно, — усмехнулся великий князь. — Одна беда, личная выгода не признаёт пределов. Она не признаёт никаких отступлений и ограничений. Человек движимый ей заранее готов к любому преступлению, если выгода окажется достаточно большой. Такой человек равнодушен к присяге, он спокоен к слезам, он не боится бога. Его выгода становится для него главной. Государство с такими подданными существовать не может. Государству нужны люди, которые будут служить не из личной выгоды, а из божьего страха. В Росси не должно быть вольных людей. Никого. Даже государь не волен, хоть и властен. Он правит, господом врученным государством, не ради личной выгоды, а во имя промысла божьего. И подданные государя должны такими же.

Они, молча, стали спускаться с холма. Примерно через минуту великий князь добавил:

— А если бы государь ведом был личным интересом, то он бы продал всё, вложил деньги в заграничные банки и безбедно проводил дни в увеселениях в Лондоне или Париже. Нежели из пушек по зимним каре стрелять. Во все времена на службе приходится жизнь свою отдавать. Не может быть по-другому.

На станции великого князя ждал обед и доклад Ёнссона. Ратьков после небольшого обсуждения с учеником одобрил размещение на холме Линнамяке гарнизона. Благо имелась возможность использовать фундамент старой шведской крепости, разрушенной ещё при Петре Великом. После чего путники направились к Выборгу.

* * *

30 августа 1827, Давыдов

После Выборга великий князь направился к Вильманстранду, потом свернул на запад к крепости Давыдов, которую надлежало непременно осмотреть. По сведеньям, полученным Ратьковым, она была оставлена войсками уже давно и находилась в заброшенном состоянии. Что может быть лучше для размещения рекрутской школы. К обеду, оставив слева крест кирхи Лумеки, путники прибыли к укреплению. К удивлению великого князя, хотя следы запустения были заметны, у въезда в крепость стоял караул, контрастируя с поросшими мхом стенами и не вырезанными кустарниками на валу.

— Я думал крепость заброшена, а тут гарнизон стоит.

— О! Нет, Ваше Императорское Высочество, — улыбнулся Юрьевич, — Не только нам известно о ваших именинах. Прошу подождать пока о Вашем прибытии доложат.

Именно в этот момент навстречу наследнику выбежал офицер с аксельбантом и доложил о готовности временного гарнизона крепости Давыдов к встрече. С вала выстрелила пушка, и путники направились внутрь. Когда великий князь въехал в крепостные ворота, раздался марш, но сыграв немного, музыканты затихли, давая возможность генерал-лейтенанту Закревскому сказать приветственное слово. Построенные в три шеренги финляндские стрелки замерли в ожидании сигнала. Оценив количество солдат стоящих под ружьём, великий князь, замерев и не шевеля губами, поинтересовался у Юрьевича:

— Зэмен Алэхсэвич, а Вы готовы хаздать подагки?

— Ажному по ублю и бочонок вина на всех, — ответил опытный Юрьевич

— Ваше Императорское Высочество, по случаю Вашего тезоименитства, позвольте мне от лица всех финляндцев пожелать Вам многая лета, — начал Закревский приветственную речь. — В свой праздник Вы, ведомый долгом, справляете службу в столь далёких от Санкт-Петербурга краях. Вашу заботу о финляндской земле является нам примером служения следовать которому надлежит каждому. И для молодого корнета и для повидавшего жизнь офицера Вы сумели стать знаком...

Великий князь скользнул взглядом по пустым, ничего не выражающим, лицам солдат и офицеров в строю. В них не чувствовалось какого-либо пренебрежения. Никто не позволил себе даже тени улыбки, какие могли себе позволить советские люди на самых строгих и ответственных мероприятиях в восьмидесятых годах двадцатого века. Но совершенное безразличие к происходящему было в каждом взгляде, в каждой складке губ.

"Ребята, в крепости вино и бабы! Там сутки гуляем! Шпаги вон! С Богом! Ура-а-а-а!"

Внезапно мелькнуло в голове у Саши. Видимо, почуяв настроение хозяина, Буран стал вздрагивать и переставлять копыта. Уши, то и дело, стали закладываться назад, и, наконец, Буран сказал:"Фр-р-р-р". Повинуясь этому сигналу, Саша бросил взгляд на Закревского, и тот, сообразив что затянул, поспешил закончить:

— ... Виват, Его Императорскому Высочеству, наследнику престола российского Александру Николаевичу на множество лет: Ура-а-а...

Солдаты послушно подхватили: "Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!"

Настало время Саше сказать ответное слово. Он пустил коня медленным шагом вдоль строя, вглядываясь в лица солдат. Буран волновался и недовольно фырчал, уже уверенно ощущая нервозность хозяина. Но Саше удавалось удерживать коня. Проехав вдоль строя, он вернулся на середину.

— Благодарю вас! В этот важный для меня день, я вижу, здесь стоят ладные молодцы. Что ж, грех вас отпускать в праздник без подарка. Семён Алексеевич выдайте молодцам по рублю!

Юрьевич пошёл вдоль строя, одаряя нижние чины рублёвыми монетами. Великий князь ехал рядом время от времени приговаривая:

— Служите честно, государю Николаю Павловичу... Верно служите, во имя Бога, во благо детей своих... Служба верная присяге государю, честь славящая ваших отцов... В вашей службе государю залог спокойствия здешней земли...

Когда пожалование денег было окончено, великий князь снова вернулся к середине строя.

— В свой праздник, я не могу вас оставить без угощения, жалую вам вина. Выпейте за здоровье государя нашего Николая Павловича. Ура-а-а...

Раскатистое не смолкающее "ура" повисло над строем солдат. С удовлетворением заметив оживление в лицах солдат, великий князь подъехал к Юрьевичу.

— Семён Алексеевич, надеюсь, мы сможем дать для господ офицеров небольшой банкет.

— Несомненно, Ваше Императорское Высочество, — Юрьевич улыбнулся.

Оставшийся день ушёл на осмотр крепости, по результатам которого великий князь пришёл к выводу, что, несмотря на запущенность, этот суворовский стопушечный ретраншемент, предназначенный для сбора сил и отражения противника во втором эшелоне обороны, вполне годен для размещения рекрутской школы. Не спеша делиться своим уже сформировавшимся решением, великий князь оставил себе возможность передумать, хотя уже не представлял себе лучшего места.

Состоявшийся вечером торжественный ужин для офицеров не оставил ярких воспоминаний, за исключением подаренной от лица собравшихся пары пистолетов-дерринджеров в резной шкатулке.

* * *

18 октября 1827, Санкт-Петербург

На следующий же день после прибытия в столицу великий князь направился на квартиру Жуковского. Василий Андреевич уже давно приехал из Германии и поселился на Большой Миллионной в Шепелевском доме. Скорее всего, он с нетерпением ожидал встречи с сильно изменившемся за последнее время воспитанником.

— Здравствуйте, Василий Андреевич! — с порога кабинета воскликнул наследник престола и затараторил: — Я так рад видеть Вас. Надеюсь, Ваше здоровье позволит Вам прибывать подле меня ещё долго. Право, о многом хочется расспросить Вас. Полагаю, Вы найдёте возможность рассказать мне подробно о Вашей жизни за границей?

— Здравствуйте, мой милый друг! Я не мог дождаться нашей встречи. Так много изменилось за это время. Вы повзрослели. Я наслышан, былое ребячество покинуло Вас слишком скоро. Я мыслю, виной тому излишне рвение Ваших наставников в приобщении Вас к службе воинской. Занятию почётному, во всех отношениях, но чрезмерно затрудняющему понимание материй духовно-возвышенных.

— Ах, Василий Андреевич, разве это настолько плохо, что вызывает у Вас обеспокоенность. И право, военные занятия дают достаточную пищу для ума.

— Вот как, раз так извольте Александр Николаевич держать передо мной некий экзамен. Сейчас мы направимся к одному моему другу, я хотел бы представить его Вам. Человек он изрядной начитанности, музыкант и душа общества, там Вы сможете показать себя. Идём, — не предусматривающим возражения тоном закончил воспитатель.

— И куда мы направляемся?— выйдя на улицу, поинтересовался великий князь.

— На площадь Михайловского дворца, — коротко ответил Жуковский, пристально вглядываясь в фигуру стоящего впереди егеря из конвоя.

— Тогда полагаю, разумно будет пройти по Большой Миллионной до Марсова, а там мимо Михайловского дворца, — нарочито громко, чтобы конвойные слышали, пояснил дорогу великий князь.

Они прошли пару сотен метров. Всю дорогу Жуковский недовольно оглядывался на сопровождающий их конвой, не решаясь высказаться. Наконец он нашёл слова:

— Александр Николаевич, Вы боитесь кого-то?

— Почему Вы так решили? — недоумённо вскинув брови, поинтересовался наследник престола.

— Вас охраняют. Должно было случиться что-то невообразимое, чтобы природный наследник отца всего российского народа, вынужден был с опаской ходить по русской земле. Я мог бы понять наличие охраны, если бы мы были в одной из недавно присоединённых провинций, но мы в столице империи.

— Но разве наличие охраны, свидетельствует о моих страхах? Мне казалось, что наличие конвоя просто придаёт весомости моему положению.

— Три конных егеря? Три егеря придают весомости наследнику российской императорской короны? — явное пренебрежение слышалось в словах Жуковского.

— Да, три егеря, мне казалось это достаточно. Ведь я не Юлий Цезарь, которого везде сопровождали пятьдесят ликторов.

— Но мы не в Риме.

— Вы правы, — улыбнулся великий князь, — Но можете мне поверить, и по улицам Москвы мой конвой сопровождал меня.

Они некоторое время молчали, пока наследник не решил вернуться к теме:

— И есть в них ещё один резон. По малолетству своему неоднократно сталкивался я, что убелённые сединой головы в силу российской традиции не дают веса моим словам. И трое егерей, готовые убить любого по моему приказу или отдать жизнь за меня, вполне достаточно для любой буйной головы, желающей пренебречь моей волей.

— Не представляется ли Вам это постыдным, понуждение добрых людей вашему своеволию.

— А добрых ли? — переспросил великий князь, на мгновение, остановившись и глянув воспитателю в глаза. — Коли они добрые, то не добр я.

— И все же, оный конвой выглядит в глазах общества как боязнь, — настаивал Жуковский.

— Боязнь кого? — переспросил наследник.

— Боязнь народа, — утвердил Жуковский

— О! Нет, народа не престало бояться, наследнику российского царя, — картинно взмахнув рукой, ответил великий князь, — а вот людей из общества, изрядно начитанных и музыкально одарённых, опасаться не лишне.

— Что? — от неожиданности Жуковский замер приоткрыв рот.

— Именно. Народ российский царя полагает помазанником божьим, и наследника его почитает, как кровь святую. А вот люди из общества совсем другое дело. Они, постигшие прекрасное и считающие себя достойными указывать возможные пути для государства российского, опасны. Знания, возбудившие в них честолюбие, побуждают их поднять оружие против божьего порядка.

— Так Вы страшитесь общества. Страшитесь единения людей своими мыслями опережающих унылое бытие России?

— В их мыслях, кроме кажущихся благ для них самих, для всех других предначертаны изрядные терзанья.

— Не понимаю Вас.

— Мне же представляется всё очевидным. О чём грезят образованные люди из общества? О парламенте, кодексе Наполеона, о всякой свободе. Их мечтания прекрасны. Но не бывает так, чтобы это всё случилось без исправно работающей гильотины. И кто же должен будет повторить судьбу Луи Капета? Иные видят в государе единственного врага.... и во мне.

— Но, милый друг, отнюдь, таких лишь единицы, что желают смерти августейшей фамилии.

— Но они есть, посему предосторожности не лишне. Или Вы готовы, просить государя отменить его решение, поручившись собственною головой.

Немного помолчав Жуковский ответил:

— Ах, пусть, не нам обсуждать указы государя. Коль надлежащим он считает такое положение, так тому и быть.

— Вот и прекрасно, — сказал великий князь в окончание спора.

— Одно готов я заключить, что стали Вы жёстким в словах.

— Просто я уже определил, когда человек нынешнее положение вещей называет неприемлемым, но не предлагает способа иного как учреждение парламента, а равно и убийство царя, тот бунтовщик. Иной же может и достоин быть услышанным, но также возможно, что слова его окажутся пусты и вызовут лишь смех.