— А двойных не любят, — доверительно шепнул ему Ринальдо и медово улыбнулся, скользнув взглядом по пропущенной между пальцами палочке.
Кингсли равнодушно качнул головой, согласившись с резонностью сказанного, и оперся двумя руками о стол по бокам от себя, не спуская с Ринальдо пристального взгляда.
— Почему я еще жив? — поинтересовался он и, больше не скрывая усталости, утомленно развалился в своем любимом кресле.
— Потому что полезен, — ровно ответил Кингсли и прищурился, поигрывая в руке крепко сжатой палочкой. — Что с тебя взять с мертвого-то?
Ринальдо вопросительно поднял бровь и покосился на входную дверь, до которой все равно бы не успел добежать. В конце концов, они служили с Шеклболтом в одном Аврорате десять лет, и на учениях, пока сам он прикрывал спины бойцов тяжелыми комбинациями чар, Кингсли прорывался с ударной группой в сердце предполагаемой базы.
— Что, правда? — удивленно поднял Ринальдо вторую бровь. — Не пустишь пожирательскую псину под нож?
— Зачем же портить твое досье на бумагах? — натянуто улыбнулся Кингсли и неспешно перекрестил ноги перед собой. — Это всегда успеется. Я же не Грюм. К тому же, ты — жалкая пешка истории, проблемы не решишь. Отрублю голову тебе и не успею оглянуться, как у вашей гидры появятся две новых. Другое дело, что пока еще ты меня не кусал.
Ринальдо скупо кивнул, оценив сухую логику сказанного. На его место среди круга людей Лорда метило сразу три идиота, каждый из которых запорол бы задание даже без барьера.
— Да уж, — криво усмехнулся он. — И не страшно пойти на эшафот ради Пожирателя?
— Страшно жить, — жестко отрезал Кингсли. — Поверь, я хорошо помню детство. Здесь будет та же Африка с дурным климатом, если проблема вашей… — он замялся на полуслове и пренебрежительно поджал губы, — группировки не будет решена мирно.
— Боишься окунуться в прошлое и встретить в каждой деревне своего королька? — зло улыбнулся Ринальдо.
— Боюсь, — Кингсли взглянул на него прямо, без тени наигранности, не скрывая сквозивший в голосе лед. — Очень боюсь. Аластор не перестает думать о том, от чего нас скрывает рубеж, но не замечает, какие ужасы таятся по эту сторону, — он беспокойно оттолкнулся от стола и зашагал по комнате, морщась при каждом шаге от дурных мыслей. — Люди сражаются за идеалы лишь в начале. А потом они просто жаждут крови.
Кингсли сморщился, будто отгоняя из головы наваждение, и Ринальдо подумал, что смял бы его одной атакой, но в своем кабинете Шеклболт заранее все предусмотрел. Только вот смекалкой тот никогда не блистал, и проколоться на этом было обидно.
— И что? Хочешь, чтобы я посодействовал вашему воцарению над моей землей? — Ринальдо злобно оскалился, усмехнувшись от одной просквозившей мысли о таком исходе. — Да ты хоть представляешь, что сделал мне первый Орден?
— А мне плевать, — фыркнул Кингсли и взглянул на него кривым взглядом, каким попрекают за дерзость неразумных собак. — И, если ты не полный идиот, то и тебе тоже должно быть, как и всей твоей братии. Мы здесь заперты, — он яростно стукнул костяшками пальцев по рабочему столу и мотнул головой в сторону карты, висевшей на стене с самого первого дня. — Рубеж не падет, и Лорд не соберет вас, как ты видишь это в своих сопливых мечтах. Прошло больше месяца с тех пор, как он мог это сделать. Так что, если не хочешь, чтобы твоя любимая Ирландия через пять лет стояла выжженным пепелищем, то сам приложишь все силы, чтобы создать вместе с нами единый народ. Я уже отказался от нее ради всех нас, когда Грюм едва ли не пинками гнал меня в Белфаст! Мне не нужна гражданская война ни на одном из наших островов! И мне плевать на ваши жалкие попытки к самоорганизации, как и на то, что там станет с безумными попытками Аластора рыть землю под барьер! Я не говорю тебе об Ордене или Пожирателях, я говорю тебе о том Севере, на котором мы все заперты! О земле, которая станет для нас домом! И если ты предпочтешь цепляться за прошлые обиды, то моя Авада будет милосердием по сравнению с жизнью, где будущее приносится в жертву прошлому, — выплюнул он, вцепившись в палочку так, что она вся сплошь покрылась потом, а его лицо казалось сжатым в судороге. Но уже через полсекунды Кингсли взял себя в руки. — Так что там сделал тебе первый Орден?
— Неважно, — зло прошипел Сэвидж, опустив взгляд к собственным коленям. — Что ты хочешь он Пожирателей?
— Мира, — твердо прочеканил Шеклболт, стукнув палочкой по столу. — А взамен дам вам жизнь.
Ринальдо поднял к Шеклболту налившиеся кровью глаза и прошил его ожесточенным взглядом, впервые за весь разговор едва сдерживая дрожь в руках от, наконец, пронзившей его ярости.
— Я правильно расслышал? — в тихом бешенстве уточнил он. — Ты предложил ирландцу разменять жизнь на свободу? Я считал тебя умным человеком.
— Да уж, — фыркнул Кингсли, обошел стол стороной и грузно упал назад в свое кресло, не отводя от Ринальдо палочки. — Я тоже так о тебе думал. Но ваша свобода за каким-то чертом сдалась Грюму, а не мне. Я же хочу, чтобы вы просто проявляли ее без лишней дурости, — он поднял бровь, прицениваясь. — И подрезали крылья ИРА, раз уж сами дали ей поднять голову.
— А комиссар? — мрачно уточнил Сэвидж, постукивая палочкой по деревянному подлокотнику кресла.
— А этот доклад уже шатает под ним стул, — растянул губы в злой усмешке Кингсли. — И, если ты знаешь, что делать дальше, комиссар проблемой не станет.
Сэвидж поморщил губы от презрения, так и не осознав до конца, к себе ли или этому прогнившему насквозь миру.
— Вопросы лояльности решать не мне, но я подниму в нужных кругах эту тему.
— Подними уж, — поморщился Кингсли, недовольно глядя поверх полупустого бокала воды, и указал ему в сторону двери: — Открыто.
Глава 24. Большие надежды
17 августа 1997 года, 3 часа дня, Косой переулок, дом 32, Лондон.
Вернувшись с министерского собрания, Прозерпина машинально кинула сумку на стоящую в углу танкетку, сбросила мантию на вешалку, оставила под ней туфли и, убедившись, что дом пуст, бессильно вздохнула и пошла искать Маню на кухню. Она так и не привыкла повелительно к ней обращаться, на что Панси смотрела сквозь пальцы, а сама домовичка все чаще обижалась.
Что-то во всем этом было не то. Можно было думать, что опять тянет во всем теле от непривычного за жизнь веса, но даже смешно было вновь обращаться к этой отговорке. Увеличившаяся грудь мешала спать в первые дни, но, в конце концов, с тех пор уже прошло больше месяца. От полученного на собрании перевозбуждения руки опять начало трясти, но только никого не было рядом, чтобы наколдовать над Гермионой Энервейт, а мысли разбегались из головы сотней корабельных крыс, почуявших, что совсем немного осталось до его полного краха.
— Соберись, — нахмурив брови, прошептала она самой себе и легко отворила дверь из столовой на кухню.
Маня нашлась за лепкой какой-то стряпни к ужину, с перепачканными мукой лицом и руками, довольная и напевающая какую-то незамысловатую попсовую мелодию, что днями напролет стали транслировать торговые лавки по всему переулку.
— Хозяйка!
Она осуждающе поглядела на нее, отрывая руки от теста, и щелчком пальцев привела ее одежду в некое подобие достойного вида. Гермиона отстраненно подумала, что так и не выяснила, отчего Маня вообще вокруг нее суетится и считает ее хозяйкой, хотя в ней не было и нет ни капли хозяйской крови. Однако Гермиона не стала спрашивать на этот раз и уселась напротив нее, благодарно ей кивнув.
Юбка и блузка еще на собрании были безобразно испорчены неровными складками, появившимися, когда она на полу старалась откачать бесчувственную Одри и сама задирала рукава выше и шире распахивала воротник, лишь бы холод заставил ее прийти в себя.
Осознавать это было неприятно, вспоминать страшно, но она вовсе не жалела Амбридж. Говоря начистоту, ее не жалел никто в зале, что не мешало всем в нем перепугаться так, будто Волдеморт лично устроил там внеочередную сессию наглядного анатомического театра. Однако страшнее всего было чувство ее причастности.
— Сегодня вечером к нам придет Люциус, — негромко начала Гермиона, беспокойно перебирая пальцами вьющийся длинный локон, — и мы будем отмечать завершение дела, над которым долго работали. Нужно прибрать дом и приготовить хороший званый ужин. Ты могла бы все организовать?
— Маня могла бы, — она довольно подпрыгнула на месте и широко улыбнулась, будто ее только что одарили самой лучшей и модной наволочкой в признание личных заслуг. — Маня сделает ужин с тремя сменами блюд и ее лучшим горячим десертом!
Гермиона добро улыбнулась, легко кивая головой на ее инициативу. И все-таки что-то было не то. Впервые хотелось оставить все как есть и не бросаться помогать с заботой по кухне.
Мысли опять вернулись к несчастному собранию в Министерстве. Тогда она откачивала Клиффорд и не видела, как что-то шепотом говорил Малфой, властно распоряжался Яксли, а Долохов лениво отдавал приказания своим шестеркам, чтобы освободили от трупа зал. Но даже позже, когда Одри пришла в себя, одного беглого взгляда на них было достаточно, чтобы перестать дышать. Люциус был белее мела даже тогда, когда выступал с отрепетированным докладом. И этот доклад решал все проблемы нового министра, но предназначался не для него.
От всей этой суеты начала пухнуть голова. Рассеянно соглашаясь с продолжавшей что-то щебетать Маней, Гермиона медленно поднялась со стула и пошла к себе, думая хоть немного полежать перед тем, как готовиться к званому ужину.
Осознание настигло ее на полпути до спальни, когда она между этажами переступала с одной ступени на другую и вспоминала затейливые, сбивающие с пути лестницы в Хогвартсе, по которым они с ребятами так часто бегали в своих недетских приключениях.
Если бы Гарри увидел ее сейчас, он бы ее не узнал. И ничто на свете в этот миг не могло порадовать ее больше. Оступившись, Гермиона в нахлынувшем шоке спрятала лицо в ладонях, и Метка, оголившаяся под предательски сползшим рукавом, зияла провалами черных глазниц. Змея из них смотрела прямо ей в душу.
Она не сделала ничего плохого, когда помогла Люциусу вернуть народные деньги государству. И разве много дурного сделал Яксли, приведя давно погрязшую в рутине больницу к достойному виду, где каждый волшебник мог получить квалифицированную помощь? Что плохого делал Руквуд, без капли финансирования изучая несчастный барьер и без устали выбивая себе галлеоны каждое очередное собрание?
На самом деле было не важно, что делали они сейчас. Все они были и оставались Пожирателями, и черное клеймо на предплечье Прозерпины однозначно давало понять, что она сама стала от них неотличима.
Если бы сам Мерлин явился во плоти, взмахнул волшебной палочкой, бросил в сторону Шотландии пару искр, и барьер пал прямо сейчас, на севере для нее уже не нашлось бы места. Потому что даже для Гермионы Грейнджер Роза Паркинсон была бы там, за Рубежом, однозначным и неоспоримым врагом.
Шагнув на второй этаж, Гермиона не нашла в себе сил идти в спальню и свернула в летнюю открытую балконную оранжерею. За всеми хлопотами ей редко удавалось ею насладиться, но вид, открывавшийся из нее на весь переулок, впечатлял. Слишком много людей каждый раз гуляло по нему, чтобы даже одной в доме можно было ощутить одиночество. И они сейчас казались спасением.
По крайней мере, их было много, и никто из них не был ее первым другом, способным обвинить ее в предательстве. Если бы она сейчас вышла в эту толпу и затерялась по дороге до Фортескью, ей бы улыбались. Гермиона со всей силы сжала зубы и вцепилась пальцами в перила: они и должны были ей улыбаться! Как бы то ни было, это именно ее голова спасла все их накопления!
Впрочем, Гарри этого бы не оценил. И Рон тоже. А если говорить начистоту, то и Гермиона. Некогда она называла таких, как она, врагами.
И Прозерпина горько усмехнулась, расцепляя пальцы на резной балконной решетке.
Похоже, сегодня пришла пора отмечать ее день рождения.
* * *
В Косом переулке этот вечер выдался на удивление тихим, и перед тем, как явиться на званый ужин к сестрам Паркинсон, Люциус решил немного размять ноги и прогуляться. Сегодня с его плеч обрушилась неподъемная тяжесть мира, и впервые он был рад тому, что мир этого и не заметил. Прохожие мирно шли мимо него своими дорогами, никто больше не стремился навязчиво проявить ему свою лояльность, и бесконечно прекрасно было вновь ощущать себя свободным.
Казалось, что сама улица колдунов после решения проблемы с банком вновь оживала, хоть и не могла знать о том, какой бич судьбы пролетел над ее головой. Знакомые лица среди людей попадались все реже, и полукровки, что прежде отсиживались по домам и не знали, чего ждать от правительства, неспешно прогуливались между хозяйственными лавками. Эльфы компанией закупались продуктами для хозяев, а совы перелетными птицами мелькали между домами, зажимая в лапках небольшие тряпичные кульки и записки. Даже лавка мальчишек Уизли призывно распахнула двери, а их младшая сестра маячила за витриной, уже украшая ее желтыми листьями к сентябрю. И все это было неважно. Проект Люциуса окупил себя и восстановил семье прежний статус. Жить сейчас казалось так же легко, как и дышать.
Любимая цветочная лавка Нарциссы обнаружилась в трех кварталах от Гринготтса и привычно порадовала его своим многоцветием. Люциус знал, что Персефона всегда предпочитала пионы, и улыбчивая молодая девушка быстро сложила из них небольшой букет, завернув в поблескивающую колдовской росой зелень за счет заведения.
— А что можно подарить энергичной, перспективной американке? — невзначай поинтересовался Люциус, когда цветочница накручивала ленты в пышный, чудной бант. — Гортензии?
— Мерлин с вами! — продавщица утомленно откинула палочку на стол, потерла руки о передник и с довольным видом потянулась к скрытому за ее спиной шкафу. — Лилии, исключительно лилии!
Люциус заинтересованно поднял бровь, с интересом изучая белоснежные цветки и вспоминая слова Нарциссы об их вульгарности. Обычно она брала в дом фрезии или тюльпаны, когда розы из собственного сада слишком ее утомляли. В этой лавке когда-то работала дочь ее старой приятельницы, которая вышла замуж за сомнительного полукровку и пять лет назад уехала покорять цветочные рынки Франции вместе со всей семьей. Магазин тогда купил какой-то средней руки валлиец, но привычке Малфои изменять не стали.
— Заворачивайте, — с легкой улыбкой бросил Люциус, махнув рукой. Все равно ничего лучшего для Прозерпины он придумать бы не смог. — И добавьте к этим лилиям розы!
