— Профессорам надлежит преподавать и изучать науки. Те же, которых более наук беспокоят дела администрации скорей революционеры, шпионы и вредители, а не учёные мужи.

— Я был бы с тобой согласен, но финляндцы не смогут писать и преподавать на русском. В университете введены должности профессора и лектора российского языка, но остальные на русском не говорят. Потребовав все диссертации и иные бумаги писать на русском, ты ничего не добьёшься кроме возмущения.

— Для исполнения должности канцлера мне необходимо получать бумаги на русском. И это неизменное условие. И при наличии расхождения меж языками в любой бумаге верным будет текст на русском. Именно под ним я буду ставить подпись. Истребовав такую обязанность, необходимо предоставить возможность эту обязанность исполнить. По букве устава, российский язык преподаётся как ещё один иностранный: английский, немецкий или французский. Всего один профессор и лектор предусмотрены штатом. Это представляет собой снисходительную уступку сделанную финляндцами в честь Вашего Императорского Величества. На Богословском факультете, преподающем глубины лютеранского вероисповедания только профессоров четверо и жалование их выше. Я же полагаю нужным основать отдельный факультет российского языка, а при оном бюро переводов, в котором профессора, адъюнкты и отличные студенты будут за небольшую плату помогать соискателям учёных степеней, просителям и другим финляндцам переводить их бумаги на русский язык. Для нужд консистории, канцлера и короны это будет бесплатно. Также там переведут на русский язык законодательные уложения и прочие книги, кои можно будет издавать в университетской типографии. Важно привлекать к этой работе студентов, давая им возможность заработать на своём знании русского языка. Кроме того, я, как канцлер, полагаю рекомендовать выпускников именно этого факультета на лучшие должности в империи и в княжестве. Полагаю, тогда у студентов именно факультет русского языка будет особенно популярен.

— Ты слишком самонадеян, — заключил Николай Павлович, — но чувствуешь ты верно. Именно как ты предлагаешь, совершенно невозможно поступить... Ты непременно должен встретиться с Ребиндером и Аминоффом и обсудить своё мнение... Только не называй шведский язык собачьим.

— Я действительно неопытен. Остались ещё небольшие мелочи. Я хочу истребовать право не только присутствовать на заседаниях консистории, но и ставить перед ней вопросы, ответы на которые должны быть даны непременно. Также я хочу иметь право присутствовать и задавать вопросы при экзаменации студентов и защите диссертаций.

— Это не вызовет никакого сопротивления. Канцлер — есть лицо, надзирающее за должным обучением и утверждающее присвоение учёных степеней. Несомненно, он может лично присутствовать на защитах и экзаменах.

— Но это не отражено в уставе явным образом. И ещё свободные слушатели должны допускаться на занятия не только с дозволения ректора, а также и по моему указанию.

— Зачем?

— Я намерен отправлять на обучение дельных людей из легиона и, возможно, и из Финского корпуса. Университет представляется мне не заведением для одних финляндцев, развития их веры, языка и права, а прежде всего местом, где финляндцы могут стать россиянами, а россияне научатся лучше понимать финляндцев.

— Хм, допустим. При этом необходимо будет преодолеть совершенно обратное стремление профессуры.

— Несомненно, для этого она в большей степени должна быть не финляндской. Там должно быть больше россиян, больше французов и иных иностранцев и меньше шведов.

— Профессора невозможно сделать из кого угодно. Образованных людей не хватает.

— Согласен, нужно переманивать профессоров из Санкт-Петербурга, Дерпта, Лейпцига, Парижа. Каждый не финляндский профессор сделает всю консисторию во многом более управляемой. Даже если их там будет только пять, это уже очень много. А финляндских профессоров надо соблазнить преподаванием в столице.

— Я хочу, чтобы ты встретился с Дегуровым. А поводом для этого я определяю цензурный устав. Антон Антонович готовит своё мнение о нём. Заодно испросишь у него о возможности принять к себе финляндцев.

— Тогда мне нужно изучить проект устава.

— Его тебе передадут. Впрочем, если ты составишь для меня своё мнение, это тоже будет не плохо...

— Непременно! — поспешил заявить раскрасневшийся от волнения Саша.

— Я не уверен, что у меня будет время прочесть его, но если захочешь, напиши, — немедленно вернул сына на место Николай Павлович, после чего с улыбкой поинтересовался: — Я слышал, ты встречался с Мордвиновым. Каково твоё впечатление об этом спасителе России?

* * *

19 ноября 1827, Гатчина

Как обычно, перед завтраком великий князь вместе с Юрьевичем намечал будущий день.

— Тихо, — прислушавшись, отметил наследник престола, — очевидно, Её Императорское Величество ещё не встала.

— Да, Мария Фёдоровна изволит почивать, потому шуметь во дворце и возле него запрещено. Однако утреннюю почту уже доставили, и кухня работает для вас.

— Что нового в почте?

— Сообщение от Поппе.

— В чём суть?

— Он извещает, что помня о желании вашего высочества сделать винтовальные ружья калибром четыре линии, он при выпуске провёл ряд опытов. По результату оных заключил, что без существенного удорожания завод может изготавливать стволы на четыре линии шесть точек по полям нарезов. При делании же стволов калибром на четыре линии, три из четырёх уходят в брак.

— А при сорока шести точках?

— Он отмечает, по вине малости канала ствола чуть больший, чем обычный. Около одного ствола на две дюжины.

— Полагаю, Семён Алексеевич, вам нужно съездить к нему. Доставите моё пожелание иметь ружья в четыре линии шесть точек. Кроме того, выясните затраты господина Поппе на эти изыскания. Если они составят до двухсот рублей, возместите их ему немедленно. Если затрат нет или они более велики нежели я представляю, то не обнадёживайте его вознаграждением.

— Хорошо. Завтра бал. Я готов отправиться в понедельник.

— Да, я тоже намерен в понедельник возвращаться в столицу, — кивнул головой великий князь. — Что ещё?

— Ваш мундир шефа легиона почти готов, требуется ещё одна примерка.

— Во вторник.

— Получено письмо от Болотова.

— Дайте.

Великий князь погрузился в чтение. Вскоре, брови его удивлённо приподнялись, и он спросил у Юрьевича:

— Семён Алексеевич, а как вы полагаете, почему Николай Семёнович ни словом не обмолвился о земледельческой школе в Москве? Ведь он ясно понимал мою нужду, а также что её вполне можно удовлетворить, наняв выпускника школы.

— Не знаю, ваше высочество.

— Выясните. Кстати... — внезапно вспомнив, великий князь поднял руку указательным пальцем вверх, — Нет ли у вас потребности в работниках. Я полагаю назначить в канцелярии делопроизводителей, дабы они заводили папки dossier на всех людей, к которым я проявляю интерес. Я уже поручал вам подобное ранее, но теперь это дело следует поставить на твёрдую основу.

— Хорошо, но данное дело весьма щепетильно и я не решаюсь подобрать людей.

— Полагаю, необходимо сманить у Александра Христофоровича пару штафирок. А особую важность это представляет потому, что из офицеров легиона я отметил троих как возможных дознавателей. Их надлежит обучить делопроизводству и особенно сбору dossier. Никто, кроме людей из подчинения Бенкендорфа, не справится с таким обучением лучше.

— Я испрошу Александра Христофоровича — кивнул головой Юрьевич.

— Что ещё?

— Её Императорское Величество хотела видеть вас сегодня после обеда.

— А до обеда я предоставлен своим занятиям?

— Да.

— Тогда сегодня навестим воспитательный дом. И ещё, распорядитесь об отправке Фомы к Болотову. Запросите московскую земледельческую школу об их делах. Сообщите им о моей заинтересованности в их выпускниках и о готовности оказывать им полное содействие.

Во дворце поднялся шум. Топот многочисленных ног и громкие голоса внезапно рассекли тишину.

— Мария Фёдоровна вышла, — отметил Юрьевич, — нам следует идти на поклон.

— Давайте поторопимся, время дорого. Надеюсь меня не оставят на завтрак и мы успеем до обеда многое.

Уже более двух часов Великий князь находился в воспитательном доме. Выяснив всё интересное у директора, он отправился к воспитанникам, оставив Бриммера погружённым в заботы о предстоящем бале.

— Здравия желаем, Ваше Императорское Высочество! — встретил наследника в одном из классов нестройный хор детских голосов.

— Здравствуйте. А почему вы без воспитателя?

— Он оставил нас на самостоятельное занятие, — выступил вперёд из толпы ребят чернявый мальчишка.

Он выглядел лет на одиннадцать, щуплый, с нездоровыми тёмными кругами под глазами.

— Как звать, — спросил великий князь.

— Тимофей.

— А прозвище?

Дети переглянулись.

— Вага, — обыденно ответил Тимофей.

— Хм, — великий князь подошёл к ребятам ближе и спросил: — и чем же вы заняты?

— Завтра экзаменация.

— Готовитесь?

— Я-то и так справлюсь, а вот им тяжело будет.

— Пусть они и сидят, а ты зачем здесь? — вскинул брови великий князь.

— Так ведь стол дают на весь отряд. Если они не выдержат, все вместе на постных щах сидеть будем.

— Ага, — улыбнулся великий князь. — И часто вам приходится на этих щах сидеть?

— Бывает, а второй отряд досыта наверное ни разу не ел.

— От как. А я слышал, у вас новый батюшка теперь? — перевёл разговор великий князь.

— Да, уж больше месяца как отец Алексей к нам приехал.

— Хорош он к вам?

— Добр, не без этого, — подняв брови и несколько помявшись перед ответом, сказал Тимофей.

— Ну, работайте, — заявил великий князь и направился к выходу.

Священника он нашёл быстро в Александро-Невской церкви, год назад отстроенной при воспитательном доме. Отец Алексей оказался весьма молод. Жидкая бородка в сочетании с пухлыми розовыми щеками придавала комичность образу священника. Поздоровавшись, великий князь немедленно приступил к расспросам.

— Вы получили это место благодаря рекомендации отца Герасима. Довольны ли вы протекцией?

— Благодарю, Ваше Императорское Высочество, я весьма доволен назначением, хоть мне и представляется не очень правильным отставление от этого прихода отца Василия.

— Мне нужен чуткий духовник для каждого воспитанника, а Кедрову достаточно места настоятеля церкви Святого Апостола Павла. Весь город его паства, а мне пусть за моими детьми неотлучный догляд нужен. Однако, мне хотелось бы составить о вас своё представление. Каковы были ваши успехи в духовной академии? Что думаете о трудах отца Герасима по переводу святого писания с древнееврейского? Как вы представляете свою службу на этом месте? Давайте присядем, и вы подробно ответите мне.

Отец Алексей потупил взор и заговорил, присев на лавочку возле великого князя.

— Гм-м-м, аттестован я, по окончанию академии, весьма успешно. Эта аттестация представлена господину Бриммеру. Труды отца Герасима по переводу на русский язык, — отец Алексей запнулся, подбирая правильное слово, — вызывают у меня уважение. Что же касается моей службы здесь, то нести Слово Божье в умы и сердца отроков, я полагаю почётным занятием.

Священник замолчал. Поняв, что продолжения не будет, великий князь продолжил допытываться:

— Уважение? Его достоин труд направленный, прежде всего, на общее благо, а в чём вы видите оное в этих переводах?

— Хм, Но разве... — отец Алексей замялся, затрудняясь подобрать слова. Наконец, он нашёл выход, — труд по познанию истин святого писания может быть не благостен?

— По познанию истин... — великий князь задумался. — Такой труд всегда на благо. Но вот служит ли этому труд отца Герасима?

— А разве у вас есть в этом сомнения? — уже достаточно уверенно произнёс священник.

— Кто я, чтоб выносить суждения, по столь сложным материям. Вы же весьма успешно окончили духовную академию, посвящены в сан, приняты на должность окормлять души юнцов. Потому я и обратился к вам за ответом и ожидаю его.

— Все мы не боле чем люди. И неверные суждения о сущности всего происходящего нам свойственны, и я не исключение. Как я могу оценивать и обсуждать труд человека во много раз учёнее меня, стоящего на более высоком месте и жизненным путём своим поставивший себя в духовный авторитет для многих.

— Отец наш создал человека, наделив его свободой воли от рожденья, — великий князь позволил себе довольно сдержано рукой продемонстрировать в воздухе непонятный образ, — И после падения Адама, различать добро и зло мы обрели способность. Вам предстоит нести слово святого писания в души отроков, и научать их отличать добро от зла. Вы мне затрудняетесь сказать, а что вы ответите им, если такой вопрос вам будет задан. И не смутит ли ваш ответ сердца их. Преподавание в таком учреждении как это требует терпения, знаний, любви к богу и отрокам и, самое главное, способности находить ответы на их вопросы и говорить с ними не кривя душой.

— Хм, — отец Алексей кивнул, затем пожал плечами, — и всё же я не понимаю вас.

— Есть некие соображения, что я ожидаю от вас на этой должности. К сожалению, я затрудняюсь их высказать.

— Если вы не сообщите мне о своих ожиданиях, я не смогу их надлежаще воплотить.

Некоторое время собеседники обменивались взглядами. Наконец, великий князь решился на откровенность. Он густо покраснел и заговорил:

— Для короны важно не только чтобы свет истинной веры проникал в сердца подданных, но и направлял их на служение государству, воплощая общее благо. И в этом смысле признание прежнего святого писания, основывающего на себе всё: от верности между мужем и женой до присяги государю, не полностью истинным, поскольку явлен более верный перевод, может оказаться не таким благим делом, как это представляется изначально. Впрочем, не затруднительно вспомнить подобное нововведение. Я говорю о смене церковного канона при Алексее Михайловиче. По настоящее время люди старого обряда исключены из государства. А ведь немало дельных людей можно было бы поставить на места. Кого сейчас только не встретишь лютеране, католики, а православных старого обряда нет. Да, это всё дела минувшие, но стоит ли сейчас повторять такое, создавая русский перевод святого писания с еврейского. Примет ли церковь этот перевод или отвергнет, служба государству и общему благу не должна пострадать. И именно этого я жду от вас. Воспитанники нашего дома должны быть верны короне, как не обновили бы церковь богословы. А потому вы должны быть готовы пояснить благость этой верности даже атеисту.

— Хм, — отец Алексей погладил свою жиденькую бородку, — дело представляется весьма сложным.

— Именно этим оно и прекрасно. Простые дела могут быстро наскучить, — великий князь широко улыбнулся. — Я не могу вам дать сколь-нибудь дельных советов, как духовнику надлежит расположить к себе воспитанников.