— Дело в том, что эти профессора заподозрены в неблагонадёжности и отстранены, я уверен временно, от преподавания. В двадцать первом году состоялась конференция и многих тогда либо отстранили, либо вовсе удалили из университета. Их можно было бы признать негодными соискателями для места в Гельсингфорсе, но с другой стороны, им сейчас не из чего выбирать, что делает их сговорчивей. Опять же, мне они известны как настоящие учёные и любимые студентами профессора. Я имею к ним самые добросердечные намерения и не верю в какое-либо злоумышление с их стороны.

— Что ж, я прошу вас встретиться с ними и подготовить их к моему посещению... — начал было великий князь, но осёкся увидев, что Дегуров взмахнул руками и резко замотал головой.

— Нет, нет ,нет! — уверенно сказал ректор. — Я в силу своей должности не могу делать им никаких предложений. А в отсутствии прямого распоряжения государя не стану даже намекать им о возможности преподавать, даже если речь не идёт о месте в нашем университете...

Великий князь резко встал и упёрся в переносицу Дегурова немигающим взглядом, ректор тут же замолчал. Повисла тишина, нарушаемая только скрипом половиц под ногами великого князя, начавшего слегка покачиваться вперёд назад. Лицо его было бледным, наконец, он заговорил:

— Конференция... Я хочу чтобы вы, прямо сейчас выдали мне из архива протоколы конференции со всеми материалами.

— Я готов... — Дегуров то и дело посматривал на Мердера, очевидно ожидая от него вмешательства. — Я дам распоряжение, завтра же...

— Мы сейчас пойдём в архив, — великий князь сжал кулаки. — И прямо сейчас мне найдут документы.

— Но... — Дегуров уже открыто обращался к Мердеру.

Карл Карлович всё это время совершенно невозмутимо собирал чернильный набор и бумаги. Закончив, он посмотрел на Дегурова, пожал плечами, встал и, улыбнувшись, сказал:

— Пойдёмте в архив, Его Императорское Высочество ждёт.

* * *

25 ноября 1827, Санкт-Петербург

Утренняя гимнастика предоставила Саше возможность спокойно обдумать вчерашнее.

"...Ви поели тухлые кансерьвы и лежите в собственном гробу... Ой вэй, и откуда, скажите мне, у вас столько здоровья, чтобы тратить его на всяких поцев? Это никуда не годится, если не возьму себя в руки, пропишут мне обёртывание в мокрую простынь. Самое страшное, что меня просто несёт...

Однако, если бы я вчера не психанул, глядишь и не узнал бы ничего. Остаётся дождаться, пока список сделают и можно будет пост у архива снять...

Теперь хоть понятно, зачем он засветил их. Императоры знают, с кем дело имеют. Дядюшка с опальными очень мягонько обошёлся. В прагматичном ЧК их бы к стенке прислонили без разговоров. А тут, папенька и вовсе Арсеньева ко мне назначил... Надо будет его за грехи юности подколоть немного...а это сигнал. В любой момент опальные в универ вернутся. И чо? Вдруг, замаячила такая возможность, отправить их с глаз долой. Надо только этому Герману и Галичу мозги проверить. Робеспьеры в Финляндии не очень нужны..."

Юрьевич пришёл ближе к концу занятий и по заведённому порядку начал сообщать великому князю о предстоящих делах:

— Я отправил человека в университет, вместе с людьми Щербцова. Полагаю, работа над помеченными листами займёт три дня. Государь сообщил, что нынче он намерен прогуляться до Новой Голландии. Я указал, поторопиться с мундиром.

— Прекрасно. Как дела у Поппе?

— Он обещает к рождеству отдать первую сотню. Правда...

— Что?

— Он сделал несколько рисунков замков иного типа, нежели вы одобрили, и хотел показать вам образец ружья.

— Вы их привезли?

— Нет, он хотел сам дать пояснения, и просит принять его.

— Назначьте ему, на ближайшее время. Пора к завтраку, надеюсь Жилль придёт раньше. Мы быстро закончим, и я смогу успеть к портному до прихода отца Герасима. Иначе придётся успевать всё после обеда.

В приёмной государя Саша минуты три простоял перед зеркалом. Не мешало поправить плечевые ремни, растянуть складки кителя, а также необходимо было отдышаться, поскольку от портного сюда он добирался почти бегом. Адъютант не торопил наследника, с интересом поглядывая на непривычный крой мундира.

— Доложите, — наконец, почувствовал себя готовым Саша, и неспешно направился к дверям в кабинет.

Николай Павлович обошел кругом вытянувшегося смирно сына. Провёл рукой по спине, погладил плечи, потянул вниз ремень, проверил наличие пистолета в кобуре. И наконец заключил:

— Непривычно.

— Зато дёшево...— ограничился первой частью присказки наследник престола.

— Тогда пойдём, покажем тебя людям, — улыбнулся Николай Павлович и направился к выходу.

С интересом государь наблюдал, как наследник пристраивает ремни поверх шинели из светло-серого валяного сукна, пристёгивает башлык и надевает шапку-ушанку.

— Так ты вполне похож на военного, — усмехнулся император и добавил: — потерявшего шпагу. Впрочем, идём.

Они вышли из Зимнего и, молча, направились по бульвару мимо Адмиралтейства.

— Знаешь ли, — начав разговор, Николай Павлович неопределённо показал рукой в сторону адмиралтейского фасада. — Благодаря своим взглядам, участию в вольном экономическом обществе и множеству проектов обустройства российской жизни господин Мордвинов весьма популярен не только в столичном, но и в московском обществе. В первопрестольной многие считают его вполне достойным министерского поста. При этом сам Николай Семёнович настроен склонен правительство более осуждать, нежели соглашаться с ним. В то время как президент Императорского московского общества сельского хозяйства князь Голицын, оказавшийся во Франции во время известных беспорядков, с уважением и пониманием относится к российскому государству. Хоть Дмитрий Владимирович во многом противоположен по своим качествам господину Мордвинову, но оба они сходятся в заботе о процветании земледелия. Оба изыскивают средства у просвещённых добродетельных господ на содержание вверенных им обществ и созданных при них учреждений... Вот так два столь разных человека служат на благо России.

— Хм, понятно, — кивнул великий князь.

— А как изменится твоё положение, если я не одобрю назначение Давыдова? — внезапно поинтересовался император.

— М-м-м, — великий князь пожал плечами, — моё... никак.

— Ты уверен?

— Я буду иметь некоторые затруднения с тем, чтобы найти иного командира школы. Возможно, придётся предложить это место Орлову-Денисову или Сеславину.

— Ты не испытываешь никаких неудобств от того, что не изволил получить моё одобрение, прежде чем обещать что-либо? — остановившись и внимательно посмотрев на сына, поинтересовался Николай Павлович.

— Давыдова рекомендовал мне Александр Христофорович. Я даже предположить не мог, что человек определённый мне наставником в сложных делах может не угадать желания Вашего Императорского Величества, — великий князь прищурился. — Также я полагал исполнять свою должность надлежаще и, представляя тяжесть, давящую Ваши плечи, не счёл возможным утруждать Вас излишними подробностями.

— И всё же, если ты желаешь, чтобы было исполнено верно, тебе надлежит вникать во все тонкости, не полагаясь на других. Иначе ты можешь однажды понять, что дело безнадёжно загублено нерадивым исполнителем.

— В моей жизни отнюдь не так много забот, но мне не хватит никаких сил вникнуть во все свои предприятия до мелочей. Нет иного способа, как только доверить дела другим людям. В каждом таком деле необходимо определить, чем оно ценно, и озаботиться тем, чтобы исполняющий обязанность постоянно докладывал об изменении именно этого важного свойства. Остальные же тонкости можно выяснять лишь по мере возникновения к тому желания.

— Что ж, — Николай Павлович направился дальше по бульвару, — пробуй. Но сможешь ли ты определить, что в твоих делах ценно, а чем можно пренебречь. Иногда жизнь оборачивается так, что пустячная пустяковина определяет судьбу величайшего дела.

— Все могут ошибаться, но по-иному поступать, мне представляется, совершенно невозможно.

Император пожал плечами, не удостоив сына ответом. Некоторое время они молчали. Выйдя к собору, Николай Павлович остановился, оглядывая строительство. К императору немедленно подбежал с докладом приказчик, и Николай Павлович увлёкся обсуждением качества камня и другими строительными вопросами. Саша отошёл от отца на несколько шагов, без особого интереса глазея на строителей. Спустя несколько минут Николай Павлович проходя мимо, бросил ему:

— Идём, — и только возле здания Сената император решил продолжить разговор: — Всё, за чем нет хозяйского глаза, обречено на увядание. Так ты, решил предоставить место Герману и Галичу?

— Я ещё думаю над этим. Дело двадцать первого года смущает меня, но оно же даёт особые надежды.

— Вот как?

— Галич, обвинённый в чтении безбожии, не лучший ли кандидат для лютеранской Финляндии. А вот на счёт Германа я ещё не решил, но в любом случае утверждённый на место с моей протекции он будет мне более обязан нежели любой профессор из Або.

— Не стоит забывать, что для них ещё необходимо освободить место, — улыбнулся Николай Павлович.

— На настоящий момент все места свободны. Устав ещё не принят и профессора по нему не утверждены. Найти же повод для того, чтоб не представить на утверждение кого-нибудь не составит труда. А уж после его можно будет облагодетельствовать предложением места в другом университете империи... М-м-м, например в казанском.

— Поедут ли они туда?

— Они вполне могут изыскать себе должность в Финляндии, — уточнил великий князь, — вне университета.

— Когда ты намерен сделать предложение Галичу и Герману?

— Сначала я хочу в деталях изучить их дело, потом попрошу Арсеньева сообщить им о моём намерении.

Николай Павлович кивнул. До Новой Голландии они больше не проронили ни слова.

* * *

28 ноября 1827, Санкт-Петербург

Время близилось к обеду. Сперанский уже более полутора часов, с небольшими перерывами, рассказывал великому князю о Соборном уложении одна тысяча шестьсот сорок девятого года.

— На этом, ваше высочество, заканчиваю рассказ, — устало проговорил Сперанский. -Оставляю вам, текст. К нашей следующей встрече можете подготовить вопросы. А пока я хотел бы узнать ваше первое мнение об этом документе.

— Весьма значительный труд... Что удивляет, за многие дела установлена смертная казнь. И он действителен по сей день? Слышал, многих бунтовщиков двадцать пятого года приговорили к четвертованию.

— Да, но эта казнь слишком большая дикость для нашего времени. Она давно уже не применяется. Государь явил милость и в этот раз.

— А в чём заключается четвертование?

— Хм, осуждённому отсекают сначала руки, потом ноги, а после отрубают голову.

— И кого-то казнили таким способом в последний раз?

— Очень давно это было. Так казнили самозванца и бунтовщика Емельку. С тех пор нравы существенно смягчились.

— Так, когда это было?

— В семьдесят пятом, — Сперанский слегка покраснел.

— Всего-то пять десятков лет назад, не думаю что многое изменилось с того времени. Возможно, и сейчас некоторых следует четвертовать.

На переносице Сперанского внезапно образовалось морщинка.

— Не уж-то, ваше высочество, вы одобряете такое зверство?

— Ах, что вы, в годы своего царствования я не хотел бы никого казнить, — наследник престола приподнял брови и вздохнул.

— Хм, — Сперанский погладил подбородок, — Василий Андреевич, просит вас сегодня вечером быть к нему.

— Сожалею, но у меня уже назначено.

— Кому?

— Я собираюсь быть в гости к Чернышёву.

— Ах, — набрал воздуху в грудь Сперанский, — к Александру Ивановичу? Какое дело у вас может быть к этому... господину.

— Я нуждаюсь в нем по вопросам военным, — приподняв левую бровь, спокойным голосом ответил великий князь.

— И Карл Карлович, знает об этом?

— Несомненно, а что вас в этом удивляет?

Сперанский внезапно побледнел, он что-то поискал взглядом на столе.

— Это не имеет значения.

— Имеет. Вы что-то знаете, извольте мне доложить.

— Увольте-с, я законоучитель и не более, в дела Карла Карловича я не намерен влезать.

— Что ж, коль вы считаете это удобным, — великий князь пожал плечами, — я не намерен требовать.

— Ваше высочество, я не имею ничего определённого, донести до вас, — пальцы Сперанского подрагивали.

— Любезный Михаил Михайлович, мне вполне достаточно, если вы откровенно выскажете мнение об этом человеке.

— Ох, — Сперанский шумно выдохнул, — В свете господин Чернышёв считается человеком не только лишённым дарований, и только угодничеством занимающим своё положение, но и не имеющим чести. Во многих домах его не ждут гостем и публично иметь с ним более чем знакомство чревато осуждением света. Потому я и удивлён, что Карл Карлович не предостерёг вас. Хотя, наследник престола может многим пренебречь, но мнение общества важно порой даже для монарха.

— Благодарю Вас, Михаил Михайлович. Я обещаю обдумать ваши слова. Тем не менее, я уже назначил, отказываться невместно.

Исполняющий обязанности военного министра встретил гостей в приёмной генерального штаба. Он распахнул двери в свой кабинет и с лёгким поклоном гостеприимно простёр руку.

— Здравствуйте, Ваше Императорское Высочество. Прошу. Надеюсь, в креслах за большим столом будет достаточно удобно.

Великий князь поздоровался и, пройдя в кабинет, устроился на оконечности овального стола предназначенного, по всей видимости, для многолюдных совещаний. Рядом сел Юрьевич и хозяин кабинета.

— Чему обязан, присутствием Вашего Императорского Высочества?

— Я наслышан, что с августа вы исполняете должность военного министра. Как вам, несомненно, известно, государь поручил мне создание особого легиона. В связи с этим расположение военного министра к моим делам...

— Ваше Императорское Высочество, — улыбаясь, прервал великого князя Чернышев, — мы оба военные люди. В бою нет времени на излишние словеса. Прошу вас кратко определить ту надобность, что послужила причиной нашей встречи.

— Хм, Извольте. Меня беспокоит судьба пуль подаренных государю. В какие сроки вы намерены назначить их для применения в полках?

— Я не готов дать вам ответ. Это дело ещё не изучено мною, достаточно полно.

— Вот как, — великий князь вскинул брови, — вы являетесь товарищем министра с весны. С августа исполняете его должность. С лета военно-учёный комитет дал своё предварительное заключение. Сколько ещё времени вам нужно для изучения?

— У военного министра бескрайнее множество забот. Почти ежедневно я докладываю государю о военных делах. Основной моей заботой является экономия казённых...

— Ха! Мы же с вами военные люди, — широко улыбнулся великий князь, — Скажите мне кратко, сколько времени вам нужно для принятия решения?

— М-м-м, это сложно.

Лицо великого князя побледнело.