— Хе, — усмехнулся Николай Павлович, — хорошо быть уверенным в том, что нужно сейчас, а с чем можно не спешить. Ты, ведь уверен, что твоя железная дорога нужна именно сейчас?
Николай Павлович прищурившись, посмотрел на сына и продемонстрировал улыбку.
— Полностью! — великий князь ладонью горизонтально разрезал воздух. — Всякому думающему человеку очевидны грядущие выгоды от использования железных дорог относительно шоссейных, и паровых карет... паровозов относительно лошадей. Сейчас машины чрезмерно дороги и не надёжны, но совершенно очевидны их преимущества при доставке грузов. Также очевидны преимущества речных пароходов. Россия огромная сухопутная страна. Британцы захотев высадить десант где-нибудь в Крыму доставят его из Лондона быстрее, чем наши полки придут из Санкт-Петербурга. Нам больше чем всем другим нужны речные пароходы и новые сухопутные, железные, паровозные, скоростные дороги. Они есть главная защита империи. Не будет таких дорог, и все окраины отпадут от нашей короны. И чем быстрее мы научимся строить такие дороги, тем лучше. Начинать всегда сложно. Я буду рад, если мой паровоз проездит хотя бы три дня без поломки. Важно что мы начали. На Гатчинской дороге Мельников, Кларк и работники приобретут опыт, и следующая дорога будет лучше. А потом, лет через десять, лейб-гвардии гусарский полк за две недели домчится до Одессы.
— Хм, посмотрим, посмотрим, — почесал подбородок Николай Павлович.
— Опять же, дабы иметь надёжную связь с Сибирью и побережьем Тихого океана, речные пароходы необходимы. Это на Волге можно за счёт бурлацкого промысла потерпеть, а на сибирских реках бурлаков нет. Не будет дороги, англичане... да что англичане, американцы или даже японцы смогут отнять у нас земли в тех краях.
Хе, — усмехнулся Николай Павлович, — Однако англичане свои паровые машину углём кормят. А нам дров на всё не хватает. Уже все леса повывели. Каждый завод ежегодно направляет прошение об увеличении своей лесной дачи. Твоя затея с торфом мила, но дрова им не заменишь. А российский уголь либо плох, либо лежит далеко.
— Пока кроме дров ничего другого нет. Торф лишь немногим облегчить нашу участь может, и уже этим он хорош. Он есть здесь и сейчас, прямо возле железнодорожного полотна. Но главное не в этом. Английские машины под угль придуманы. Имеют топки небольшие и на дровах или торфе не будут иметь должной силы. Мы же, приученные к тому, что не только дровами можем топить котлы, заранее свои машины будем готовить к разному топливу. И к многозольному торфу, и к жаркому английскому углю, и к крупноразмерным дровам, и даже к жидкой нефти. Нам будет сложнее, но в результате наши паровозы будут самыми лучшими в мире. Нельзя бояться сложностей, те из них, что мы преодолеем сейчас, в будущем станут залогом нашего величия.
— Четыре линии, — Николай Павлович приподнял одну бровь.
Раскрасневшийся от волнения Саша, на мгновение смутился, потупился в пол. Но вскоре поднял голову.
— С трудом... с преодолением... по дорогой цене... четыре линии прямо сейчас. Чтобы через десять лет, когда все осознают преимущества малого калибра уже иметь налаженное производство. И в пару лет перевооружить всю армию. А главное чтобы люди привыкли внедрять новое, а не делать из века в век одно и тоже. Каждый год новое.
— Частная инициатива, — Николай Павлович покачал головой.
— Отнюдь, скорее служебное рвение.
— Оно заключается в исполнении приказов, а тут...
— Приказы могут быть разные. В легионе я намерен внедрять директивы, оставляющие за подчинёнными свободу для соображения в приложении сил.
— А кто ответит за ошибку?
— Все. Руководство суть обязанность отвечать за ошибки своих подчинённых.
— Посмотрим, — коротко ответил Николай Павлович. — Тебя уже известили о моём благоволении изданию журнала?
* * *
16 января 1828, Санкт-Петербург
Уже стемнело, когда великий князь миновал Стрельну, остановившись в путевом дворце лишь для смены лошадей. Сани плавно тянулись по утоптанному снегу. Скрытые мглой окрестности не могли порадовать глаз. Хотелось спать.
— И всё же, мой милый друг, — решив, видимо, развлечь воспитанника, Жуковский возобновил разговор, после длительного молчания, — вы недооцениваете силу возвышенных искусств в жизни правителя. Всякий государь подвержен суждениям о нём, как среди потомков, так и современников. Тогда... являя обществу свою утончённость можно заложить основу для полыхания в душах чувств родственных дружескому единению с государем.
— Хм, возможно, — склонив голову набок, ответил великий князь, — но не может ли от этого всего образоваться некий вред?
— Истории известны многие великие правители. И все они считали необходимым являть себя обществу соответствующе. Позвольте, я поставлю вам в пример Фридриха Великого.
— Я слушаю.
— В юности имел он прекрасную и чистую душу. Сам сочинял музыку и играл на флейте, имел влечение к поэзии и живописи. Он родился королём и с малых лет верил в своё назначение. Будучи прекрасен телом и вели положением, был он окружён многими юношами и дамами. Он доверчиво выбирал друзей, пока не обрёл понимание, что вокруг него слишком много корыстных глупцов. Временами, забывая о своём великом назначении, он мечтал стать музыкантом или писателем, восхищался всем "французским". Но настал день, и ему пришлось отринуть свою юношескую беззаботность.
Жуковский сменил позу, устраиваясь удобнее, и продолжил:
— Его отец, Фридрих Вильгельм Первый, прозванный король-солдат, из любви к сыну и его назначению, держал Фридриха в строгости. Старый король говорил: " Нет! Фриц повеса и поэт: в нем не будет проку! Он не любит солдатской жизни, он испортит все дело, над которым я так долго ради него трудился!". И вот однажды, увлечённый своим недостойным приятелем фон Катте. Фридрих, презрев своё назначение, бежал в Англию. Но был перехвачен и водворён в крепость. Отец скрепя своё любящее сердце, вынужден был наказать сына, лишив милых ему друзей и увлечений. А недостойный фон Котте и вовсе был казнён. Заботами отца, легкомысленный юноша Фриц превратился в настоящего наследника престола...
— Как видно, поэзия не приносила пользы наследнику, — усмехнулся великий князь.
— Отнюдь. Всему своё время. И юношеские увлечения остались с великим королём навсегда и сослужили ему добрую службу, будучи обузданы волею государя. Приняв дело почившего отца Фридрих оказался хозяином целой страны, огромной по тем временам казны и отлично обученной армии. Так старый король позаботился о своём наследнике, оставив ему дело в наилучшем положении. И теперь прежние юношеские идеалы помогают молодому Фридриху, будущему королю-философу. Его указом отменена судебная пытка и некоторые налоги. Заслуженные люди по-прежнему занимают свои посты со времён Фридриха-Вильгельма. А недостойные приятели кронпринца из его беспокойных лет, надеявшиеся на щедрость Фридриха, были обмануты в своих надеждах. Король ещё в молодости прославился тем, что сумел написать книгу, "Антимакиавелли". Теперь издатели боролись за его рукописи. А уж когда числу сочинений короля прибавились помимо множества стихотворений исторические труды: "История своего времени", "Исторические записки Бранденбургского дома", а также "О различных родах правления и обязанностях монархов", его слава как философа и тонкой натуры осветила мир. И не только слава философа и поэта, но и музыканта множество сонат, симфонии и концерты для флейты вышли из под его пера. Именно это, наряду с военными победами и прекрасными государственными реформами, дало ему почёт и любовь подданных. Теперь мы называем его великим, и его жизнь может служить поучительным примером для наследника любой европейской короны.
— Что ж, пример действительно достойный. Но я не уверен что именно музыка с поэзией стали причинами подданнических чувств.
— Так есть иной пример. Жизнь императора австрийского Иосифа Второго. Он был великим реформатором и искренне желал осчастливить своих подданных. Вполне успешен он был и в военном деле. Покровительствовал искусству. Установил истинное единое правосудие в государстве с непреложными законами. Отменил крепостное рабство. Он очень много сделал для народа, общества и государства. Но был он холоден и чужд любому подданному своему. Потому личные выгоды всегда пересиливали подданнические чувства. И недовольство, возникнув вдруг, не смирялось сыновней кротостью. Подданные не чувствовали в монархе отца, из-за неизменной холодности его. Ах, если бы он мог проявлять свои чувства в музыке или поэзии. Он был бы принимаем обществом не только в силу должности, но и имел бы авторитет как личность эстетическая...
— Дя-а, — протянул великий князь.
* * *
17 января 1828, Санкт-Петербург
— Вот как? — лицо великого князя вытянулось от удивления.
— Я полагал... Хм... эти обстоятельства известны Вашему Императорскому Высочеству, — худощавый механик, суетно разглаживающий руками сюртук по бокам, был, по-видимому, удивлён не меньше.
— Пусть так, — решительно мотнул головой наследник престола, — тогда я не понимаю одного, к чему мне было обращаться к Николаю Семёновичу. Если вся работа по строительству моих механизмов ведётся на вашем, Карл Карлович, заводе. Возможно, имеет смысл мне напрямую разместить у вас заказ.
Механик Грейсон выглядел довольно молодо, чуть больше тридцати. На его щеках вспыхнул румянец, делая его похожим на юношу.
— Ваше Императорское Высочество, — руки механика начали теребить нижнюю пуговицу сюртука, — я многим обязан Николаю Семёновичу. Он принимал участие в судьбе моего отца. И сейчас его благорасположению я обязан тем, что в столь тяжёлое для моей семьи время, занял эту должность. Ещё месяц назад тысяча двести рублей дохода, были для меня фантастическим успехом. Как и прежний механик, я намеривался ремонтировать модели из музея общества, поскольку наш завод после смерти отца не приносит ничего кроме убытка. Но теперь, благодаря Николаю Семёновичу я получил этот заказ. Я...
Грейсон запнулся и явно не знал, как продолжить.
— Хорошо, — примирительно выставил вперёд ладони, великий князь. — Как получилась, пусть так и будет. Жаль, что я раньше не знал, что механическая мастерская существует лишь учреждением на бумаге. Возможно, тогда я бы обратился к Берду. Но всё, что случается, всё случается к лучшему. Полагаю Николаю Семёновичу вовсе необязательно знать, что его маленькая хитрость вскрылась. Скорее всего, он будет испытывать неудобство от этого, да и мне придётся тогда сделать ему выговор. А я бы хотел сохранить с ним добросердечные отношения. Вы согласны со мной?
— М-м, да, — Гресон был нерешителен.
— Вот и прекрасно! — улыбнулся великий князь, — А теперь я бы хотел посмотреть на ваш завод и обсудить возможные улучшения в моём заказе. Мы можем сейчас направиться к вам?
— Это достаточно далеко, на Петербургской стороне...
— У меня есть время, а главное желание увидеть где исполняется мой заказ. А по дороге вы мне расскажете подробнее об этом музее, о вашей семье. Я буду рад это услышать. Кстати, этот прекрасный музей как и механическая мастерская был учреждён в двадцать четвёртом, когда Николай Семёнович занял своё место?
— Да.
— А вы здесь недавно?
— Меньше месяца. Хотя к музею имею давнее касательство.
— Вот как, а кто же раньше занимал должность механика.
— Господин Утгоф.
— Вот как, — великий князь сделал рукой в воздухи замысловатую фигуру. — Так, вы собирайтесь. Пойдём. А господин Утгоф был механиком с самого учреждения мастерской?
— Да-да, — Рассеяно проговорил Грейсон одеваясь.
Следуя жесту великого князя, конвойные принялись помогать механику одеться. Что ещё больше смутило его. Когда они вышли из здания вольного экономического общества на Дворцовую площадь, лицо Грейсона было неестественно бледно.
— А как вы освоили механическое дело? Вы учились? — решил перевести разговор на более личное великий князь.
— Отец учил меня всему. А ещё некоторое время я был в Горном, но вынужден был оставить учёбу.
— В Горном? Это же великолепно, — великий князь широко улыбался, — А я знаете, испытываю большое пристрастие ко всему техническому. Механические устройства, литейное и горное дело на этом покоится артиллерия. А доводилось ли вам задумываться о механических устройствах для ведения ружейного или пушечного огня?
— Ах нет. Отец занимался военными поставками, но мы изготовляли пули. Сначала свинцовые, а затем чугунные.
— Вот как, это интересно. Чугунное литье... А почему вы оставили учёбу в Горном?
— Это было в пятом году. Дела шли неважно, и отец не мог оплачивать моё содержание. Впрочем, будучи при заводе я набрал достаточно опыта. Чтобы Николай Семёнович, мог предложить мне должность механика.
— Я весь в нетерпении, желаю увидеть ваше заведение.
— Ну, боюсь, Ваше Императорское Высочество, оно разочарует вас. Когда дела стали обстоять плохо, мы были вынуждены печи и большую часть иных устройств продать на Сестрорецкий оружейный. Это, да заступничество Николая Семёновича позволившее получить благосклонное прощение долгов от государя, позволило хоть как-то существовать нашему семейству.
— Надеюсь, ненастные дни для вас миновали, — улыбнулся великий князь. — Я имею большую и длительную потребность в механическом заведении и готов за это платить.
* * *
18 января 1828, Санкт-Петербург
Пока великий князь проводил время в Петергофе, в Ракетное заведение пришли вести, поставившие крест на нормальной работе. Суета, напоминавшая панику при пожаре, не стихала ни днём, ни ночью. Засядко с красными от бессонницы и постоянно бегающими от волнения глазами, выглядел постаревшим. Великий князь посчитал благоразумным не лезть в эти дела, оставив Александру Дмитриевичу возможность самостоятельно готовится к инспекции Михаила Павловича. Легион конечно тоже не избежал некой ажитации. Ратьков развил бурную деятельность, направленную на представление имеющейся роты в наилучшем виде из возможного. Лично великий князь и в этой подготовке не участвовал, полагая, что легиона этот визит не касается.
Сегодня примерно без пятнадцати одиннадцать Ракетное заведение внезапно застыло, замороженное известием о приближении брата императора. Михаил Павлович бодро выскочил из санок, запрыгнул в седло и тронул поводья на встречу сдающему парад Засядко. Великий князь, одетый в цивильный сюртук и пальто, благополучно наблюдал за происходящим вне строя. Не являясь формально командиром ни конвоя, ни легиона, он с радостью переложил всю торжественную часть на Ратькова и Щербцова.
Тем временем Михаил Павлович дал команду к осмотру и спешившись начал обходить построение. За своих подчинённых Засядко пришлось немного покраснеть, но в целом генерал-фельдцейхмейстер остался доволен. Щербцову за своих краснеть не пришлось. Лейб-гвардейцы привыкшие к парадной показухе смотрелись на отлично, позволяя себе лишь незначительные отступления от устава, но в приятную для глаза сторону. Так Чернявский позволил себе слегка сдвинуть на бок кивер, выпустив немного чёрных кудрей. Отчего приобрёл залихватский вид и удостоился великокняжеского ворчливого: "Молодчик."
