— Отнюдь, ни один рубль при этом не должен пересечь границы с Персией. Мы оформим заём, и здесь же расплатимся ассигнациями с нашими заводами. У персов будут только сами ружья и долги. И эти долги ещё прочнее их привяжут к нам. Но и это не всё. Необходимо принимать знатных персиян в наши университеты, дабы они возвращались на родину, полные уважения к нашей культуре и науке. Впрочем, в этом нет ничего нового. Другое дело, что холодный православно-лютеранский Санкт-Петербург для этих восточных людей не будет приятен. Казанский университет должен принять их. В этом православно-мусульманском городе персам будет легче освоиться. Туда же надлежит направлять на обучение наших дипломатов, ищущих назначение в восточных странах. Пусть они учатся вместе и лучше узнают друг друга. И персидский шиитский ислам должен быть в наших пределах более поощряем, нежели ислам суннитский...
— Довольно, — слегка нахмурившись, остановил сына Николай Павлович.
Послушный наследник немедленно закрыл рот, и весь путь до Инженерного замка они прошли молча. Осмотрев построенных во дворе юнкеров инженерного училища, государь решил посетить классы. Поднимаясь на второй этаж, он остановился, обернулся к наследнику и сказал:
— Я жду, что ты не оставишь мыслей о перевооружении армии. Александр Иванович сможет стать твоим наставником в этом деле, — Николай Павлович немного помолчал и добавил: — Я желаю, чтобы вы вместе были заняты устройством переделочных арсеналов.
Император направился дальше осматривать инженерное училище, оставив великому князю возможность задумчиво следовать чуть позади. Выслушивая пояснения недавно назначенного начальника училища генерал-майора Эльснера, государь время от времени посматривал на наследника, но разговора не продолжал. Только, когда они вышли из ворот замка и повернули к Цепному мосту, он сказал:
— Вот Саша, заметь на будущее, Фёдор Богданович образованнейший человек. Инженер и педагог, полезнейший для государства на своём месте, но вольнодумец и масон. И как это постоянно выходит, что образование рождает вольнодумство? И как, в таком случае, учить грамоте крестьянских детей, давать знания сиротам воспитательных домов, требовать от солдат знаний языков и проявлений самостоятельности в службе?
— Без образованных людей обойтись в современном мире невозможно. Наша армия не сможет противостоять врагу, — великий князь развёрнутой вверх ладонью очертил небольшой круг, будто пытался удержать поднос с тарелками. — Беда же вольнодумства, мне представляется, связана с тем, что за образцы поведения и философской мысли, лежащей в основе всякой педагогики, мы принимаем лишь западные примеры и бездумно воплощаем их в России. Хотя у нас совсем иначе устроено государство и общество.
— Вот как? — поднял левую бровь Николай Павлович, — Но кроме западной науки иного примера у нас нет.
— Всё дело в том, что мы берём себе не только науку, но и представления о боге, государстве и обществе, полагая их неразрывным целым. И именно эта культура, основанная на преимуществе частного интереса, воспринятая нашими людьми и склоняет их к вольнодумству.
— Хе, если было можно, взять только науку, а остальное оставить как было, — усмехнулся Николай Павлович.
— Это невозможно, — кивнул Саша, — новое всегда отрицает старое: исконную религию, прежние представления о государстве, долге, отечестве. Старое сохранить нельзя, но можно другое...
Выдержав паузу и не дождавшись приглашения к разъяснению, Саша продолжил:
— Нужно преподавание науки сопровождать воспитанием, основанном на новых представлениях о долге и служении, не допуская проповедования идей частной выгоды.
— Хе, это так легко сказать, — снова усмехнулся император. — Впрочем, возможно у Александра Христофоровича будут хорошие мысли по этому поводу.
* * *
26 февраля 1828, Гатчина
Приехав и наскоро пообедав в Гатчинском дворце, великий князь поспешил в воспитательный дом. Быстрым шагом он ворвался в кабинет директора и, наскоро поздоровавшись, засыпал его вопросами, не дожидаясь ответов:
— Сколько детей зачислено? Сколько выпущено в мир? Сколько в лазарете? Чем сегодня кормили воспитанников на обед? Отменены ли наказания уменьшением еды, и что введено вместо них? Кого наказывали в последний раз? Созданы ли папки на каждого? Готова ли группа для помощи при строительстве дороги? Хватает ли учителей? Какие есть потребности?
Переведя дух, великий князь закончил:
— Учётные книги передайте Юрьевичу прямо сейчас.
— Да, Ваше Императорское Высочество, — Бриммер суматошно принялся складывать книги на столе, вынимая их из шкафа.
— Семён Алексеевич, — распорядился великий князь, — прошу вас прямо сейчас просмотреть учёты, и через два часа коротко обозначить своё мнение. А я пока посещу классы. Густав Густавович, пойдёмте, расскажете мне о ваших заботах по дороге.
Под немного сбивчивые пояснения директора великий князь кропотливо осматривал воспитательный дом, норовя заглянуть в каждый угол. Время от времени он задавал уточняющие вопросы о дровах, умывании воспитанников, смене белья и других мелочах. Заставая в комнатах воспитанников, великий князь выбирал одного или двух из них и уединялся с ними для беседы. Несмотря на всю поспешность, намеченные два часа пролетели быстро, и только по окончании третьего он смог вернуться в кабинет директора, чтобы выслушать Юрьевича.
Результатом ревизии Саша остался доволен хоть и отчитал Бриммера за некоторые недостатки:
"Я думал, будет хуже. Конечно, всё в результате свелось к увеличению расходов. С другой стороны, если лошадь не кормить, она работать не сможет. Придётся вкладывать ещё почти две тысячи.
Надо с благотворителями решать. Как дорогу дострою, буду купцов плотнее подтягивать к благому делу. А то не активно как-то, всего около трёхсот рублей получено.
А теперь в Марьенбургскую крепость, проверить годность казарм для легиона, определить место для бараков. А уже завтра посмотрю на лесопилку и поговорю с заводчиком Веддером. Уже с первого марта надо брать людей и начинать строить бараки и приводить в готовность казармы.
Или крепость тоже отложить всё ж рядом. Устал сегодня... Нет, пока есть возможность надо хоть попытаться ещё что-то сделать сегодня."
* * *
27 февраля 1828, Гатчина
Осмотрев вчера казармы, великий князь удовлетворённо отметил для себя возможность почти немедленного размещения в них легиона. В силу того, что в крепости размещался инвалидный батальон, все здания даже если и не использовались им в полной мере, то поддерживались в годном состоянии. Не составляло особых затруднений разместить в крепости ещё одну роту. Предстояло ещё выстроить бараки и другие строения для арестантов и торфопредприятия, поэтому с утра великий князь посетил устроенную на речке Колпинке пильную мельницу, использовавшуюся так же и для обмолота.
Великий князь с удовольствием оглядел запасы леса, собранного за зиму. Он посчитал, что этого должно уверенно хватить на первые постройки. Состояние же мельницы было внешне не блестящим. Само здание было явно старым, кое-где заметно было уже изрядно подгнившее дерево. И хоть по заверению мастера, отставного солдата Фёдора Тольникова, механизм был вполне рабочим, но сомнения не уходили.
— А что братец, когда можно будет прокрутить колесо да посмотреть на работу? — пытаясь покачать рукой массивную ось колеса, поинтересовался великий князь.
— В этом году, думается, к середине марта вода подойдёт. Колесо я раньше расчищу и отогрею. Не извольте беспокоиться, как вода пойдёт, заработает пильня.
— Тебе люди в помощь нужны?
— Когда работа пойдёт понадобиться человек десять сноровистых мужиков. У меня есть на примете из батальона, мы в прошлом годе казармы перекрывали, дайте их под команду.
— Хорошо, всё необходимое обдумай и заяви инженеру Мельникову, он приедет завтра. Пильня должна заработать как можно раньше. Мне лес нужен.
— Тут ведь главное, чтобы подвоз бревна был. Запас за две недели уйдёт.
Потратив ещё некоторое время на осмотр мельницы, великий князь, стремясь успеть до обеда, поспешил к главноуправляющему Гатчиной.
Фёдор Андреевич Штенгер встретил великого князя радушно, но, узнав о планах на арестантов, нахмурился и предложил посетить съезжий дом, чтобы обсудить всё с полицмейстером.
Гатчина городок не большой и уже через десяток минут полицмейстер Петров, удерживая на лице угодливую улыбку, выслушивал великого князя:
— Так вот, Александр Петрович, для этого строительства мне нужны рабочие. Я получил высочайшее дозволение на взятие на работы нищенствующих бродяг и арестантов из съезжих домов. Я полагаю возможным, начать с того, чтобы взять ваших содержанцев из неопасных преступников.
— Кхе, — Петров потёр подбородок, — в моём подчинении по полицейской части лишь три унтер-офицера и дюжина рядовых. Я не могу себе позволить охранять арестантов на работах или водить их туда, кормить там...
— Не беспокойтесь об этом, — приподняв руку, прервал полицейского великий князь, — если я заберу их, то сам озабочусь и охраной и жильём и едой. У меня есть для этого более сотни служивых. А также я лично обязуюсь вернуть их вам в полном порядке по окончании работ. И в планируемых действиях по очистке площадей и улиц от бродяг я тоже не требую вашей помощи. Мои люди справятся сами. Мне достаточно лишь вашего благожелательного отношения.
Заметив, что Петров переглянулся со Штенгером, великий князь продолжил:
— Впрочем, я не тороплю вас. Полагаю, вам предстоит обдумать, как исполнить высочайшую волю надлежащим образом. Я ожидаю вас, господа, завтра к себе на обед.
Выйдя из съезжего дома, великий князь шёл в некой задумчивости и, уже приближаясь к дворцу, обратился к Юрьевичу:
— Семён Алексеевич, что-то им не нравится в моей затее, а?
— Хм, не удивительно, — усмехнулся Юрьевич — если начать поднимать учёт, то внезапно окажется, что многие арестованы безо всяких бумаг. А некоторые, кто арестован по бумагам, за малые деньги ходит по улицам. Помимо того, арестантов бывает передают в найм...
— Это понятно, — великий князь был задумчив, — Я дал им время, чтобы навести порядок. Вот что, Семён Алексеевич. Сейчас мы с вами отпишем Марии Фёдоровне. А вы озаботьтесь чтобы завтра перед самым обедом её ответ был у меня или у Штенгера... Как она посчитает нужным.
— Хм, а почему вы не хотите обратиться к начальствующим в департамент уделов или внутренних дел? — поинтересовался Юрьевич.
— Эти чернильные души загубят любое дело. Все убоятся принимать решение, и мне придётся говорить с министром. А потом просить государя дать прямое указание. У меня есть одобрение отца, я заручусь благоволением бабушки, владеющей уделом. Если этого и моего положения не хватит, чтобы сломить волю управляющего уездным городком... я посажу его на цепь в подвале дворца, и всё решу уже завтра. А послезавтра начну расчистку места для бараков.
— Но можно преподнести подарок.
— Можно. Но получив сейчас, его будут ждать и в следующий раз. А разве я похож на дойную корову, чтобы давать молоко каждый день. Я не хозяин Гатчины, но моё положение таково, что это я сам смею ожидать подарки и уступки, а не наоборот.
— Что ж, Штенгер на этом месте находится по воле Её Императорского Величества, и если она поддержит вас... — задумчиво проговорил Юрьевич, — А если нет?
— Не вижу для подобного никакого повода, но письмо нам с вами предстоит написать очень осторожно.
* * *
28 февраля 1828, Гатчина
К обеду Саша вышел в приподнятом настроении. Бабушка сделала даже больше, чем он просил. Утром прибыл Мельников в полной готовности начать стройку. Завтра легионеры должны вселиться в казармы. Грейсон сообщил о готовности механизмов и отправке их в Батово. Всё шло намеченным путём. Даже погода, своим теплом и капелью радовала его, обещая скорое вскрытие реки. Он замер возле окна, наблюдая за синичкой чистящей свои пёрышки по ту сторону стекла, и подумал:"Надо бы наладить подкормку птиц зимой. Как никак, вклад в борьбу с вредителями". Он развернулся на каблуках и поспешил к обеденному столу, возле которого его ожидали в числе прочих Штенгер и Петров, уже извещённые о воле матери-императрицы.
За обедом много обсуждали будущее строительство. Великий князь то и дело норовил подчеркнуть участие и возможные выгоды гатчинской администрации от будущей дороги. Он надеялся, что следом за осознанием будущего беспокойства и неудобств у Штенгера появится впечатление будущих перспектив. Он полагал, что это позволит тому примириться со сложившимся положением.
Посчитав свои цели достигутыми, великий князь взял салфетку со своих колен и положил её на стол.
— Господа, приятно было отобедать с вами, — провозгласил он. — А теперь пора приступить к делам. Александр Петрович, я сейчас намерен осмотреть арестантов. А завтра полагаю возможным забрать их.
Сопровождаемый полицмейстером и конвоем великий князь вошёл в арестантский коридор. Нижний чин услужливо отворил перед великим князем дверь в первую камеру. В небольшой совершенно лишённой мебели комнатке находилось пять человек в возрасте от тридцати до сорока, насколько это можно было понять на глаз. Они сидели на полу, прислонившись к стенам и настороженно смотрели на вошедших.
— Это мелкие нарушители, крестьяне. Мы стараемся держать их отдельно от городских, — пояснил Петров
— За что они здесь?
— Эти трое за драку, господские. Отпустим как только появится хозяин или управляющий. Этот не расплатился в кабаке, удельный. Ждём старосту. Этот за богохульнечество, удельный. Вчера взяли. Ждём решение судьи.
— Всех заберу, как появится необходимость сообщите, верну их, — заключил великий князь.
В другой камере, чуть большей по размеру было семь человек.
— Это, стало быть, городские? — спросил Саша
— Ну да. Эти двое, — Петров указал на двух подростков лет пятнадцати, — рыночные воришки. Ждём решения судьи. Этот жену убил. Ждёт оказии на пересыл. Этот конокрад, ждёт решения. Этот бельё воровал. Ждёт решения. Эти двое за драку, только вчера взяли.
— Конокрада оставлю.
Они вышли в коридор.
— Всё? — спросил великий князь.
Петров как-то странно мотнул головой.
— Ну, наверно.
— Кто ещё есть?
— Есть один из благородных.
— Вот как? — великий князь удивлённо вскинул брови, — Кто? За что здесь?
— Евдокимов Алексей Фёдорович, здесь по жалобе вдовы подполковника Евдокимова, осуждён в сыновнем непочтении. Здесь ожидает препровождения в Иоанно-Богословский монастырь, что на Черменецком озере.
— Какие бумаги есть на него?
Через пять минут великий князь вошёл в камеру к Евдокимову. Арестант, молодой человек двадцати одного года, был высок и худощав. Его тонкие брови вскинулись к коротким кудрявым чёрным волосам при виде гостей. Он встал к вошедшим немного боком, выставив вперёд правую ногу и сложив на груди руки.
