Наместница подсела к туалетному столику. До рассвета осталось три часа, нет смысла пытаться уснуть, лучше постараться закрасить черные провалы под глазами. Язычок свечи плясал в хрустальной чашечке цветка-подсвечника. Взгляд против воли остановился на небольшом витраже в серебряной оправе. Крылатая женщина стояла лицом к раскрытому окну, забранному фигурной решеткой, ветер, ворвавшийся в комнату, взъерошил перламутровые перья, разметал по плечам золотые волосы, во всем теле чувствовалось напряжение полета. Полета, которого никогда не будет. Энрисса знала это без сомнений — ведь решетка на окне была такая же, как в ее спальне. Изящная насмешка герцога Иннуона, или... искреннее сочувствие? Как хорошо, что не видно ее лица.
III
Читальня дворцовой библиотеки — просторный зал на втором уровне библиотечной башни — была вынужденной уступкой Хранителей государственным нуждам. Похоже, что жрецы бога Аммерта считали знание подобным поющему кристаллу алестерону, один раз в тысячу лет расцветающему в глубине подземных пещер. Всем известно, что нет камня прекрасней, диаманты в коронах правителей — бутылочное стекло по сравнению с ним. Но никто не видел таинственную драгоценность, ибо стоит жадному взору человека упасть на алестерон — тот тает и исчезает, словно случайный снег под апрельским солнцем. Простому смертному попасть в дворцовую библиотеку было не легче, чем в эльфийский Филест. Однако для управления государством нужны чиновники, а чиновники не могут обходиться без сводов законов и сборников документов, трактатов и кодексов, исторических хроник и описаний обычаев варваров.
Ванр лихорадочно переставлял увесистые тома. Куда он мог деться?! Ведь еще вчера книга в сером переплете стояла здесь. Кому, во имя всех богов, мог понадобиться сборник договоров с варварами времен основания империи?! Точнее, кому, кроме Ванра, нового младшего секретаря в управлении иноземных сношений, секретаря, имеющего все шансы потерять заветное место. Доклад "О традиции Империи в присоединении новых земель" должен быть готов к полудню. Нужно было написать его еще вчера, но у провинциала в кармане негусто, а сосед Ванра закатил роскошную пирушку. Должны ведь в жизни молодого здорового мужчины оставаться хоть какие-то радости! Библиотека закрывалась с закатом, а закат у Старого Дью, Хранителя, наступал на два часа раньше захода солнца. Тяжелая голова злорадно мстила за полученное удовольствие. Ванр безрадостно представил себе неизбежные последствия: вот старший секретарь, сытая, холеная скотина, рассматривает белоснежный манжет своей роскошной рубашки и, не глядя на стоящего перед широким полированным столом Ванра, небрежно роняет холодные фразы:
— Право же, мне жаль огорчать вашу очаровательную сестру, но молодой человек в вашем положении должен проявлять большее усердие. Вы уволены, сдайте все дела в канцелярию, — манжет безупречно чист, еще бы! ведь у старшего секретаря денег на прачку хватает, не нужно застирывать ночью единственную рубашку... Чиновник не отрывает взгляда от тонкого кружева, и Ванру не остается ничего иного, как покинуть кабинет, глотая проклятья. Роскошная Нинон по старой привычке размахивает руками перед носом непутевого братца, забывая, что тот успел вырасти со времени их детских потасовок и его уже не наградишь оплеухой от всей души. В минуты раздражения чинная супруга старшего судьи третьей окружной управы столичного города Сурема забывала хорошие манеры и превращалась в то, чем и была изначально — крикливую деревенскую бабу:
— Я выписала тебя из грязной, вонючей дыры! Накормила, одела, вывела в свет! Я выпросила для тебя место! Я, знатная дама, обхаживала эту жирную свинью (что не соответствовало истине — и знатность Нинон, и полнота старшего секретаря были сильно преувеличены), и все ради тебя! Для меня родная кровь что-то значит! Не то, что для некоторых! И вот как ты отплатил! Какой позор! Вон из моего дома и чтоб ноги твоей тут не было!
И Ванр, наконец-то высказав сестрице все, что думает и о ней, и о её весьма непочтенной матушке, хлопает дверью. Мать Нинон была первой женой отца Ванра — простой крестьянкой. Зажиточный отец дал ей неплохое приданое: хватило соблазнить промотавшегося дворянина, но восстановить разоренное поместье так и не удалось. Размышления о будущем как раз успели довести молодого человека до картин разбоя на большой дороге, когда неожиданное озарение вернуло его в настоящее. Ведь выносить книги из читального зала нельзя — даже переплетчик работал в углу, за ширмой. Если книги нет на полке — ее взял кто-то. И, поскольку Ванр здесь один, книга может быть либо у Хранителя, либо у переплетчика. Хранителю книга ни к чему, значит она за ширмой! Удивительно, почему он не подумал об этом раньше? Не иначе как из-за головной боли (так деликатно Ванр именовал похмелье). Он зашел за ширму — клепсидра у стены все еще оставляла надежду успеть к сроку. Договориться с переплетчиком Атуаном не составит труда, старик отличался слабостью — любил рассказывать о старых добрых временах, когда книги были новее, Хранители мудрее, а чиновники скромнее. Внимательный слушатель, вовремя поддакивающий, всегда мог рассчитывать на его помощь. Первый взгляд молодой чиновник бросил на стол: драгоценный том лежал там, раскрытый на главе "Родовые тотемы и связанные с ними церемонии" — Ванр узнал рисунок с оскаленной рожей какого-то божка. Только потом он с облегчением посмотрел на кресло, посмотрел — и потерял дар речи.
В кресле сидела женщина. Молодая и красивая. Впрочем, Ванру в его возрасте почти все молодые женщины казались красивыми. Но эта... Кремовая прозрачная ткань укутывала безупречную фигуру туманным маревом, спадая бесчисленными складками. Золотые волосы, уложенные в сложное переплетение кос, прибавляли ей добрый локоть роста. Лицо... о, это лицо... безмятежные серые глаза, безупречный овал и нежный подбородок, манящий рисунок алых губ, лебяжья шея, маленькое розовое ушко, не женщина — богиня, женская ипостась любого из Семерых. Да что там Семеро — пожелай Творец явиться в мир женщиной — он избрал бы этот облик, но Аред ее подери, зачем ей трактат о варварах?! Единственным чтением, подобающим юной девице из приличной семьи, Ванр считал сборники любовных сонетов, пробуждающие в невинных душах зов природы, и жизнеописания благочестивых людей, удерживающие пробудившийся зов в должных рамках. Для замужних дам круг чтения и вовсе ограничивался молитвенником и поваренной книгой. Все женщины, встречавшиеся ему до сего момента, укладывались в эти два нехитрых правила. Но время поджимало, и, справившись с первым изумлением, будущее светило дипломатии приступил к делу, соблюдая все неписаные правила дворцового этикета. В моде была велеречивость:
— Сударыня, я не имею чести быть представленным вам, и если сейчас я проявляю некоторую неучтивость, то только потому, что мое восхищение вашей красотой мешает найти слова, подобающие моменту, но я вынужден нарушить ваше уединение. Мне кажется, что книга, имевшая счастье привлечь ваш взор на некоторое время, уже успела вам наскучить. Что и не удивительно. Разве могут такие грубые материи всерьез заинтересовать столь изысканную даму?! А посему я смею просить вас уступить мне этот занудный фолиант, дабы я мог исполнить свой служебный долг.
Ни одна, даже самая прекрасная женщина, не смогла бы устоять перед этим блестящим образцом придворного красноречия. Как деликатно он намекнул, что прелестным созданиям лучше держаться в стороне от серьезных материй, если они хотят и дальше оставаться прелестными в мужских глазах. К его несказанному удивлению, ответ оказался весьма краток:
— Нет, — и незнакомка перевернула страницу.
— Но, послушайте... — закончить фразу ему просто не позволили.
— Я сказала, нет, — в голосе было достаточно холода, чтобы заморозить горячий источник.
— Послушайте, леди, я не могу представить себе ни одной причины, по которой вам могла бы понадобиться эта книга. А уж тем более, родовые церемонии! Приличная женщина и слов-то таких знать не должна, что там написаны! А мне без этой книги не жить! Так перестаньте упрямиться и уступите мне то, что вам совсем и не нужно!
На этот раз в светло-серых глазах женщины промелькнул огонек интереса:
— А вы, оказывается, умеете разговаривать как нормальный человек? Какая редкость. Наверное, недавно при дворе?
— Какое это имеет значение?! — каждая минута разговора приближала бесславный конец карьеры Ванра.
— Как сборник договоров с варварами может спасти вас от гибели?
— О, любопытство женщин! Оно погубит мир!
— Пока что мир все еще стоит, а женщины любопытны испокон веку. Итак?
— Доклад, сударыня, доклад. Я его напишу, если вы дадите мне такую возможность, и отдам старшему секретарю. А старший секретарь отдаст министру, а министр прочтет его наместнице, а наместница забудет о нем сразу же после прочтения. О докладе, разумеется, министр-то о себе всегда напомнит. А если я не напишу доклад — наместница будет недовольна министром, министр — старшим секретарем, а беднягу Ванра попросту уволят, потому что желающих на его место более чем достаточно. И меня, замерзшего насмерть от голода, зарежут разбойники в сточной канаве.
— Вы бы уж остановились на чем-либо одном, — но она едва заметно улыбнулась.
Ванр поспешил закрепить успех:
— И только от вас зависит, жить мне, или умереть в расцвете лет.
— Но почему такая спешка?
Молодой человек хмыкнул... не рассказывать же ей о попойке, потрясшей весь квартал:
— Увы, миледи, молодость заставляет нас совершать безумства.
Только очень внимательный слушатель заметил бы нотку издевки в полном сочувствия голосе:
— Несчастная любовь? Вы всю ночь пели серенады под окном любимой. Или наоборот, счастливая, и утром вы измяли клумбу под тем же самым окном?
— Сударыня, пощадите! Осталось меньше часа! Вчера я пил с друзьями! Видите — я ничего не скрываю, прошу вас, спасите заблудшую душу!
— Ну что ж, за две свечи в храм Аммерта я, пожалуй, пойду вам навстречу. Но впредь не грешите.
— Я уставлю свечами весь алтарь, спасительница!
Женщина устало потянулась в кресле, поднялась, расправила юбку и вышла из зала. Ванр вцепился в драгоценный фолиант, и только исписав десятую страницу, вспомнил, что не спросил, как зовут загадочную красавицу.
IV
Согласно дворцовому церемониалу, в малом дипломатическом зале, именуемом также розовым, по стенам из драгоценного розового дерева, надлежало принимать послов союзных государств по вопросам, не касающимся объявления войны, мира или согласования таможенных пошлин. Но наместница Энрисса, к возмущению распорядителя двора и недовольству дипломатического ведомства, предпочитала беседовать с послами наедине в одном из своих кабинетов, а малый зал приспособила для ежедневных министерских докладов. Ее забавляло сочетание теплого розового цвета и чопорных лиц первых чиновников государства. Кроме того, по странной причуде зодчего трон в этом зале стоял напротив двери, на фоне огромного, во всю стену окна. Солнце озаряло наместницу сказочным ореолом, оставляя скрытым выражение лица, а министры, щурясь от яркого света, разбирали строчки докладов.
Сейчас она слушала тот самый доклад "О традиции Империи в присоединении новых земель", слушала с неожиданным интересом, отмечая удачные пассажи и хмурясь от неудачных. Справедливости ради нужно заметить, что первых было больше, чем вторых. Автор не поражал полетом мысли, но отличался старательностью. Все же Энрисса не могла преодолеть легкого разочарования — она словно ожидала чего-то большего. Не от доклада (обычно наместница знала суть дела если не лучше, то уж никак не хуже чиновника, затем и проводила утренние часы в библиотеке), а от автора. Наконец, министр замолчал и почтительно склонился перед наместницей, протягивая ей свиток, чтобы та передала его архивариусу. Еще один раздражающий своей бессмысленностью ритуал: зачем зачитывать бумаги вслух? Энрисса подозревала, что первые наместницы попросту не умели читать. Саломэ Первая и Великая уж точно была неграмотной — в те времена и из мужчин умел читать хорошо, если каждый двадцатый, а из женщин... Энрисса фыркнула: сравнив уцелевшие портреты первой наместницы и ее же указы, она пришла к выводу, что король Элиан взял красавицу в жены не за выдающийся ум, а за другие, более ощутимые достоинства.
Наместница быстро просмотрела текст, оценив опрятность почерка. Четкие буквы, сильный нажим, не хватает изящной легкости начертаний, но ни одной помарки, несмотря на спешку. Старинная книга о рукописании, науке распознания характеров по почерку, определила бы автора как человека молодого, полного силы и честолюбивых устремлений, но, увы, приземленного и несколько ограниченного. Труд этот Энрисса знала наизусть и извлекла немало пользы из умения с первого взгляда на лист бумаги определять, с кем имеет дело. Недаром книга принадлежала к числу самых ценных в библиотеке, впрочем, скорее по форме, чем по содержанию — это был единственный фолиант, с первой до последней буквы написанный под трафарет. Анонимный автор явно не пожелал, чтобы читатель смог немедленно применить вновь приобретенную мудрость. Из размышлений Энриссу вырвало деликатное покашливание архивариуса, протянувшего серебряный поднос для документа.
— Нет, я пока что оставлю доклад у себя. А вы, господин Тарни, пришлите ко мне автора, — обратилась она к министру.
— Старший секретарь Артон будет у вас через пять минут, ваше величество.
— Старший секретарь Артон приложил к этой бумаге исключительно печать. А я хочу говорить с автором.
Бедный министр понятия не имел, кто из младших секретарей написал злосчастный доклад, но, судя по ровному тону наместницы, мало виновному не покажется. Интересно, что же он там начудил? Вроде бы обычные бесполезные выдержки из старых трактатов, соединенные между собой восхвалениями империи вообще и наместницы в частности. Очевидно, что присоединять Свейсельские Острова нужно будет на иных условиях, чем земли варваров тысячу лет назад. Но сохранить видимость следования традициям необходимо — основа благополучия любого государства в преемственности власти. Наместница не может с этим не согласиться, что же ей не понравилось?! Министр Тарни отдал нелегкой дипломатической стезе сорок лет жизни из своих шестидесяти и больше всего на свете ненавидел неопределенность. Дождавшись кивка наместницы, пожилой дипломат поспешно покинул зал и вызвал к себе заместителя. А там уже по цепочке доберутся и до виновника. Посмотреть бы на него перед тем, как отправить на расправу. Старый министр не ожидал ничего хорошего от любого изменения в установленном порядке вещей. Обычно косность — качество, неприемлемое в дипломате, но наместница Амальдия предпочитала видеть на ответственных постах своих ровесников, опасаясь горячей предприимчивости молодежи, а Энрисса не спешила становиться той самой новой метлой, что метет чисто да быстро. Она неторопливо заменяла старую гвардию своими людьми, как терпеливый рыболов неспешно травит леску, не давая рыбе сорваться с крючка.
