Королевские курьеры спешно рассылались по городам, в небе рябило от почтовых голубей, на площадях зачитывали манифест, обличающий неслыханную дерзость бывшего герцога Квэ-Эро, посмевшего поднять оружие против наместницы и королевской власти. Лишить Квейга Эльотоно титула мог только суд, но, поскольку не было никаких сомнений, что так и случится, можно было забежать вперед. Наместница, устами своих герольдов, обещала скорое восстановление мира и спокойствия, безопасные тракты, возобновление морской и сухопутной торговли. Народ расходился с площадей, недоуменно пожимая плечами: многие только сейчас узнали, что в стране — мятеж. Ну надо же, они-то думали, разбойники вконец обнаглели, а это лорды воду мутят. Давно такого не было, ох давно! Ну да, чего бы владетельному лорду и не бунтовать, небось, на площади не вздернут, на рудники не загонят, к веслам не прикуют. А отправят в изгнание — так тоже не в рубище уйдет, а со всем имуществом. Ни жена, ни дети с голоду не умрут, да и от тяжелой работы не надорвутся. Что ни говори, а лордом быть лучше, чем простым разбойником, даже если ты грабишь караваны.
Энрисса понимала, что нападения не прекратятся как по волшебству. Капитаны отказывались покидать порты — мол, хорошо заработали, хотят с семьей побыть, черная курица дорогу перебежала, кораблю ремонт требуется, паруса истрепались. Если купцы настаивали — предпочитали выплатить неустойку. А посмевшие нарушить негласный запрет быстро в этом раскаивались — морские лорды больше не защищали торговые пути, а хваленые галеры Тейвора не успевали повсюду. Она была готова ждать: пока графы и герцоги получат ее письма и отзовут по домам своих людей, пока переловят настоящих разбойников, воспользовавшихся беспорядками, пока купцы поверят, что дороги снова безопасны, а береговое братство выберет другого лорда.
Наместница отодвинула чернильницу, встала, размяла затекшие пальцы. Стемнело. Вот уже день, как она не видела Ванра. Нет, ночь и день, но ночь — не в счет. Ту ночь нельзя считать, она — как краткий миг между светом и тьмой, между "до" и "после". Энрисса привычно прислонилась лбом к стеклу. Первый день прошел. Так нельзя, так сходят с ума, начав с дней, она скоро будет считать часы, потом минуты, сама у себя украдет бесценное время. Как все изменилось за один день. Еще утром Энриссе казалось, что она уже мертва, механическая игрушка, творение умелого мастера, будет ходить, говорить, принимать решения, во всем походить на настоящую, живую Энриссу, пока, однажды, тоже утром, не кончится завод. А сейчас она уже живая, просто приговоренная к смерти. Смертный приговор с отсрочкой на десять лет, а дворец — роскошная камера смертника. И оказалось что быть мертвой — легче, чем постоянно ожидать смерти. Все люди с момента рождения — обречены умереть, и так ли уж велика разница, знаешь ли ты свой день и час. Сегодня она не станет разговаривать с герцогом Квэ-Эро. Что может один смертник сказать другому? Потом все равно придется, это неизбежно, но не сегодня. Быть может, завтра ей станет легче, завтра она найдет в себе силы не смотреть, как в клепсидре медленно струится вода, перестанет отсчитывать удары сердца.
В дверь кабинета негромко, но уверенно постучали. Младший секретарь пришел за бумагами. Усердный молодой человек, весьма усердный, усердие просто струится из внимательных глаз, скользит в каждом жесте, а уж в голосе — разве что только из горла не выпрыгивает. Жаль его разочаровывать, но...
— Передайте господину Пасуашу, что завтра я жду его в кабинете с утренним докладом.
Секретарь поклонился так быстро, что даже наметанный глаз наместницы не успел заметить досаду на его лице. Она усмехнулась ему вослед: сделка есть сделка. Господин Пасуаш получит свою плату сполна, но и отработает эту плату до самой последней минуты.
C
Солнце светило только в первый день, следом зарядили дожди. Стук капель о стекло сливался в монотонный шум, похожий на гул прибоя. Его ни о чем не спрашивали, ни в чем не обвиняли, ничего не требовали. Прошло всего несколько дней, а ему уже казалось, что это — навечно. Четыре стены, маленькое окно и дождь, бесконечный дождь. Каждый раз вскидывался на шум открывающейся двери, но это всего лишь стражник приносил обед. Пока еще удерживался, не задавал вопросов, догадывался, что стражник не станет отвечать, но понимал — терпения хватит ненадолго.
За ним пришли на шестой день, ближе к вечеру. Вели по дворцовым коридорам, подавшиеся на пути придворные торопливо отступали, освобождая путь четверке стражников, окружившей герцога. Квейг не сразу понял, куда его ведут — канцелярии располагались в левом крыле, а они шли по центральному, поднялись наверх, здесь он никогда не был — на третьем этаже располагались личные покои наместницы и ее доверенных дам. Значит, наместница... Право же, он бы предпочел прямо сейчас на плаху. Не знал, что ей сказать, как посмотреть в глаза, теперь, когда нет места для сомнений, и уже неважно, как она могла лгать, убивать, ложиться в одну постель с Ванром Пасуашем. Она такая, какая есть, а он не может не любить и такую.
Энрисса ждала в своем кабинете, в чашке перед ней дымился карнэ, время от времени она подносила чашку к губам, и каждый раз отставляла обратно. Она любила освежающую горечь красноватого напитка, но сегодня привычный вкус раздражал вместо того, чтобы отгонять усталость. Стражники ввели заключенного в кабинет, и, отступив, стали вдоль стены, настороженно поглядывая на своего подопечного. Заковывать арестованного не приказывали, вот они и смотрели сейчас на его свободные руки так, словно герцог прямо с места кинется на наместницу и попробует задушить. Но нет, он стоял смирно, даже коротко поклонился, встретив ее взгляд. Энрисса жестом отослала стражу, охранники повиновались с видимой неохотой. Случись что — никто не станет слушать, что "ее величество сама приказала", с них три шкуры сдерут. Наместница подождала, пока последний стражник закроет за собой дверь, и только потом заговорила:
— Добрый вечер, герцог.
— Добрый вечер, ваше величество, — ответил он, и собственный голос показался Квейгу незнакомым.
После обмена приветствиями повисла тишина. Женщина в кресле и мужчина, стоящий перед ней, смотрели друг на друга. В этом свете серые глаза наместницы казались голубыми, словно вода в горном озере, а поверх спокойной голубизны тонкой дымкой раскинулся серый цвет, как прозрачная кромка льда у самого берега. Квейг все никак не мог отвести взгляд, всматривался в ее лицо, видел внезапно заострившиеся скулы, сжатую линию губ, угадывал россыпь морщинок вокруг глаз, умело скрытую пудрой, видел ее лицо, потускневшее и застывшее, видел, и никак не мог понять, что же случилось с этой женщиной, еще несколько месяцев назад — самой прекрасной женщиной в мире. Неужели это его вина? И все, что она сделала, в этот миг отступило назад: и черные флаги над замком Аэллин, и маленький гроб в семейной усыпальнице, и оставшийся сиротой Леар, и коротконогий Ванр Пасуаш, и даже потерянный взгляд Ивенны — все казалось ничтожным, когда он смотрел на ее лицо. Упасть на колени и просить, умолять о прощении — но разве это вернет погасший свет?
Герцог заставил себя отвести взгляд: нет, что бы ни случилось — не он причина. Ее кто-то ранил, ударил в самую сердцевину и не выдернул гарпун. И как другие истекают кровью — она истекла светом, оставив пустую оболочку. Свеча без фитиля — самый лучший белый воск, а никогда не будет гореть. А может быть, она сама изранила себя, не в силах усмирить больную совесть? Он не знал ответа. Он молча опустил голову, уставившись в пол.
Энрисса же негромко произнесла:
— Теперь, когда все закончилось, я просто хочу спросить вас: почему?
О, если бы на другие вопросы можно было ответить так же легко, как на этот:
— Я должен был защитить свою семью.
— Даже если ей ничего не угрожало? Поднимите голову, герцог, я хочу видеть ваше лицо. Я знаю, ваша жена считает, что я убила ее брата и племянника. Боится, что я убью и ее, ради книги. Знаю, что не могу доказать свою невиновность. Более того — я была готова убить. Но не убивала. Ваше право — верить мне или нет, — голос дрогнул, — я не убивала герцога Суэрсен и его жену. И, — голос дрогнул, на этот раз сильнее, — их мальчика. Я не смогла бы... даже ради блага империи.
И он снова смотрел в ее глаза, скованные серым льдом. И ему показалось, что там, в самой глубине, если приглядеться, можно заметить то ли отблеск, то ли искру былого огня. И ответить — "нет" — значит загасить эту слабую искру. Навсегда. И он ответил:
— Я верю вам, ваше величество, — и, произнося эти слова, все еще не в силах оторваться от ее взгляда, он осознал, что не лжет. Он верит ей, так же, как поверил Дойлу. Быть может он не всегда мог распознать ложь, но не мог не увидеть правду. И он повторил, уже без тени сомнения в голосе, — Верю. — И ее лицо просветлело, пусть все лишь на миг.
Энрисса вздохнула:
— Я отправила за вашей супругой в Квэ-Эро. Ее жизни ничто не угрожает, но книгу придется вернуть. Она ведь у нее, не так ли?
Квейг молчал. Он не знал, где теперь книга, и что Ивенна собирается с ней делать. Сам он без всяких сомнений бросил бы ее в огонь. У наместницы, должно быть, другие планы. Наместница и не ждала ответа, она продолжала:
— Вашим детям так же ничего не угрожает.
Он кивал, забыв и о детях, и о жене, нахмурившись, он пытался понять, что случилось, почему страхи Ивенны помешали ему думать и видеть? Все указывало на вину наместницы? Но почему, приехав в Сурем, он не посмотрел ей в глаза, вот как сейчас, кому и что хотел доказать? А наместница, словно понимая, что с ним происходит, избавила герцога от необходимости задавать вопросы:
— Ваши люди пока что заперты в казармах. Как только их лорды согласятся взять на себя ответственность за своих вассалов — я отправлю их по домам. Что же касается ваших союзников...
— Они не станут продолжать.
— От души надеюсь. Не хотелось бы заставлять других расплачиваться за вашу недоверчивость.
Квейг медленно кивнул, признавая справедливость упрека, и Энрисса пожалела о своих словах. Если уже бить безоружного — то сразу насмерть. И снова тишина. Она искала подходящие слова, и никак не могла найти, за одиннадцать лет на троне ей порой приходилось приговаривать к смерти, но ни разу — объявлять приговор в лицо приговоренному:
— Что же касается вас, герцог, мне жаль, но...
Он перебил ее, резко, почти гневно:
— Не надо жалеть! Не смейте!
Она медленно кивнула:
— Мне жаль не вас. Жаль того, что с вами уже никогда не случится. Жаль того, что могло бы быть. И жаль себя. Я слишком устала платить за чужие ошибки и заставлять расплачиваться других. Не знаю, жалеете ли вы о чем-либо.
— Только об одном. Что семь лет назад не сказал вам одну очень важную вещь. А теперь в этом нет никакого смысла. Я... — он махнул рукой, обрывая себя на полуслове, — просто хотел, чтобы вы знали.
Он подошел вплотную к Энриссе, наклонился, взял ее ладонь, удивившись, какая она теплая, поднес к губам на миг, чуть коснувшись пахнущей миндалем кожи, и вышел из кабинета.
Энрисса осталась сидеть в кресле, обхватив пальцами запястье, в глазах собирались слезы, она позволяла им прорисовывать бороздки в слое пудры, покрывающем щеки. Она наконец-то плакала.
CI
Вэрд Старнис, граф Виастро, славился своей обстоятельностью. Он даже читал медленно, тщательно всматриваясь в текст, часто останавливался на середине абзаца и, прикрыв глаза, обдумывал прочитанное. Зная за собой это обыкновение, граф всегда читал письма и деловые бумаги в одиночестве, отослав секретаря. Сегодня, вопреки всем привычкам, он быстро пробегал глазами по листам бумаги и откладывал их в сторону. Везде одно и то же — лорды выходили из игры. Граф понимал, что каждый из неудавшихся мятежников получил от наместницы такое же письмо, как и он, и последовал здравому смыслу. Ее величество мудро шла навстречу сокровенным желаниям своих беспокойных вассалов — каждый получил, что хотел. Не осталось повода для драки, да и драки-то как таковой не было. Вэрд ни в чем не мог упрекнуть внезапно взявшихся за ум союзников — он тоже приказал своим людям вернуться домой. Один только Арно бушевал, требовал собирать силы, идти на столицу, освободить Квейга, вышвырнуть наместницу из дворца. Бумага терпит самые безумные планы, к несчастью, только бумага. К счастью — при всем желании лорд Дарио не пойдет на Сурем с одной своей дружиной, а никто из бывших союзников его не поддержит. Арно придется вернуться домой и заняться своими границами — он и так забрал слишком много людей, и оставшиеся не могли сдерживать варваров, по странному совпадению устраивавших набеги на Инванос чуть ли не каждый день, при этом не обращая никакого внимания на соседнее Виастро. Вэрд покачал головой — он не верил ни в совпадения, ни в то, что варвары, наконец-то, научились читать карты. Не иначе как ее величество позаботилась, чтобы лорду Дарио было чем заняться и помимо мятежа. Нет, Арно ему тоже не в чем упрекнуть. А единственный человек, заслуживший его упреки, сейчас находится в столице, и, право же, ему и без того несладко.
Он с досадой отложил последнее письмо от Арно — долг долгом, а с лорда Дарио станется самолично явиться в столицу рыть подкоп под дворцовую тюрьму, раз уж дружину придется вернуть домой. Ложь во спасение, вернее — полуправда... кажется, только что он осуждал Квейга. Он написал ответ: что сегодня же выезжает в столицу, чтобы переговорить с наместницей, что все уладит на месте, и Арно должен вернуться в Инванос — наместница пощадит зачинщика только в том случае, если мятеж прекратится.
Вэрд вызвал управляющего — нужно было отдать распоряжения на время отъезда. В это время года на дорогу уйдет не меньше месяца. Он предпочел бы сначала заехать в Квэ-Эро, взять под защиту герцогиню Ивенну. Он опасался, что леди проявит куда меньше благоразумия, чем "мятежники", а учитывая, что дружина ее покойного брата исполнит любой приказ своей госпожи, пусть и сменившей фамилию... Ивенну следует держать за руки, вежливо, но твердо. Наместницу сейчас можно только просить, а если герцогиня хоть в чем-то похожа на своего брата — просить она не умеет. Никто из Аэллин не умеет, не приходилось. Они или берут силой, или ждут, пока отдадут по доброй воле. Самое странное — что обычно долго ждать не приходится. Но, к сожалению, Квэ-Эро еще дальше от Виастро, чем Сурем, вовремя не успеть. Нет, он поедет напрямую в столицу, один, без свиты, будет менять коней в пути, быть может, вместо месяца доберется за три недели. Граф в который раз пожалел, что Виастро так далеко от морских путей.
После разговора с управляющим граф зашел попрощаться с сыном — у мальчика как раз был урок фехтования. Вэрд постоял некоторое время во дворе, глядя, как его десятилетний наследник отрабатывает удары, смешно морща лоб, чтобы пот не щипал глаза. Вспомнил, как Арно жаловался на невестку: мол, дай ей волю, суровыми нитками бы мальчишку к юбке пришила. В восемь лет не знает, где у меча гарда! Впрочем, племянник Арно и впрямь казался болезненно-хрупким, унаследованная от матери красота Эльотоно казалась на его бледном лице и вовсе неземной, недаром говорили, что где-то в роду морских пиратов затесались эльфы. Он с удовлетворением посмотрел на своего сына — здоровый мальчишка, благодарение богам, от такого наследника никто не откажется. И все же, иногда он сожалел, что не женился второй раз. Один детский голос, пусть и звонкий, не может заполнить весь замок.
