Старнис попытался было подняться, поняв, о ком идет речь, но наместница положила руку ему на плечо, предупреждая попытку:
— Что же вы, история только начинается!
— Я не хочу выслушивать сплетни!
— Никаких сплетен. Все, что я знаю — услышала из первых уст. Позвольте, я продолжу — не так давно брат этой особы по причинам, в которые мы не будем углубляться, поднял мятеж, потерпел поражение и сейчас ожидает смертной казни. Наша героиня решила попытаться спасти его, и не нашла ничего лучше, чем придти к одному из соратников своего брата, избежавшему ареста, и предложить тому во всем признаться, да еще остальных мятежников уговорить последовать столь благородному примеру.
— Прекратите! Она ничем не заслужила подобного осмеяния. Это недостойно.
— Как вам угодно, господин Старнис. Но историю я все же расскажу до конца. Сегодня утром я говорила с Риэстой Эльотоно. Она пришла просить, но не за брата, хотя и считала, что теперь появился выбор, кого назначить главным виновником всех бед империи за последнее десятилетие и торжественно казнить. Она просила помиловать вас, господин Старнис. Говорила, что во всем виновата она одна, что вы признались, чтобы доказать, что не трус, и она вовсе не хотела вашей смерти. Наивная девочка ничего не понимает в вопросах чести, бедняжка. Вы бы сумели объяснить ей в чем долг дворянина и лорда, что вы просто не можете позволить себе пройти мимо эшафота и остаться честным человеком! А я, признаться, не нашла слов.
— Где она сейчас? — Голос против воли дрогнул.
— В своей комнате, спит. Я приказала лекарю напоить ее сонным отваром. Когда проснется — все уже будет закончено. Так будет лучше, вы же понимаете, в таком состоянии девушка способна на что угодно. — Энрисса вздохнула, — Не знаю, правда, что делать потом. Я, конечно, приставлю к ней кого-нибудь... но за всем ведь не уследишь. Скажу вам честно — я хотела помочь девочке, но, боюсь, теперь это невозможно. Жить с грузом на совести слишком тяжело даже для взрослого мужчины, что уже говорить о юной девушке. Жаль, что вы не успеете с ней поговорить.
Энрисса обошла вокруг стола, остановилась напротив, долгим, изучающим взглядом посмотрела на Вэрда и положила перед ним уже знакомый лист с прошением о помиловании:
— Я вернусь через десять минут, граф, — и, не дав тому вымолвить слова, вышла за дверь.
Когда Энрисса вернулась, Вэрд стоял у окна и смотрел в сад. На столе лежало подписанное прошение.
CIX
А весна оставалась весною даже в Суреме. В дворцовом саду отцвел жасмин, ему на смену пришла разноцветная сирень: нежно-белая, серебристо-розовая, бледно-лиловая, и, самая редкая, темно-фиолетовая, почти черная. Садовники гоняли пажей, обламывавших ветки для своих подружек, придворным дамам приносили аккуратно срезанные букеты, по коридорам дворца растекался сладкий аромат, им пропитались легкие занавеси из тюля, сменившие бархатные зимние портьеры, им же благоухали женские локоны и кружевные манжеты.
Милостью Семерых сменяются день и ночь, тень и свет, жар и хлад, смех и плач, зерно и колос. Волею Семерых расцветает сад, зеленеет лес, колосится хлеб, рождается человек. Мудростью Семерых движется солнце, проливается дождь, набегает на берег волна, умирает человек.
Резная нефритовая фибула скрепляет изумрудный шифон на одном плече, оставляет второе открытым, узкий черный пояс под грудью перехватывает складки. На шее — бирюзовое ожерелье, крупные гладкие камни отделены друг от друга золотыми спиралями, волосы забраны вверх и подхвачены черной лентой. Стражник старательно отводит взгляд от просвечивающихся сквозь почти прозрачную ткань сосков женщины. Уж на что при дворе дамы бесстыдные, а такого он еще не видел! Вроде все прикрыто, а хуже голой. Он не знает, что так одевались женщины в древних портовых городах, задолго до того, как король Элиан заложил жертвенный камень в городскую стену своей столицы.
Тонкие ткани давно истлели, зато сохранились старые фрески, на которых темноволосые красавицы в развевающихся по ветру туниках славят богов пляской. Одна такая фреска в разрушенном храме теперь уже и не поймешь какого бога, почти не пострадала от времени, краска покрылась сеткой морщин, но не выцвела. На ней женщина, удивительно похожая на Ивенну, стояла на краю скалы и вглядывалась в даль. Остальные стены давно обрушились, но Квейг не сомневался — она ждет возвращения корабля, высматривает парус, прикрыв глаза ладонью от заходящего солнца. Он подарил Ивенне такое же платье и ожерелье, и заказал художнику портрет жены, наподобие старой фрески, но что-то у столичной знаменитости не заладилось. День провел перед фреской и отказался от заказа.
Гневом Семерых твердь оборачивается зыбью, огонь — пеплом, вода — ядом, гора — прахом, жизнь — смертью. Яростью Семерых рушится незыблемое, содрогается непоколебимое, теряется обретенное. Памятью Семерых сохраняется потерянное, восстанавливается разрушенное, восстает из праха развеянное.
Стражник пропускает женщину в камеру, закрывает за ней дверь и только тогда одобрительно хмыкает: хороша у герцога жена, сам бы от такой не отказался, да не по его сапогу стремя. Задумчиво смотрит на закрытое заслонкой окошко в двери, но преодолевает соблазн — нехорошо оно как-то, за смертником подглядывать. Впрочем, ничего интересного он бы и не увидел.
Ивенна застыла посреди камеры, вцепившись в кисти пояса, Квейг стоял перед ней на расстоянии вытянутой руки, всматривался в ее лицо. Там больше не было страха, но не было и ничего иного. Если правду говорят, что глаза — зеркало души, то душа Ивенны — пуста. После пожара хотя бы остается пепел, а здесь — ничего. Пусто и холодно. И с запозданием пришло понимание, что эта пустота была там всегда, как он ни старался — не сумел заполнить, даже распознать не сумел. Он хотел сказать ей, что так нельзя жить, но не находил слов. Слушал, как она рассказывает, что отдала книгу наместнице, что о детях позаботятся, что графа Виастро вчера помиловали, правда, лишили титула, он теперь опекун собственного сына. Она быстро исчерпала новости, и теперь мучительно ходила по кругу, повторяя то же самое другими фразами. Тоже не находила слов, или просто не знала, что еще сказать. Квейг притянул ее к себе, поправил перекрутившуюся спиральку в ожерелье, задержал ладонь на груди, вбирая в пальцы тепло кожи. И попытался, в последний раз:
— Возвращайся к морю, Ивенна. Это все, что я могу тебе оставить. Морская вода — горчит, корабли не всегда находят обратный путь, волны порой сметают самые крепкие стены... Но оно живое, а ты — нет. Сумей попросить — и оно наполнит тебя заново. Я хочу, чтобы ты жила.
Властью Семерых воздвигаются троны, возвышаются правители, возлагаются венцы, устанавливаются законы, охраняются границы. Правосудием Семерых караются преступники, изобличаются лжецы, заклеймляются воры, преломляются клинки убийц.
Солнце отражается от витражных окон ратуши, обливает расплавленным золотом флюгера и медные трубы глашатаев, выхватывает монетки на дне фонтана. Площадь перед ратушей не предназначена для казни — слишком маленькая, слишком нарядная, но в Суреме уже пять сотен лет как не казнили дворян, даже палача пришлось везти из Кавдна, городской умел только вешать. Коренастый южанин стоит, опираясь на двуручный меч, вопреки традициям империи он без маски. В Кавдне верят, что даже преступник имеет право заглянуть в лицо своей смерти, осужденным не завязывают глаза. Зрители переговариваются — все почтенные горожане, стража еще с вечера оцепила площадь, разную шваль и близко не подпустили. Говорят, что казни не будет — одного мятежника уже помиловали, а главного — попугать хотят, и тоже простят. Купцы недовольны — империя не возместила убытки, так пусть хоть разбойника накажут. А то что это такое! Солнце поднимается все выше, на балконе ратуши появились члены Высокого Совета, кресло наместницы осталось пустым. Наконец, привели осужденного, глашатаи зачитали приговор. Квейг остановился возле палача, обратился к нему согласно кавднскому обычаю:
— Назови свое имя, мастер удара. — Герцогу все равно, у кого в руках меч, но, как и любой моряк, он привык уважать чужие традиции. Палач обязательно должен назвать казнимому свое имя, а осужденный — признать за ним право умертвить себя, иначе в посмертии боги могут обвинить палача в убийстве.
Палач удивлен — не ожидал услышать положенные обычаем слова в этой варварской стране, да еще и на родном языке.
— Имя мне Горах, и Гартах был мой отец и наставник.
— Жизнь моя на лезвии твоего меча, Горах, сын Гартаха.
— Смерть твоя в моих руках.
Немногочисленные женщины в толпе вздыхают и отводят взгляды. Убытки — убытками, об этом пусть отцы и мужья беспокоятся, а им жалко красавца-мятежника. Может, и впрямь, помилуют?
Соразмерно все в сотворенном мире: на слабость есть сила, на горе — радость, на страх — отвага, на ненависть — любовь. По разумению Семерых отмеряются сроки, исполняются обеты, завершаются пути. Так завершился и этот путь, из рождения в посмертие.
Жрец Келиана закончил читать наставление, подошел к осужденному и провел по лицу герцога черным пером, окончательно отделяя его от мира живых, предавая во власть бога смерти. Квейг быстро глянул на балкон, с облегчением заметил пустующее кресло наместницы. Хорошо, что ее здесь нет. Опустился на колени перед плахой, положил голову. Дерево успело нагреться на солнце и теперь пахло смолой. Палач несколько раз рассек воздух над его головой, показывая толпе свое мастерство и разминая руки. Квейг прикрыл веки — солнце так ярко отражалось от витражного окна, что отвыкшие от света глаза слезились. Что же все-таки случилось с тем витражом из кабинета Иннуона? Вызолоченный парус стремительно приближался к нему, летел над волнами, не касаясь их, Квейг уже почти что разглядел выписанное старыми рунами название на борту, когда меч свистнул третий, последний раз.
CX
Уже неделю Леар Аэллин жил в королевском дворце. Теперь, когда все затихло, Энрисса могла бы оставить мальчика в Инхоре, под опекой Ланлосса Айрэ, но уступила настойчивым просьбам Хранителя. Старый Дью и в самом деле считал, что маленького герцога отметил Аммерт, хотя наместница и терялась в догадках, как он умудрился в этом удостовериться на расстоянии — не иначе вещий сон приснился. Впрочем, оно и к лучшему — пусть генерал Айрэ своих детей растит, только-только у него жизнь наладилась: любимая жена, законного наследника ожидают, старшего мальчика ведь пришлось объявить бастардом, чтобы получить развод. Дочь, правда, отдали в орден на воспитание, но из уважения к генералу Айрэ ведьмы оставили ей родовое имя и позволили навещать семью. Все вроде бы прекрасно, но вот особого счастья Энрисса во взгляде непобедимого генерала Айрэ не заметила. Нет уж, пусть герцог лучше растет в столице, а Ланлоссу и без того хватит. Недаром она отдала сыновей Квейга Старнису и Риэсте, а не графу Инхор. Детей нужно растить с любовью, а в Ланлоссе Айрэ накопилось слишком много горечи.
Вчера в тронном зале ей представили маленького герцога Аэллин. Она не успела особо приглядеться к ребенку, заметила только, что тот унаследовал родовые черты. С первого взгляда не ошибешься — персиковая кожа, черные бархатные глаза, тонкие губы, в движениях — детская порывистость и, при этом, безупречная гармония. Бело-голубой камзол с серебряной отделкой сидит, как в форме отлитый. Красивый мальчик... вырастет в красивого мужчину. И уже умеет нравиться: улыбается так, что на душе становится теплее.
Сегодня Хранитель попросил ее придти в библиотечную башню, в его личные покои. До сих пор Энрисса там не бывала; сейчас она недоумевала, почему нельзя было встретиться в кабинете. Вроде бы все уже уладили: мальчика Хранитель взял в ученики, в Аммертов день будет церемония посвящения. Злосчастную книгу старик прочитал и запрятал в самое дальнее хранилище, согласившись с наместницей, что Аред не имеет к сему труду никакого отношения, а управа на эльфов может пригодиться. Конечно, пока таким мечом противника зарежешь, из себя всю кровь выпустишь, добавил он, но книгу спрятал. И вот теперь — просит о тайной встрече.
Поколения Хранителей с давних пор жили на верхнем ярусе библиотечной башни. Взобравшись по лестнице на самый верх, Энрисса искренне пожалела, что старик так привержен традициям. Отдышавшись и приняв подобающий вид, она вошла в более чем скромное жилище — большая круглая комната, узкая кровать, прикрытая пестрым пледом (сейчас на этом пледе спал, раскинув по подушке руки, маленький Леар), несколько полок с книгами, здоровенный сундук, и, под окном — письменный стол, на край которого присела незнакомая ей рыжеволосая эльфийка. Энрисса окончательно перестала что бы то ни было понимать. Она только собралась спросить, что все это значит, как из-за деревянной ширмы, отгораживающей добрую треть комнаты, появился Хранитель. Он торопливо поклонился:
— Прошу простить меня, ваше величество, подготовка потребовала больше времени, чем я ожидал, — он осторожно положил на стол два металлических обруча, один побольше, другой поменьше.
Энрисса никак не могла опознать металл: не золото, не серебро, точно не медь, не железо, больше всего похоже на платину, но отливает несвойственной для благородного металла зеленцой. Эльфийка тем временем соскользнула с облюбованного краешка стола, вышла на середину комнаты и присела в реверансе. Хранитель церемонно простер руку:
— Позвольте представить вам моего старинного друга, Далару Пылающую Розу.
Энрисса кивнула:
— Хранитель, я, несомненно, рада встрече с вашей подругой, но для чего такая таинственность? И что здесь делает мальчик?
— Ваше величество, — голос эльфийки оказался с неожиданной хрипотцой, словно она только что оправилась от простуды, — этот мальчик и есть причина нашего знакомства. Уважаемый Ралион, — к удивлению Энриссы, Далара, похоже, знала настоящее имя Хранителя, — считает, что Леара нужно немедленно убить. Я же верю, что, приняв должные меры, этого можно избежать.
Наместница опустилась на стул:
— Вы оба сошли с ума или только Хранитель?
— К сожалению, ваше величество, ситуация не располагает к шуткам! Я согласился, чтобы вы решили судьбу мальчика. Когда речь идет о судьбе мира, принимать решения должно правителям, а не мудрецам.
— Что здесь происходит? — Наместница была как никогда близка к потере терпения.
Хранитель вздохнул:
— Вы хотите знать, кто убил герцога Суэрсен и его жену?
— Мне казалось, вы считаете, что это сделала я.
— Я считал. Но теперь знаю правду. Видите ли, перед тем, как взять мальчика в ученики, Хранитель, используя силу Аммерта, заглядывает в самую глубину его души, дабы окончательно удостовериться, что отрок готов к служению. И то, что я увидел... Вам стоит посмотреть на это своими глазами.
— А кто убил сына герцога, вы тоже знаете?
— Я знаю, — спокойно ответила эльфийка, — но об этом позже.
Она подхватила спящего мальчика под мышки, посадила его на кровати, хранитель приладил один обруч на голову ребенку, второй протянул наместнице:
