Она не понимает, искренне не понимает, почему они разговаривают с ней, всемогущие маги, словом и жестом изменяющие ткань мира. Почему бы не подождать десять лет? Она ведь все равно не может защитить себя. Ир, словно прочитав мысли, любезно объясняет:
— Нет смысла брать силой то, что отдадут по доброй воле. Орден Дейкар, так же, как орден Алеон, искренне уважает ваше величество. Право же, я не могу припомнить ни одной наместницы, равной вам. Несомненная прозорливость богов поставила вас предпоследней, империю ждут великие потрясения, и вы сможете подготовить ее к ним. Но именно ваша мудрость и делает вас опасной. Мы не можем рисковать. Особенно учитывая глубину ваших познаний.
И снова тихий шелест:
— У вас останется десять лет. Десять лет покоя, десять лет, чтобы растить ребенка, родится замечательный здоровый мальчик, если вы не станете упрямиться. Десять лет, чтобы быть счастливой, а потом заснуть и не проснуться, в расцвете сил, обманув саму смерть. Ни боли, ни слабости, ни страха, десять лет — многие люди были бы счастливы получить такой дар.
Зрачки мага Дейкар полыхали багряным пламенем:
— Вы спасете империю от братоубийственной войны, вы спасете мир от Проклятого.
Их голоса сливаются в один, в тревожный гул, разрывающий уши. Все переплелось в чудовищном клубке: ребенок, здоровый мальчик, если ничего не помешает, а проклятой ведьме достаточно просто поднять бровь, и мальчик никогда не появится на свет, Ванр, самое родное лицо, внезапно рассыпавшееся трухой: "заче-е-ем?!" и скинуты маски, конец представленью, нужно поаплодировать актеру — восемь лет великолепной игры, но не поднимаются руки, ладонь прилипает к ладони. А там, за стенами дворца — златовласый герцог, разучившийся краснеть. И он больше не верит ей. Трубят сигнальные трубы. За окном — война. И она выпрямляется в кресле:
— Я согласна.
И ведьма протягивает хрустальный бокал, соткавшийся из кусочка тумана, кажется, что в бокале ничего нет, но это вода, такая же прозрачная, как стекло:
— Выпейте.
Она пьет, ни о чем не спрашивая, не желая знать, но палач любезно разъясняет:
— Это первая часть яда, сама по себе — совершенно безвредна. Точно так же безвредна и его вторая половина. Но соединившись воедино они отправляют в посмертие. Разумеется, без магии подобный яд невозможен — компонент должен удерживаться в теле годами, но не думаю, что вас интересуют подробности. Это своего рода залог.
Как будто она могла бы спастись, словно есть куда бежать. Пустой бокал тает в ее пальцах, и сквозь туман пробивается встревоженный мужской голос:
— Ваше величество! Что с вами? Очнитесь! — И в лицо плещет холодная вода.
Энрисса открыла глаза, с мокрых ресниц стекали капли, над ней с пустым стаканом стоял граф Виастро, по столу растекалось мокрое пятно, впитываясь в бумаги. Граф стоял совсем рядом, встревоженный, ничего не понимающий, готовый помочь. От нахлынувшей ярости она едва могла дышать: он посмел заговорить с ней о магах! Из-за него, из-за таких, как он, она попала в эту ловушку, из-за него ей осталось жить десять лет, из-за него она не увидит, каким вырастет ее сын! И уже не имеет значения, что граф Виастро — один из многих, что не он зачинщик, что он хотел как лучше. Граф отступил на шаг в сторону, с тревогой всматриваясь в ее лицо:
- Если вы позволите, я прикажу позвать вашего лекаря.
— Не стоит, — голос чуть дрожит от пережавшего горло гнева, — я подумала над вашими словами. Действительно, несправедливо, что во всем виноват один герцог Квэ-Эро. Вы арестованы, граф. — Она нажала на звонок, вызывая стражу.
На лице Вэрда растерянность сменяется недоумением, и он, поклонившись наместнице, выходит следом за стражником. Энрисса смотрит на закрывшуюся за ними дверь. Боль понемногу отступает, гнев уже не мешает дышать. Но она не отменит приказ. Слишком близко он подошел.
CIV
Известие об аресте графа Виастро разнеслось по дворцу молниеносно, придворные тихо перешептывались, вторые и третьи сыновья лордов спешно писали отцам и братьям в провинцию. Тут же разошелся слух, что наместница вызвала графа в столицу подложным письмом, и эта же участь ожидает остальных мятежников. Говорили, что процесс над герцогом Квэ-Эро нарочно затягивают, чтобы успеть выманить его соучастников и развесить по стенам все шкуры сразу. Чиновники недоуменно пожимали плечами, в судебной канцелярии спешно подготавливали дело, благо виновность графа не вызывала никаких сомнений. Наместница не вышла к вечернему приему, отменила министерские доклады, фрейлины прятали заплаканные глаза за веерами — ее величество дала волю дурному настроению. Даже Ванр не понимал, что произошло. Энрисса холодно приказала ему проследить за подготовкой обвинительного акта, и выражение ее лица ясно говорило, что графству Виастро в скором времени понадобится опекун. До объявления приговора оставалось три дня.
Тем временем положение Риэсты во дворце оказалось весьма двойственным. Как госпожа Арейно она считалась родственницей наместницы, пусть и дальней, как леди Эльотоно — сестрой мятежника. У придворных все не получалось совместить несовместимое и понять, как обращаться с молодой женщиной, волей наместницы задержавшейся при дворе. А посему они предпочитали не обращаться никак, хотя мужчины и не могли удержаться от долгого оценивающего взгляда, когда она проходила мимо. Риэста, в свою очередь, избегала шумных сборищ — гуляла по парку или оставалась в гостевых покоях. Поэтому про арест графа Виастро она узнала чуть ли не последней, уже под вечер, случайно услышав, как служанка взахлеб делилась с садовником новостями. Забыв про все правила приличия, она подозвала девушку к себе, и та, задрав острый носик от важности — надо же, знатная дама расспрашивает, это вам не на кухне сплетничать, с радостью рассказала все, что знала. Мол, вызвала ее величество по доброте душевной графа-разбойника в столицу, попенять, чтоб раскаялся, а тот ей дерзостей наговорил, вот его и арестовали, и голову отрубят, и поделом. А еще, — тут девушка понизила голос, — говорят, что граф ее величество убить пытался — схватил со стола кувшин с водой и по голове ударил, да боги не допустили — рука соскользнула. А кувшин — вдребезги, все водой залилось, тут стража на шум и прибежала. Ее сестра гуляет со стражником, сам он в тот день не дежурил, но его друг своими глазами видел, что ее величество насквозь промокла. А теперь ее величество болеет, никого видеть не хочет, весь день из своих покоев не выходила. И как только таких негодяев земля носит, а ведь еще граф! Она точно на казнь смотреть пойдет, и ни капельки жалко не будет!
Риэста оборвала горячую речь служанки серебряной монеткой и отпустила девушку. Вчера она назвала его трусом, а теперь он умрет, потому что она потребовала его смерти. Пошел дождь, настоящий весенний ливень, но она не поднялась со скамейки, сидела, невидящим взглядом уставившись на водяную стену. Над шпилями танцевали молнии. Кто дал ей право судить графа? Уж точно не брат; он осадил замок один — чтобы не подставлять под удар других. Он хотел защитить того самого графа Виастро, которого она толкнула умирать. Голос совести не умолкал, не оставлял путей к отступлению: даже не ради брата, ради себя — тебе больно терять его! Ты ведь не подумала, хочет ли он, чтобы его спасали такой ценой. Кричи теперь, не кричи — два человека умрут там, где должен был погибнуть один. Этот голос не пощадит. Даже если она успеет попросить у графа прощения — с этим придется жить, нет, не жить, доживать, каждый день проклиная себя за те слова: "Вы трус, и спрятались за чужую спину!"
Осталось всего три дня до приговора, за это время она должна что-нибудь придумать... Из дворцовой тюрьмы не убежишь, вернее, она не сможет устроить побег — ни денег, ни связей, ни убежища, если побег чудом удастся. И никто не захочет помочь, более того, она даже просить о помощи не имеет права! Одно дело, когда сестра просит за брата, другое — когда замужняя женщина пытается спасти постороннего мужчину.
Платье промокло насквозь, облепило застывшую кожу, намокшие волосы казались нестерпимо тяжелыми. Вода текла по лицу... как у наместницы, вспомнила она дурацкую сплетню. Будто бы мало того, что человеку — умирать через три дня, так еще обязательно нужно смешать с грязью.
Она пойдет к Энриссе. Наместница говорила, что хочет помочь, но не может отпустить Квейга. Но ведь граф Виастро — не Квейг. Кто-то должен ответить, но кто-то один, зачем же двое? Одного наместница может пощадить.
И — внезапная дрожь сводит лопатки: одного она сможет пощадить. Но ведь тогда можно снова просить за брата! На этот раз наместница может согласиться. Риэста с отчаяньем бьет кулаком по скользкому дереву сиденья, раз, другой, третий, не чувствуя боли. Как тут можно выбирать? Годы, залитые солнцем, сильные руки, подхватывающие на лестнице, подбрасывающие вверх, искрящееся мелководье и те же самые руки удерживают на воде, кавднские колокольчики — долгожданный подарок, косы звенят при каждом шаге, цикада в перевернутой чашке, сказка про девочку, что нашла упавшую звезду. А на другой чаше — один разговор в очерченном свечой круге, одна фраза: "Если это может помочь вашему брату — я готов".
Стемнело, дождь затих, молнии давно погасли, дворцовые окна переливались огнями. Она пойдет к наместнице, она будет просить. Просить... за кого?
CV
Ожидание медленно убивало. Ивенне оно представлялось бесформенным чудовищем с белоснежными клыками, с каждым часом ей все труднее было отдавать себя в его власть и терпеливо сидеть в гостевых покоях, дожидаясь пока наместница соблаговолит принять герцогиню Квэ-Эро. Наместница не спешила, за Ивенной пришли в последний вечер, накануне суда и вынесения приговора. Ивенна заставила себя увидеть в этом хороший знак — наместница набивает цену. Не иначе как поэтому арестовали графа Виастро, за него Ивенна и не беспокоилась — наместнице нужна книга, Старнис просто подвернулся под руку.
Герцогиня шла по коридору следом за секретарем наместницы, тем самым Ванром Пасуашем, что представлял Корону в Суэрсене после смерти Иннуона. Это он "проводил расследование", он "искал" убийцу — и, конечно же, не нашел. Ивенна брезгливо скривила губы — какая хозяйка, такие и псы. Преисполненный безукоризненной вежливости чиновник вызывал у нее отвращение, как и всё в этом дворце. Ванр же нарочно шел впереди, как бы указывая дорогу, а на самом деле — прятал лицо. При всей нелюбви к роду Аэллин он не мог не сочувствовать герцогине. Уж он-то знал, что Энрисса может вытряхнуть из человека душу, вывернуть наизнанку, а потом еще и понаблюдать, как изуродованная душа пытается заползти обратно.
Он привел Ивенну в малый приемный зал, тот самый зал с розовыми панелями, где восемь лет назад наместница купила верность молодого чиновника. Право же, он старался соблюдать договор, и не его вина, что... Ванр открыл дверь и пропустил герцогиню вперед. Разумеется не его! Нечего об этом и задумываться. Он стал было у входа, но, повинуясь едва заметному движению ресниц, вышел и закрыл дверь. Когда же она его, наконец, отпустит? Когда прекратит мучить? А из глубины души всплывала тревожная мыслишка: а отпустит ли вообще?
При свечах панели розового дерева приобретали теплый коралловый оттенок, словно обрамляя белоснежную фигуру наместницы, застывшую на троне. Черное платье Ивенны казалось на розовом фоне неряшливой кляксой. Наместница ждала, пока герцогиня Квэ-Эро подойдет к трону, присядет в придворном поклоне, под изучающим взглядом, словно пригибающим к полу, выпрямится, посмотрит врагу в глаза. Энрисса выдержала паузу, затем одобрительно заметила:
— Вы уже заранее оделись в черное, герцогиня? — Зеленую вышивку по подолу и вороту она "не заметила".
— Это родовые цвета, — бесстрастно ответила Ивенна.
— Весьма предусмотрительно, — и снова надолго замолчала, не скрываясь рассматривая лицо герцогини.
Да, красива, все еще красива, лицо удивительно гармонично в своем несовершенстве, но застывшая маска решимости все портит. Только безупречные красавицы могут позволить себе невозмутимость каменных статуй. Чем дольше она смотрела на Ивенну, тем выше та поднимала голову. Если безмолвная дуэль продлится еще немного, усмехнулась про себя Энрисса, герцогиня обнаружит, что уставилась в потолок. Да, она хорошо держится, проклятый норов Аэллин, и на казнь пойдет так же — с затвердевшим лицом и гордо развернув плечи. Да вот беда — на эшафот идти другому. Жаль, что нельзя восстановить справедливость... И все же опытный взгляд Энриссы безошибочно распознал страх на самом дне зрачков, застарелый, пустивший корни по всему телу, отравляющий естество страх. Теперь наместница еще лучше понимала герцога Квэ-Эро — чтобы избавить мать своих детей от такого ужаса, пойдешь на что угодно. Угасшая было обида снова вспыхнула: ради Ивенны Квейг поднял мятеж, а ей, Энриссе, даже не посмел сказать: люблю. А тот, кто посмел, оказался трусом. Она слегка кивнула Ивенне:
— Вы просили об аудиенции, герцогиня. Я готова выслушать вас.
Как она и ожидала, Ивенна то ли не умела играть словами, то ли посчитала это ниже своего достоинства:
— Мой брат мертв, но книга по-прежнему существует. Вы хотели получить ее — я готова отдать. Но вы должны оставить мою семью в покое.
— Должна? — Медленно повторила за ней наместница, словно пробуя это слово на вкус, — "оставить в покое" семью мятежника? Ваш брат собирался отсоединиться от империи, ваш муж поднял восстание, а вы осмеливаетесь диктовать мне условия. Интересно, в вашей семье подобная дерзость передается по наследству или прививается воспитанием?
Ивенна уже не могла отступить:
— Вам нужна книга. Так сильно нужна, что вы убивали ради нее, ради старого пергамента! Мой брат, его сын, его жена! Теперь — мой муж. Вы так боялись, что убивали, а теперь прячетесь за мишурой слов! Мне не нужна ваша книга! Не нужен ваш трон! Не нужна власть, цепляйтесь за нее дальше. Но дайте нам жить!
Голос наместницы был совершенно спокоен:
— Я не знаю, кто убил вашего брата и его жену, не знаю, кто убил их сына. Но я узнаю, рано или поздно. Кто бы это ни был — он нарушил законы империи и мою волю, и он заплатит. Как и любой другой.
— Я не верю!
— И не нужно. Что мне от вашей веры или неверия? Убийца я или нет — а вы приползли ко мне с книгой в зубах, а хвостом не виляете только потому, что у вас его нет. И правильно — теперь не до гордыни. Нет, я не знаю, кто убил герцога Суэрсен, зато знаю, кто убил герцога Квэ-Эро. Вы, милейшая Ивенна, никто иной, как вы. Ради вас он поднял мятеж, из-за вашего страха — скоро умрет.
— Я отдам вам книгу, отпустите его! Если я виновата — то я здесь!
Вот оно — сказано главное, дальше держаться не за что; но наместница только негромко смеется:
— Полно, вам ничего не угрожает, а книгу вы можете оставить себе на память.
Ласковый смех и новый удар:
