— Молодцы. Скажи, вы в крепости были?
— Были пару раз. Оружие и продукты искали. Немцы только ворота и несколько своих объектов в крепости охраняют. По территории они особо не ходят. Рабочие команды из местных жителей и пленных на разбор завалов водят. Те работают, а немцы и полицаи встороне стоят. Ночью часовые в крепости стараются не отсвечивать. Боятся. Были случаи, когда часовые пропадали.
— Вы как туда попадали? Через валы?
— Есть там проход через вал. Он через наш бывший ветеринарный лазарет идет1. Дело прошлое. Мы ее до войны для самоходов пользовали.
— Ясно. Как думаешь, местное население нас поддержит, если мы город и
__________
1 так называемый 'Гавриловский капонир', место, где 23 июля 1941 года немцами был захвачен в плен командир 44 стрелкового полка майор Петр Михайлович Гаврилов. Он с 22 июня по 29 июня 1941 года возглавлял оборону 'Восточного редюита', а после его падения продолжал сражаться в крепости. Выжил в плену. 30 января 1957 года за образцовое выполнение воинского долга при обороне Брестской крепости и проявленные при этом мужество и героизм майору Гаврилову присвоено звание Героя Советского Союза
крепость захватим?
— Не знаю, товарищ полковник. 'Восточники' и те, кто в концлагерях
сидит, однозначно за нас будут, а вот остальные... Думаю все же
поддержат. Натерпелись в оккупации, а кто не захочет, на тот берег уйдет.
— И я так думаю.
Глава
Эти страшные русские леса...
— Русские леса, я вспоминаю с содроганием. Русские диверсанты и
партизаны, за которыми мы охотились, не люди вовсе. Не может нормальный человек, выживать и тем более воевать, в таких условиях
— Но что же, в них такого необычного, Курт?! Тех, кого я встречал на Восточном фронте и здесь в тылу обычные люди. Из плоти и крови. И ничем особенным не отличались от нас.
— Ты не прав Генрих! Я опытный солдат. Воевал в Норвегии, дрался в Польше и Франции. После ранения попал к егерям, где в лагере прошёл хорошую подготовку. Нас учили выживать везде, от пустынь до высоких гор. После мы участвовали в боях в Югославии и вылавливали поляков из Армии Крайовой по лесам под Краковом. Я вырос до командира взвода и командовал отличными парнями знавшими свое дело. Везде где мы были, нам сопутствовал успех. Но только не с русскими, — Курт замолчал, налил себе и гостю вина,задумавшись, посмотрел в окно.
— Так что там с русскими?
— Ах, ну да! Прости, я задумался. Так вот Генрих. Месяц назад нас из Кракова перебросили сюда, для борьбы с русским десантом и партизанами, что засели в пуще. Тот бой, я буду помнить вечно...
Мы прибыли на рассвете и наш майор, опытный вояка, прошедший огонь и воду, чтобы не терять времени, сразу направился к коменданту. Мы же, расселись около машин и болтали с местной пехотой и фельджандармами.
По словам парней, в округе появилось много русских бандитов и десантников из Брестской бригады НКВД. Они нападали на обозы, уничтожали наши гарнизоны, взрывали мосты и минировали дороги. Как бы их не старались уничтожить, русские всегда уходили от погони, скрывшись в лесной чаще, и поймать их, было невозможно. Теперь из-за опасности подорваться на мине или получить пулю близко к пуще никто не приближался, а уж через пущу вообще старались не ездить, а если и ездили, то только в сопровождении бронетехники. Практически все шли в обход, хотя это было вдвое дольше. Но зато риск нарваться на этих дикарей был куда меньше.
Майор вышел из здания комендатуры и, собрав офицеров, дал распоряжение, размещаться в выделенных под нас домах.
Неделю мы собирали сведения, выходя небольшими группами в пущу. Было несколько стычек с русскими диверсантами. Русские дрались отчаянно, действуя малыми группами, отступали, а затем контратаковали, умело обходили наши засады и почти не оставляли следов. Они действовали не хуже моих солдат, а порой были лучше их. В ходе одного из боев, нам удалось захватить в плен, раненого русского. На него было страшно смотреть. Весь в каком-то тряпье, из оружия — карабин и нож. Правда, этим ножом, он умудрился ранить, одного из егерей. Казалось, что он готов был рвать нас руками. Тем не менее, после тщательного допроса, он рассказал нам, где базируется их лагерь.
Со слов пленного выходило, что партизан было человек пятьдесят. Всего десяток из них диверсанты-чекисты, остальные бежавшие из лагерей военнопленные и местные жители. Из вооружения — винтовки, автоматические карабины, автоматы. Боеприпасов к оружию мало, на полноценный бой не хватит. Командиром у партизан был офицер-чекист, командир разведроты из Брестской бригады. Имеет награды. Человек опытный, до войны учился в институте, хорошо стреляет и прекрасно знает лес.
Майор решил не тянуть с 'охотой', так он назвал облаву на русских. Выделив для этого нашу роту. Он считал, что против наших егерей, вооружённых до зубов, партизаны не продержатся и часа. Комендант поддержал его, но предупредил, что русские очень хитры. В лес ушла наша разведка.
С рассветом следующего дня выдвинулись и мы. Майор шел вместе с нами.Вскоре мы встретились с нашими проводниками и через два часа, вышли на подступы к партизанскому лагерю. Русские были так любезны, что даже не выставили охранение или мы его не заметили. Лагерь русских представлял собой — шесть землянок посреди густого леса на берегу болота. Наши разведчики сообщили, что русские ведут себя спокойно, недавно позавтракали и занимаются повседневными делами — приводят себя в порядок, убираются в лагере. Наблюдение подтверждало их слова.
Это оказалось лишь видимостью. Нас ждали и были готовы к отражению атаки. Как только мы выдвинулись вперед, сработалигранатные растяжки. Затем на нас обрушились ловушки из охотничьего арсенала — заостренные ветки, самострельные ловушки, 'волчьи ямы'. Завязался бой. Оказывается, у русских были хорошо замаскированные позиции — выкопаны траншеи полного профиля, все землянки были соединены между собой ходами, имелись хорошо укрепленные ДЗОТы. Использовать минометы мы не могли — мешали ветви деревьев. Мы прокладывали себе путь только огнем пулеметов и гранатами
С какого-то момент рота начала нести весьма серьезные потери — русские не щадили для нас пуль и явно поставили себе целью полностью нас уничтожить. Надо признать, у них это практически получилось. Тогда в роте из ста человек, в живых осталось только сорок. С каждой минутой нас становилось все меньше. Я был единственным оставшимся в живых офицером — больше никого. Майор получил тяжелое осколочное ранение в ногу, но оставшись в строю, потребовал продолжить наступление. Я прекрасно его понимал — отступать через враждебный лес с не уничтоженными противником в тылу, было подобно самоубийству.
Из трофейных гранатометов удалось подавить оба партизанских ДЗОТа. Несмотря на потери и все увеличивающиеся количество раненых мы продолжали давить бандитов, продвигаясь вперед. Раненые поддерживали нас огнем своих карабинов и пулеметов. Огонь русских практически прекратился, и нам удалось захватить лагерь. Это придало нам силы. Продолжая наступление, мы прижали партизан к краю болота. А потом бой резко кончился. Совсем. На земле в лагере, в землянках и у болота лежало два десятка трупов русских обоего пола. Большенство с многочисленными ранениями. Ни одного живого. Только трупы, с ранами, перевязанные рваными тряпками женского белья, с зажатым в омертвевших пальцах рук оружием.
Мы не видели в кого стрелять. От болота поднимался густой туман. В наступившей тишине было слышно, как испуганные выстрелами и разрывами птицы возвращались к мирной жизни. Вокруг были кусты и густые деревья. Ни одного постороннего шума. Мне показалось, что русские просто растворились в воздухе.
Мы стояли и водили стволами в разные стороны, готовые вступить в бой в любую секунду. И тут в воздухе что-то свистнуло. Пулемётчик, стоявший рядом со мной, медленно обсел на землю, из его шеи торчала стрела. Самая настоящая деревянная стрела! Похожие я видел в Берлинском музее и у Геринга на охоте. С большим широко режущим лезвием наконечника и легким оперением, такие стрелы применяются охотниками против крупного зверя или незащищенного противника. На нас обрушился шквал стрел. Были не только описанные мной, но и более традиционные — узкие, граненые 'бронебойные' наконечники. Я успел их рассмотреть, когда пытался оттащить своего раненого фельдфебеля за дерево. Правда, спасти его не удалось. Еще одна стрела пробила ему легкое, и он умер у меня на руках.
Стрелы десятками летели со всех сторон, мы пытались стрелять, но куда? Цели не было видно. Люди, пораженные стрелами, падали один за другим. Наполняя воздух запахами крови, стонами и криками. Мы попытались отступить обратно в лагерь, под прикрытие парней, что остались там. Но нам это не удалось. Обстрел только усилился. Только я пробежал несколько десятков метров, внезапно почувствовал удар по спине, сразу за ним — по руке. Понял, что я все! Упал. Потерял сознание. Мне повезло — стрелы, попавшие в меня, были бронебойные. Может поэтому и остался жив.
Когда я очнулся, всё было кончено. Рота осталась навечно лежать в лагере и у края болота. Эти дикари обобрали нас до нитки. Ни оружия, ни еды, ни одежды. В лагере партизан виделись фигуры людей, разбиравших свои трофеи. Ползком, преодолевая боль, вдоль края болота, мне удалось отползти дальше в лес, а потом обойти лагерь партизан, выйти на позиции, откуда мы начали свою атаку.
Раздетые трупы камрадом лежали вокруг. Среди них был и труп майора. С помощью палки, которую я использовал как посох, я начал путь обратно. Не знаю, как дошёл. Думаю, русские меня специально выпустили из леса, чтобы я рассказал о произошедшем. Что и сделал, когда через сутки весь больной, добрался до наших войск. А потом я оказался в госпитале, где мне сделали кучу операций и признали инвалидом.
Русский солдат, которого мы допрашивали, умер за несколько часов до моего появления в комендатуре. Он напал на часового и был им застрелен. Я видел удовлетворенную улыбку на мертвом лице русского. И после этого ты говоришь, что они обычные люди. Нет, они фанатики или сделаны из другого теста. И это не просто слова. Он мог бы жить. Ведь он правильно указал месторасположение лагеря противника, а в том, что мы попали в засаду, не было его вины. Ведь не мог же он заранее знать, что русские приготовили нам ' кровавую баню' ...
Скажу откровенно — я не готов сделать как он...
Глава
Соня
Дождавшись пока полицаи закончат свои дела и уйдут с берега болота, аккуратно, почти не дыша, Соня, поправила маскировку и посмотрела на Михайлова. Сержант улыбнулся ей одними глазами и вновь прильнул к пулемету.
Заканчивался четвертый день, как бригада ушла, оставив раненых и гражданских на этом острове среди болот. Если все будет хорошо, то их мучения сегодня закончатся. 'Дед' вернувшись из разведки, сказал, что нашел дорогу, по которой можно будет выйти из окружения. Так что надо дождаться темноты и дальше уповать на Господа и удачу, а то уже надоело сидеть в болоте. Особенно когда приходила очередь высиживать в воде. На острове не развернуться. Сухого места только для тяжелораненых и нашлось. Остальным с наступлением светлого дня в противоипритных костюмах приходится заползать по горло в воду и неподвижно выжидать темноты, чтобы выползти на берег, поесть и отогреться.
Лежать на берегу было скучно, и девушка стала вспоминать все произошедшее с ней за это время...
Их семья после русской революции жила в Белостоке. Отец работал в лесничестве, мама шила одежду. Дедушка жил отдельно, у него был небольшой домик, где он сдавал комнаты приезжим и зарабатывал на этом очень неплохие деньги. А еще он был очень хорошим сапожником. Лучшие люди города шили у него обувь.
За несколько лет до начала войны с немцами отец поругавшись на лесопилке с таким же русским, как и он сам, заболел, а потом как-то быстро умер. Мама осталась одна с двумя детьми на руках. Возвращаться к дедушке она не стала. Жили в городе, мама подрабатывала шитьем. Соня как могла, помогала ей ухаживать за братиком Гилей1, который на два года был младше. Она хорошо училась в польской школе и ее ставили в пример другим ученикам. Лучше всего ей давались иностранные языки — французский, немецкий и русский. По выходным ходила в гости к дедушке.
Все изменилось — с войной. Сначала через город на фронт шли польские войска. Такие все чистенькие, красивые, с гордостью говорившие, что скоро вернутся назад с победой. А потом в город на поездах стали прибывать раненые в окровавленных бинтах, грязной и рваной одежде. Массово шли похоронки. Город наполнился женщинами в черных одеждах. Все ждали прихода немцевс их 'новымпорядком', о котором было так много разговоров. Но они не задержались надолго, их сменили Советы.
Приход 'восточников' встречали с надеждой на лучшее, верой в наступление скорого мира. Сначала так и оказалось. В городе появилось много русских военных. Было интересно рассматривать их военную технику и офицеров. В остальном жизнь не изменилась — работали все школы — еврейские, русские и польские. Работали и магазинчики. Правда, с промтоварами стало плохо. Русские быстро раскупили старые запасы, а нового неоткуда было привезти. Но все надеялись, что это скоро наладится. Потом пошли слухи об арестах, что шли среди поляков и местных русских. Евреев чекисты особо не трогали. Арестовали тех, кто числился богатым и все.
Дедушка сказал, что жить можно при любой власти — главное хорошо делать свою работу и получать за это деньги. Он был просто завален заказами от русских штабных офицеров. Они все хотели иметь сапоги, сделанные его руками. Дед очень надеялся, что так будет продолжать и дальше. Увы, вскоре началась новая война. Немцы очень быстро выбили русских и ворвались в город.
Брата и его друзей, решивших посмотреть, как в город входят новые оккупанты, немцы сожгли в синагоге вместе с пойманными в городе евреями. Похоронить их не дали. Да и нечего было хоронить. Все сгорело, только головешки и остались.
Через несколько дней после тех событий поляки, что сдавали нашей семье квартиру, предложили съехать. Идти было некуда, и мама попросила деда пустить их пожить к себе. Тем более, что его квартира располагалась __________________
1 евр. — радость
на территории организованного немцами гетто. Дед, молча, привел их в маленькую комнату, оставшуюся от восточников, и сказал: — 'будете здесь жить'. Через несколько дней к ним подселили еще одну семью, а потом еще одну. И это было очень большой проблемой.Во всех домах было очень тесно, холодно. Район был просто сверх всякой меры напичкан людьми. В маленьких квартирках жило по 7-8 человек.
С самого начала вся жизнь, все проблемы в гетто сводились к необходимости прокормиться. Никакого хлеба никто не выдавал. Да, были пекарни, но все равно хлеба было мало. И еще печи в пекарне использовались, чтобы готовить 'субботний чолнт'1, а это тоже вело к дефициту хлеба. Все время хотелось есть. Все кушали в своих комнатах, на кухне никто не питался. В нашей квартире жили религиозные люди. Они отмежевывались от нас, соблюдая ритуал. На общей кухне не было ни столов, ни примусов. Печка топилась дровами. Соседи по нашей кухне ели кошерную пищу. А мы ели что придется. Завтракали сваренной накануне картошкой в мундире. Кусочек сала, селедочка иногда. Молока не было. Остальные евреи сала не ели, боже сохрани появиться с ним на кухне! Они нас гнали немедленно!
