Еще через двое суток передомной стояли, опираясь на костыли, и лежали на носилках пятеро бойцов моей бригады. Двое кадровых (вот ведь как стал считать — чуть более полгода в бригаде — уже кадровые!) — восемнадцатилетний младший лейтенант Афанасьев с сержантом Клышниковым из второго батальона и трое рядовых, пришедшие в бригаду за месяц до высадки в Белостоке. 'Младшого' я знал как хорошего спортсмена и стрелка, отличные показатели у него были и по метанию ножей.
С конвоем формальности решили быстро и они, не задерживаясь, уехали к себе в часть.
Раненых и тех, кто не мог говорить, тут же отправили в санчасть. В итоге со мной в палатке остался лишь младший лейтенант, за кружкой чая, передавший мне две тетрадки — журнал боевых действий сводного батальона, дополнивший его своим рассказом о похождениях в немецком тылу.
— Хорошо мы по Августовским лесам погуляли. Немцев и их прислужников побили много, но и нас в итоге намного меньше стало. Кто в сражениях погиб, а кто и на сторону рванул. Правда, не помогло им это выжить! Поляки хуже немцев преследовали. Хорошо если захваченных в плен просто гитлеровцам сдавали, а то многих прямо на месте убивали. Пришлось посмореть на растерзанных поляками наших ребят.
Немцы с каждым днем все плотнее сжимали кольцо окружения. Против нас действовали специальные противопартизанские части егерей и полицаев, переброшенные из Белоруссии и регулярные войска, прибывающие с Запада.
С оружием, медикаментами и боеприпасами совсем туго было. Дрались только тем, что смогли у врага отбить. Но этого было ой как мало. Немцы свои тылы очень хорошо охраняли. Редко когда удавалось поживиться. К концу месяца продовольствия, медикоментов и боеприпасов, вообще не было. Одни крохи. Раненых по несколько суток не перевязывали. Дошло до того, что из-за отсутствия боеприпасов в штыковые атаки на врага ходили. От отряда, дай бог, четверь осталось, с большим обозом раненых.
Когда немцы прижали остатки отряда к болоту, Григорьев собрал ударный кулак из 400 ребят. С задачей имитировать прорыв бригады и дать возможность вывезти раненых в безопасный район. Я командовал сводной ротой. Мы смогли прорвать оборону немцев и захватить участок шоссе Сувалки — Сейны, в направлении Лещевек. На шоссе по-тихому удалось захватить несколько грузовиков и в них разжиться боеприпасами и провизией, а практически следом накрыть вражескую роту на отдыхе.
Потом в течение двух суток дрались, удерживая шоссе, давая остальным уйти. Немцы купились и бросили на нас все свои силы в том районе, считая, что отряд рвется на Краснополь. В это время отряд комиссара смог вырваться из ловушки.
Из 400 бойцов, дравшихся у Лещевек, в живых осталось только 12, неоднократно раненых и контуженных, собравшихся после последнего боя в воронке разрушенного блиндажа. Немцы не особо хорошо осматривали наши траншеи, спешили. Комиссар, с отрядом вырвавшись из окружения, нанес удар на юг по тылам окружавших отряд войск. Поэтому немцы рванули за ними.
Мы же собрав по окопам оружие и боеприпасы, найдя несколько трофейных тачек, уходили краем леса на север. По-хорошему нужно было несколько суток, чтобы прийти в себя. Но немцы могли вернуться и нас найти. Поэтому мы и двинулись в путь.
Нас ходячих было четверо. Двое все время находились в охранении и вели разведку. Оставшиеся двое занимались перемещением раненых.
Впереди, метрах в двадцати от группы, опираясь на палку, шел сержант Саша Коптяев из третьей роты, сзади, младший сержант Куренков с единственным на группу ручным пулеметом. За сутки делали не более 10 км. Карта у меня трофейная была, по ней и шли. В пути четверых раненых похоронили.
К вечеру третьего дня пути вышли к лесному хутору. Часа два за ним наблюдали. Там жило всего несколько гражданских — дед и пара женщин. Ничего подозрительного не увидели. Да только ловушка это была. Потом уже понятно стало, когда вляпались по-самое не хочу.
Посоветовшись с остальными. Я с Коптяевым и Сергеем Рементовым, он к тому времени в себя более или менее пришел, пошли на хутор. Клышников остался с ранеными и нас прикрывать.
Стоило нам только выйти из подлеска на открытое пространство, как справа, одновременно сыпанули несколько автоматных очередей, а затем рядом с нами стали рваться мины.
Вижу: Коптяев, взмахнув руками, упал. Хотел к нему рывок сделать, но услышал, как Рементов ойкнул. Оглянулся. Сергей сидит, за ногу держится. Подхватил его, затащил в какую-то воронку, перевязал. Попытался разобраться в обстановке. Только голову поднял, как рой пуль заставил убрать ее вниз. Недалеко от меня был куст и крупный валун, я откатился туда. Но и здесь не было спасения. Пуля, ударившись в камень, разорвалась у самой головы. А пули бьют и бьют по камню у самого уха, словно молотом вколачивали меня в землю. Тем не менее, подхватив Рементова, пополз к лесу. Сергей помогал мне, как мог — коленями и локтями.
Бой был каким-то сумбурным. Огонь был настолько сильным, массированным, что создавалось впечатление, будто лес, хутор, каждое дерево и кустарник по нам стреляет, отчасти, наверное, так и было: пули и мины выбивали из деревьев острые щепки, они рвали на нас одежду, секли лица, впивались в тело.
Только за стволами деревьев и удалось отдышаться. Тут удалось рассмотреть тех, кто на нас напал. Это были поляки, человек пятьнадцать. Определить, что это были именно они, не составило труда — нападавшие были в конфедератках и немецких мундирах. Рассыпавшись цепью, короткими перебежками они приблежались к нам.
Клышников экономичными очередями из пулемета прикрывал нас, из леса, ему помогали выкашивать поляков еще две винтовки. К бою присоединлись и мы с Сергеем. Нам удалось ополовинить наступавших. Под нашим огнем они залегли на поле мужду хутором и лесом.
Миномет, пристрелявшись, не давал покоя, кладя мины рядом с нами. Серега остался лежать за деревьями, а я, краем леса, дугой двинулся искать позицию минометчиков. Боевое охранение поляков нашлось метров через шестьсот. Двое молодых ребят с винтовками в руках смотрели на поле боя. Обоих снял бросками ножей. Одного, правда, пришлось добивать.
Позиции минометчиков закидал гранатами, что нашел на убитых. Миномет оказался целым. Чуть не влип, когда из кустов, на взрывы, вылетел поляк с ручным пулеметом. Выстрелили почти одновременно. Мне повезло, его пуля прошла по касательной. Я же попал ему в грудь.
До сих пор понять не могу, как у меня все получилось. Наверное, жить очень хотелось. Когда пуля в меня попала, подумал что: 'Все — я убит'. Такая меня в тот момент обида захлестнула: надо же оказаться такой легкой добычей для врага. А когда понял что живой, такая радость и желание обнять все кругом появилась, что я поляка не добил, а только обезоружил и связал.
Те поляки, что на поле лежали, поняли, что что-то пошло не так, и решили отступить. Да только не дали мы им этого сделать. Два пулемета, да три винтовки это много на восемь человек. Шестерых мы сразу положили, еще двое к хутору подались, Оттуда их пулемет поддерживал. Да у меня миномет имелся. С третьей мины в самую точку попал, а с шестой пулемет задавил.
Из ходячих, я один остался, потому пришлось мне идти на поле и хутор поляков зачищать. Раненых только двое и нашлось — порутчик и баба у пулемета, на хуторе. Добил, чтобы не мучались.
Вторая баба дюже умная оказалась. Ядвигой ее звали. Она откуда-то из Белостока к родственникам приехала, да так и осталась на хуторе с ними жить. В бою не участвовала — сразу сказала, что медик и раненых польских партизан из 'АК' лечила. Очень уж она жить хотела, раздеваться сразу стала, да в комнаты звать. А когда я ей отказал, показала, где наших пленных держали, и где какие запасы лежат.
В подполе поляки пятерых наших парней в качестве батраков держали. Они за поляков все тяжелую работу делали. Дед-то лесником и владельцем лесопилки оказался. Вот он парней и припахал лес для немцев валить, да пилить за похлебку. Немцы раз в неделю за досками и кругляком приезжали. Как раз тем утром очередную партию продукции забрали.
Парни еще в сорок первом, под Гродно, в плен к немцам попали. Содержались в лагере недалеко от Кенигсберга. С прошлого года, как понимающие немецкий язык, работали в Восточной Пруссии на восстановлении железной дороги. Бежали, когда наша авиация в очередной раз бомбила станцию, где их содержали. Шли к фронту, да вот к поляку в батраки попали.
Взял я парней к себе в отряд. С их помощью раненых на хутор перенесли. Ядвига их потом прооперировала и перевязала.
Без потерь в этот раз не обошлось. Кроме Коптяева, которому пуля попала в голову, погибли еще двое из числа тяжелораненых. Они лежали рядышком, когда мина разорвалась в ветвях над ними.
Хутор поляки как явку и госпиталь держали, потому там запас медикоментов и продовольствия был неплохой. Шесть дней еще мы там провели. Раненые на домашних харчах, да окруженные заботой окрепли. Трех польских связных за эти дни перехватили и на встречу с 'костлявой' отправили.
На седьмой день засаду немцам сделали. Хорошая такая у нас засада получилась. Три грузовых машины захватили. Пять немцев — водителей и охранников перебили.
Офицера-тыловика, из комендатуры Сувалок, расспросили, что к чему, где немецкие части и посты располагаются. Он нам рассказал и о гибели отряда комиссара Григорьева. Недалеко его отряд уйти тогда смог. Зажали его немцы в лесу и уничтожили подчистую. Пленных почти не было — всего человек десять немцы ранеными, в бессознательном состоянии, захватили. Труп Григорьева по документам определили.
Одну машину мы себе оставили, остальные отогнали к лесопилке и там сожгли. В тот же день, на машине, мы в сторону фронта двинулись. Водителем парень из бывших пленных был. Он в артполку тоже за 'баранкой' сидел. Я в качестве офицера— тыловика был. До фронта там всего — то километров 270 по шоссе было.
Глупость, конечно, совершили. Я виноват, не рассчитал, как следует, на авось да удачу понадеялся. Всего полсотни километров и проехали, как на немецкий жандармский патруль налетели. Тихо снять их не удалось. Пулеметчик с мотоцикла, пока его не убили, шум поднял, нам машину повредил, водителя убил. Машину пришлось бросить.
Дальше пешком по лесам да болотам шли. Три недели эти двести с хвостиком километров шли. Фриц-то правду о расположении своих войск сказал, да и на его карте все отображено было. Где возможно мы немецкие гарнизоны стороной обходили, в двух деревнях польских полицаев перебили. Там же в деревнях десяток наших пленных, да задержанных освободили. Шли, стараясь шоссе из вида не выпускать. Парные патрули да одиноких солдат и полицаев уничтожали. Тремя телегами и пятью лошадьми обзавелись. Два лесных склада удалось поджечь — один с кругляком, второй с торфенными брикетами. С немцами в кошки-мышки постоянно играли. То бежим, то стоим по паре суток. Они наш след и теряли.
Ближе к фронту двигаться хуже стало. Пост на посте и постом погоняет. Войск кругом натыкано было море. И немцы там и литовцы, и латыши, и словаки и не пойми кто ещё, да и русских с украинцами хватало. Все оборону укрепляли, новые позиции строили. Ну да мы под них в своей трофейной одежке и сошли. Разведали, что где, нашли как к передовым позициям и часовым приблизиться и по 'ниточке' прошли. Трех фрицев в передовой траншее на ножи взяли, еще двух, в том числе лейтенанта к своим притащили. Обоз, правда, потеряли. Зато раненых всех вынесли.
Сразу после перехода линии фронта нас разоружили и в фильрационный лагерь загнали. Там нам не сразу поверили. Заперли, в какой-то сарай, где уже до этого человек двадцать задержанных сидело. Сутки ничего не давали, есть, и на допросы не водили. Спасибо хоть раненых перевязали и воды оставили.
Повезло что конвоир, водивший нас по нужде, сам бывший пленный, уговорил своего земляка нам поесть немного дать, а то б сдохли с голода.
Следователь порядочный попался. Не бил, как другие. Внимательно выслушал. Все мои показания записал и при мне в штаб дивизии звонил, чтобы с бригадой связаться...
Верил ли я рассказу 'мамлея'? Конечно, верил. Ни минуту не сомневался, что он говорит правду. Многое из того, что он рассказывал, мне самому не раз приходилось пережить. Да и видеть надо было парня — уставшего, измученного отвественностью за людей, внутренними переживаниями и ранами.
Сообщение о гибели отряда комиссара Григорьева было не первым. Немцы были так рады этому, что разбросали кучу листовок с сообщением об этом над нашей линией фронта. А на второй полосе в берлинской еженедельной эмигранской газете 'Новое Слово' поместили большой очерк с парой фотографий о разгроме нашей бригады. Все это подавалось с большой помпой как крупный успех немецкого командования и бездарности советского командования, бросивших людей на убой.
Рассказ Афанасьев и показания остальных послужили основанием представить 'мамлея' к званию Героя Советского Союза. Через два месяца после наших ночных посиделок, в день, когда был подписан Указ о его награждении, командир 1-й мотострелковой роты лейтенант Афанасье был убит в бою под Пинском, бандеровцами.
Глава
У Канариса...
— Простите господин адмирал, я вновь опоздал.
— Ничего страшного Вильгельм. С кем не бывает. Майор Моос1 предупредил, что самолет задерживается. Как у тебя дела? Разобрались с Беловежским архивом? Много мы потеряли?
— Не все так плохо как казалось раньше. Русские захватили архивы разведывательно-диверсионных школ Барановичей, Белый Переезд (Петриковский район), Бобруйска, Борисова, Волковыска, Витебска, Ганцевичей, Гомеля, Марьиной Горки, Могилёва, Сенно и Слуцка.
— Плохо. Это мужские школы?
— Не совсем. Белый Переезд, Бобруйск, Борисов, Ганцевичи, Марьина __________
1 'Марвиц', начальник Варшавской абвершколы. Она размещалась на даче Пилсудского в мест. Сулеювек, близ железнодорожной станции Милосна (21 км. восточнее Варшавы), полевая почта — 57219
Горка, Могилёв, Сенно — курсы смешанного состава. Гомель и Слуцк — смешанный состав, но с преобладанием женского контингента. Волковыск — чисто женская школа. Общая численность захваченных врагом карточек порядка тысячи штук.
— Насколько это опасно для наших агентов?
— Сложно сказать. Школы в первую очередь отправляли картотеки тех агентов, с кем ранее была потеряна связь или достоверно известно, что агент погиб или захвачен врагом.
Данные на действующих, а так же на наиболее ценных агентов направлялись сюда в Варшаву. Поэтому я считаю, что русские нанесли нам существенный удар, но было бы хуже, если бы они смогли перехватить варшавские картотеки.
— Я уже дал команду перевести их в хранилище. Плохо то, что мы лишились в Беловеже большого числа наших кадровых сотрудников.
— Война.
— Да война и на ней не избежать потерь. Что по Бресту?
— Здесь в рапорте все, что нам удалось накопать. Осенью прошлого года гестапо удалось завербовать одного из бывших сотрудников русской администрации, оставшегося с началом войны в городе. Гестапо не хотело его расшифровывать, но им пришлось поделиться с нами сведениями о нем. Агент сейчас занимает довольно большой пост у партизан. Он включен в руководящий состав Брестского партизанского соединения. Через него мы вышли на русское подполье в городе, а так же партизан действующих в Беловежской пуще. Нужно выждать еще некоторое время, чтобы раскрыть всю подпольную сеть и подготовить удар.
