Я покинул пустующий класс, и под светом одинокого факела освещавшего подземный коридор вынул клочок пергамента. И содержимое повергло меня в такой шок, что я прислонился к стене, желая запустить Аваду в собственный лоб. То, что предстояло сделать выходило за всякую грань добра и зла.
И все, сказанное ранее Северусу, в меньшей степени относилось и ко мне. Но — относилось. И на душе стало так невыносимо гадко, так противно и больно, что я едва не послал весь мир, и не отправился на Астрономическую башню.
Но что изменится, погибни я напрасно? Большинство останется в неведении, и погибнув я ничего не достигну. А для грязной работы они найдут и другого.
«Хотите сломать меня? — подумал я мрачно, — „а вот хрен вам!“.
Нет выхода, кроме как жить, делая подлости, в надежде на спасение. И постараться не сойти с ума. Простите меня за все.
Решившись, я бросился в сторону гостиной Гриффиндора за мантией невидимкой, и картой. К счастью, сегодня с Сессилией не пересекался, и карта все ещё у меня. Без главного творения Мародеров задача бы существенно усложнилась, а так… самое сложное наступит позже. Наедине с собой.
Зевнув, я сообщил Рону и Гермионе, тихо воркующим у камина, что чертовски вымотался, и иду спать. Уизли молча кивнул, а Грейнджэр махнула рукой: им явно не хотелось отрываться друг от друга. Это мне на руку.
Плотно задернув полог постели, я сбил одеяло в рулон, и накрыл его вторым, предварительно наложив простенькую иллюзию. А над пологом основательно поколдовал. Теперь, если даже кому и придет в голову взломать защитные чары над кроватью, чего никогда не случалось, то все, что незваный гость узрит — мирно посапывающего Поттера.
А сам, накинув мантию поверх утепленной одежды, на цыпочках вышел из гостиной.
Мороз по коже. В горле ком. Сердце судорожно бьется от предстоящего злодеяния, и ничто не может унять колотящую дрожь. Зайдя в темнейший закуток без единого портрета, вытаскиваю карту Мародеров.
„Они в библиотеке. Да что вы там забыли, в такое-то время!“ — воплю я про себя отчаянно. К сожалению, мне это только на руку. Остается только потерпеть какое-то время, и дождаться их появления.
Время будто остановилось. Пот капал с лица и стекал за шиворот. Впервые, с давших времен встречи с чем-то ужасным во время Испытания, устроенного Гарфилдом, испытываю подобный необъяснимый и безотчетный страх.
„И впрямь, душа раскалывается надвое“, — мелькает оброненная мысль, и тут же исчезает, ибо две точки на карте начали движение. Вот и пробил час.
Они выходят. Одна, высокая длинноногая красотка, жгучая брюнетка ослепительной внешности. Даже без зрителей, она уже чеканит по-взрослому шаг, очаровывая окружающее пространство. Будущая сердцеедка. Знающая себе цену мадам, и не боящаяся использовать красоту в собственных целях. Но мне нужна не она. К сожалению. С ней было бы проще. Мне нужна младшенькая.
Чуть более приземистая и менее длинноногая шатенка больше напоминала нескладного подростка, чем зрелую девушку. Обычная походка уверенного в себе человека, которому плевать, привлекает ли он чье-то внимание. Раздавшийся чистый беззаботный смех из девичьих уст, прогремел будто сигнал к действию.
— Ступефай! Ступефай! — две короткие вспышки, прямо в цель. Не ожидающие подобного девушки, пораженные со спины, падают на пол, оглушенные. Подхожу и подхватываю нужную. Теперь — на выход.
Кратчайший путь за Хогвартс — воспользоваться одним из восьми подземных переходов. Но зачем тогда полеты?
Подхватываю на руки невесомую ношу и взлетаю в ледяной ночной воздух. Ночи уже холодные, в Британии-то, отмечаю краем сознания. Сознания гаснущего и плывущего по течению обреченности. Тело девушки на руках такое живое, такое теплое и беззащитное. Такое легкое. Такое крохотное.
Выбраться за пределы антиаппарационной зоны двухминутное дело, если лететь. Куда теперь? Визжащая хижина? Почему бы и нет?
Хлопок аппарации, и вот я, посреди ободранной пыльной комнаты, носящей следы тотального разрушения. Заколоченные изнутри окна, обломки мебели повсюду и следы когтей на трухлявом дереве. Теперь легенды не будут безосновательными. Начиная с этого момента сие место действительно проклято.
Кладу хрупкое живое тельце в дальний угол комнаты, а сам шагаю как можно дальше. Хриплое дыхание вырывается из груди, пальцы немеют, в глазах меркнет свет. Поворачиваюсь. Поднимаю палочку. Рука дрожит. Тварь я дрожащая, или право имею? Не имею. И не имеет, никто и никогда.
Начинающая оформляться грудь мерно вздымается, натягивая зеленую утепленную кофточку. Розовые губки нежно подрагивают, она улыбается во сне, вспоминая что-то хорошее. Прости меня. Молю, знаю, что не простишь…, но прости меня.
— Круц… — начинаю и прерываюсь на полуслове. Ты поворачиваешь головку, качнув каштановыми локонами, твое дыхание незаметно срывается, а глаза невинно распахиваются. Нет, ТАК, я не смогу…
— Авада Кедавра!
Ядовито-зеленый луч мощнейшего заклятья врезался в девичье тело, и швырнул о стену. Глаза, полные ужаса, успевшие на секунду осознать происходящее, так и остались безжизненно открытыми. Прости меня.
Только сейчас подхожу, на удивление ровным шагом, хотя секундой ранее казалось, что потеряю сознание. За окном раздается неясный шум, и я спохватываюсь, будто преступник, пойманный на горячем… да так оно и есть. В душе мертвая пустота. Подхожу к телу, нацеливаюсь палочкой и начинаю:
— Секо! Диффиндо. Секо! Сектумсемпра! — лицо, голова и тело девушки покрывается ужасающими ранами, должными свидетельствовать о невыносимых пытках перенесенных невинным телом. Вот то, чего я не смог сделать. Не смог пытать её перед убийством. Останавливаюсь лишь тогда, когда кровавая лужа достигает ботинок. „Придется же чистить“, — отмечаю на периферии сознания, автоматически морщась.
Переворачиваю на спину, и срываю кофту напрочь, обтянутыми в перчатки ладонями. Здесь предстоит работа поизящнее.
Пять минут спустя снова вынимаю проклятый пергамент, и всматриваюсь в очертания неплохо прорисованного особняка. Беру её за руку и аппарирую. Быстрее, быстрее бы покончить со всем этим…
Выйдя из прыжка, перекручиваясь, впечатываю тяжелое, как камень девичье тело в себя. Отпрыгнул шагов на пять, осознав, что с ног до головы измазан кровью. Почему мне так страшна кровь?! Подхожу к точке, к древнему семейному постаменту, находящемуся в полумиле от виднеющегося вдали поместья. Леденящий ветер развевает волосы, я хапаю воздух ртом, желая заглушить, насквозь проморозить гложущую муку, но тщетно. Это пламя не загасить.
— Прости меня, — прошептал я одними губами, и не заметил, как невольные слезы покатились из глаз. — Прости, Астория.
И швырнул тело девушки оземь. Точно к подножию семейного постамента. И аппарировал прочь.
«Убийство десятилетия! Неизвестный маньяк зверским способом прервал жизнь четырнадцатилетней Астории Гринграсс, младшей дочери древнего и многоуважаемого рода. По словам колдомедиков, нашедших тело сегодня утром, девушка была зверски изуродована и изувечена, от чего вероятно и скончалась. Выяснить, являлось ли завершением Смертельное заклятье, на данном этапе не представляется возможным. К слову, на спине у юной мученицы было вырезано два слова: „Плати, Гринграсс“. Вот как прокомментировал это отец двух дочерей, в одну ночь постаревший на десятилетие, Лорд Гринграсс:
— Сволочь будет найдена и уничтожена. Если ему не повезет — лично мной. Я положу жизнь, на поиск и убийство мерзавца, и смерь его будет вдесятеро страшнее, чем у моей доченьки… кровинушки… (на этих словах мистер Гринграсс не смог сдержать слез). — Дамблдор подписал себе приговор, — продолжил, оправившись, Лорд. — Если у него из-под носа похищают, и зверскими пытками умерщвляют студентов, то грош ему цена, как директора.
Ещё Лорд Гринграсс заявил, что на данный момент Род не имеет крупных долговых обязательств, перед кем бы то ни было, а угроза, выведенная на спине несчастной жертвы не более чем способ отвода глаз.
— Это свихнувшийся, больной маньяк-одиночка. И моя задача, удавить его этими вот руками, — не терпящим возражения тоном заявляет Лорд. Нам лишь остается пожелать удачи расследованию, и посоветовать всем вам: берегите детей! На этом все, следите за новостями.» — закончила читать Гермиона, напряженно впившись пальцами в утренний выпуск Пророка. — Гарри, на тебе лица нет!
— Вчера съел что-то несвежее… утром тошнило, — не моргнув глазом, соврал я. Меня действительно тошнило. Только душу. Хотелось вырвать напрочь из груди воющую расщепленную сущность. Окидываю взглядом стол Слизерина.
— Дафну ещё до завтрака забрали, — невесело бросил Рон. — Одно только не ясно, почему Асторию? Почему не эту заносчивую стерву, почему тихую, скромную девушку?
— Такова жизнь, — невесело отвечаю. — Если хотели надавить на отца, то выбрали ту, которую больше любил, очевидно. Я пойду, что-то мне нехорошо.
И наскоро попрощавшись, я, под встревоженными взглядами друзей, покинул Большой зал. Не слушая речь Дамблдора, что-то яростно вещающего о возмездии и поимке преступников. Тщетно, я постарался замести все следы. Благо обучен. В который раз за утро вытаскиваю проклятый пергамент. На этот раз пустой, в отличии от вчерашнего вечера:
“ Цель: Астория Гринграсс. Задача — выкрасть, пытать с сильными увечьями. Вырезать на спине надпись: „Плати, Гринграсс“. Убить. Подбросить под семейный постамент следующего вида» — и изображение поместья. Вчерашний рисунок не выветривался из головы, не уходил. Плевать на Снейпа и Дамблдора. Плевать на Грабодрогга и проклятых вовек гоблинов. Я ненавидел себя сильнее всех. А боялся больше всего не Волан-де-Морта или смерти, а клочка потрескавшегося пергамента.
Эпилог 2-й части.
Следующие недели представляли собой калейдоскоп сменяющейся, переливчатой карусели. Полностью погрузившись в тренировки: утренние пробежки и занятия со Снейпом, попытался выбросить из головы произошедшее. Даже наварил себе в Выручай комнате успокоительное зелье, и принимал небольшими порциями. Слабо, но помогало. Затем, как-то незаметно, едкая, уничтожающая горечь сменилась отупляющим безразличием. Я как робот занимался, качался, и затачивал механизм своего бытия под грядущие события.
Гермиона если и замечала какие-то отклонения, то виду не подавала. По крайней мере на уроках и в гостиной я пытался вести максимально приближенный к реальном образ жизни: отвечал на прямые вопросы, поддерживал всеобщий смех… А ночами просыпался в холодном поту, от лица малышки Астории, глядящей на меня большущими глазами. Без злобы, но с холодным, пытливым укором, будто спрашивая — за что?
В абсолютной апатии отдал Карту Мародеров Сессилии, с нескрываемым превосходством ухмыльнувшуюся краешком губ.
Расследование тем временем зашло в тупик. Дамблдора не сместили, хотя критика недавнего преступления, вкупе с давлением Пророка заметно пошатнули позиции директора. Весь слизеринский стол ходил как в воду опущенный, даже Малфой попридержал коней. А на меня все больше накатывал лед безразличия. Я не спорил со Снейпом, не конфликтовал с учителями, просто знал, что эта скорлупа — способ оберечь психику. и каждый новый день встречался все с большим равнодушием и механической работой: пробежка, уроки, Выручай комната, Снейп, сон. Возможно этого гоблины и добивались? Максимально омертвевшего, бездумно выполняющего свою работу падшего робота?
И через две недели тоскливого самобичевания прозвенел первый звоночек.
'Гринготтс, через час', — гласил недвусмысленный приказ.
— Явились, не запылились, — приветливой улыбкой встретил меня Грабодрогг и поднялся с места. — Чай? Кофе? Чего-нибудь покрепче?
— Нет, спасибо, — холодно отвечаю, не собираясь надевать масок. Приговор гоблинам уже оформлен и подписал, осталось дождаться часа. Так я себя убеждал.
— Значит, у нас вышло? — утвердился в своем Грабодрогг, довольно кивнув.
— Безупречно, — раздался жесткий смешок, и к столу подошел седоволосый, высокий мужчина с взглядом, привыкшим повелевать. Резкие линии скул вкупе с жестким взглядом выдавали волевого и сильного лидера. Одетый безукоризненно, по последнему писку моды, сжимая в руках древко небольшого посоха с черным навершием.
— Лорд Ричард Гринграсс собственной персоной! — важно провозгласил гоблин.
Я, не удержавшись, соскочил с места, становясь в боевую стойку. Палочка в один момент оказалась в руке, целя лицо лидеру Рода. Уровень потенциально исходящей угрозы я примерно представлял. Но, смысл слов, исходящих из пасти Грабодрога, все более отчетливо долетал до затуманенного разума:
— Сядьте вы, мистер Поттер, не суетитесь.
— Готовы умирать, Поттер?! — с перекошенным от предвкушающей злобы лицом ухмыльнулся аристократ. И тут я понял, что просто дам себя убить. И опустил палочку.
Гринграсс смотрел на меня несколько секунд с непонятным выражением лица, затем вздохнул, отвел взгляд и хрюкнул. Гоблин хихикнул в кулак. И дружный двойной хохот огласил небольшую комнатку.
— Вы ему ещё не сказали? — утирая слезы, поинтересовался Гринграсс.
— Проверяли на вшивость, — невозмутимо ответил Грабодрогг, и мерзко захихикал, — не начнет ли суетится, делать глупостей, пытаться покончить с собой…
— И он справился, — довольно кивнул лорд.
— О чем речь? .. — осторожно интересуюсь. До подавленного разума начинает доходить некая неоформленная, невероятная мысль, но так тяжело поверить…
— Вы невиновны, мистер Поттер, — четко выговорил Гринграсс. — Вы не убивали мою дочь.
— Что?! Как?
— В Хогсмид Дафна отправилась и вправду с Асторией, а вот обратно вернулась, и остаток вечера просидела в библиотеке, с гомункулусом, на которого наложили совершенные чары личины, с помощью невероятного гоблинского мастерства, — лорд шутливо поклонился Грабодрогу.
— Видите ли, Поттер, — продолжил гоблин, — на политическом фронте ситуация обостряется. Союз Гринграссов с Малфоями, ещё нигде официально не предоставленный, но издавна на слуху у всей аристократии. Что сковывало руки нашему дружественному лорду.
— Верно, — спокойно подтвердил Гринграсс. — И единственный способ увернуться от данного, пусть и наедине слова — подстроить смерть своей дочери. Иного повода Малфои бы не приняли, как и Темный Лорд. Гринграссы издавна придерживались нейтралитета. Отвергнуть открыто Люциуса сейчас, значит протрубить о том, что ты противопоставляешь себя коалиции Сам-знаешь-Кого, и в одночасье становишься в очередь на визит Пожирателей. А родниться с прогнившими Малфоями, равно как и объединятся с Темным Лордом сейчас нет ни желания, ни перспектив. По одним слухам, он безумен. По другим — просто жестокий тиран и деспот, не терпящий инакомыслия. Любой вариант неприемлем. Тем более, у нас тут под боком иной, и такой удобный союзник, — и Гринграсс опять сделал полупоклон в сторону Грабодрогга.
