Эта непутёвая Тутела, короче говоря, избалованная донельзя дочурка хоть и не "блистательного", но достаточно именитого семейства, была завсегдатайкой всех тусовок рузировской свиты и по слухам не отличалась на них особой тяжестью поведения. Где-то за пару дней до этого ДТП с тем наркошей она была с ним официально помолвлена, через месяц свадьба уже назначена, что для знатных семейств подозрительно короткий срок, так что это уже и само-то по себе дало немалые основания для пересудов. И тут ещё это чудо под опиумным кайфом въезжает на скаку в мильный столб на дороге и зарабатывает свою законную премию Дарвина, а с этой прошмандовкой случается истерика и выкидыш — на третьем месяце интересного положения, как говорится, она оказалась. И по слухам, не от въехавшего в столб наркоши, а от Рузира. Слухи, конечно, к делу тут не подошьёшь, хотя агентура нашего главного мента ошибается редко, но это-то уже тонкости, а спалилась та дурында на толстости. Свидетелей столько, что замять инцидент невозможно в принципе, и хотя от физических последствий своего легкомыслия она, можно сказать, благополучно избавилась, ущерб ейной репутации нанесён непоправимый.

— И чем же тут может помочь её горю Большой Совет?

— Как чем? Постановлением, конечно, о защите чести и доброго имени дочери благородного и уважаемого семейства, дабы никто не смел подвергать её оскорблениям и распускать порочащие её достоинство сплетни, а тот, кто решит взять её в жёны, мог не бояться бесчестья.

— И как ты это себе представляешь, блистательный? — поинтересовался я, когда прокашлялся, поперхнувшись дымом сигариллы, — Прежде всего первого же, кто рискнёт предложить такое постановление, засмеют на самом Совете. Ты готов стать посмешищем?

— Вот поэтому мне и нужна поддержка людей влиятельных и авторитетных.

— Только не в этом. Засмеют всех, предложивших эту глупость, невзирая ни на какой авторитет, и будут абсолютно правы. Все же прекрасно понимают, что если Совет примет и обнародует такое постановление, над ним будет смеяться весь город, а спустя несколько дней и все окрестные общины. А через неделю или две — и вся страна.

— А вот это, досточтимый, необходимо строго запретить! Как можно допустить подобное неуважение к собранию достойнейших?

— Вот поэтому Совет и не станет выставлять себя на посмешище перед народом, — ответил я ему, когда мы с Велтуром отсмеялись, — Как ты представляешь себе запретить смеяться над глупостями, когда городская стража будет смеяться и сама вместе со всеми? И ладно бы ещё это хоть как-то помогло этой опозоренной дурочке, но ведь наоборот же, будут только ещё больше смеяться и над ней. Самое лучшее, что можно для неё сделать, это просто отмолчаться и всем нам, и её семейству, и тогда молва уляжется быстрее. А то, чего хочешь ты, только усилит пересуды и сильнее отравит ей всю её дальнейшую жизнь.

— Но почему ты так считаешь? Разве не было принято подобное постановление в римском сенате? Если уж там это было сделано, как я слыхал, для какой-то непотребной девки самой скверной репутации, то тем более достойна этого и дочь благородной семьи!

— Фецения Гиспала шесть лет назад? — мы с шурином ошалело переглянулись и сложились пополам от хохота.

— И что же тут смешного, досточтимые?

— Ты разве не знаешь, блистательный, чем кончилось для неё это дело? Ничем хорошим, уверяю тебя. Никто из достойных римлян так и не пожелал взять эту Фецению в жёны, несмотря на постановление сената о наделении этой шлюхи кроме очень хорошего по римским меркам состояния ещё и безупречной репутацией. Года четыре назад по моим сведениям она отчаялась найти достойного жениха и вышла замуж за какого-то запойного забулдыгу, а тот, дорвавшись до её денег, спился окончательно и через год сдох, но за этот год успел и половину её денег спустить, и ребёнка ей сделать, такого же бестолкового, как был сам. Теперь она такая тем более никому толковому не нужна. Пару лет назад запила с горя сама и пустилась снова во все тяжкие. Как видишь, не очень-то помогло опозоренной шлюхе даже постановление сената о её непорочности, так что абсолютно напрасно ты так уверен, блистательный, в чудодейственной силе подобных постановлений.

Я ведь упоминал уже о римских Вакханалиях и о письме патрона, в котором тот поведал мне и о подробностях принятия сенатом этого маразматического постановления? Он сам над ним ржал, как и все его собратья-заднескамеечники, а ведь это хоть и не самая влиятельная, но по численности наибольшая часть сената. А ведь принятое постановление предстояло ещё ратифицировать Собранием для его вступления в законную силу, да и сам характер дела предполагал его широкую огласку, и если смеялась добрая половина сената, то с чего бы и простым горожанам реагировать на этот маразм иначе? Мы тогда, прочитав письмо, посмеялись тоже, Юлька нашла описание этого казуса у Тита Ливия, где о смехе в сенате дипломатично умолчано, но и само отсутствие какого бы то ни было продолжения той истории прозрачно намекает на отсутствие хэппи энда, о котором античные авторы уж точно не умолчали бы. Собственно, для меня это было очевидно и так, по логике расклада, и дальнейшие подробности меня уже не интересовали, но профессиональное любопытство нашей исторички не давало ей покоя, и по её просьбе я всё-же напряг патрона запросом на эту тему. В полученном от него ответе меня несколько удивило только одно — что шалава всё ещё вообще жива. По идее, уцелевшие от арестов и судилищ вакханутые должны были устроить на неё натуральную охоту за то, что заложила их и стала причиной репрессий, а какой там у тех среднереспубликанских римлян механизм защиты свидетелей, когда у них там и полиции-то обыкновенной ни хрена нет? Тем не менее, оказалось, что жива ещё, как ни странно, но результативность того сенатского постановления о реабилитации бывшей шлюхи — в точности как я и ожидал, так что если Юлька ждала чего-то иного, то её постиг облом. Но бабы есть бабы, среди них многие склонны наивно верить в эффективность тех государственных запретов и постановлений, иногда вот и историчнейшую нашу куда-то в ту сторону заносит. Но этот-то — мужик, да ещё и в годах, да ещё и из родовитой знати с её потомственным управленческим опытом, так что мог бы и сам понимать такие вещи...

Он, правда, не знает о последующих событиях Поздней Республики и Империи, когда римская элита уже и без всяких Вакханалий пустится во все тяжкие, и многим бабам из нобильских семеек наверняка захотелось бы восстановить их подмоченную репутацию таким же манером — благо, и прецедент на это есть, и связей семейных, чтобы сенат на это настропалить, тоже хватало у многих. Да только ведь так и не стал этот казус с Феценией Гиспалой прецедентом для множества подражаний, а так и остался единичным случаем, в юридической практике уникальным. Видимо, не впечатляли результаты и не вдохновляли на подражания. Настолько не вдохновляли, что даже бабы, в среднем в гораздо большей степени склонные верить во всемогущество власти, в данном случае не вдохновились. Так что чем меньше будут судачить и чем скорее переключатся на другие новости, посвежее, тем лучше будет реально для самой же родовитой прошмандовки. Головой, млять, нужно было думать своевременно, а не клитором!

Но это, конечно, официозная позиция, а если в тонкости вникнуть, так тут уже и тревожный звоночек просматривается — ага, с учётом нашего послезнания. На самом-то ведь деле думала-то дурында наверняка и башкой своей тоже, а то, что мозги в той ейной башке недалеко от птичьих ушли — вопрос уже другой. У крестьянского народа во многом и элита его такая же — молодняк владельца виллы видит вокруг себя всё то же самое, что и сверстники из соседней деревни, да и общаются же они меж собой постоянно. Наблюдая за домашней живностью, уже сопливые подростки прекрасно знают, откуда берутся дети, и дурацкие сказки о приносящем детей аисте с ними хрен прокатят. Собственно, правды от них никто и не скрывает, так что осведомлённость у них уж всяко повыше, чем у девок из джентльменских семейств викторианской Англии или тургеневских барышень. И если эта непутёвая Тутела, залетев, за целый месяц с лишним так и не соизволила избавиться от проблемы втихаря, значит, проблемой этот залёт не считала и избавляться не собиралась, а собиралась рожать. Кто-нибудь верит, что от этого никчемного наркоши, который в той рузировской свите был на положении шестёрки? Гораздо вероятнее пристройка замуж за холуя залетевшей любовницы признанного доминанта для соблюдения политесов, да вот незадача — сгинул холуй в случайном ДТП, так и не успев исполнить своё предназначение, а замены ему на такой случай не оказалось. Но это ведь что значит, если вдуматься? А то, что метила-то эта прошмандовка в эдакие узаконенные фаворитки царского наследника и будущего царя. А фаворитизм как явление для каких монархий вообще-то характерен? Уж всяко не для бутафорских вроде нашей, а для вполне самовластных. Рузир явно мечтает о нормальной по античным понятиям ничем не ограниченной царской власти, и компания его наверняка бредит перспективой головокружительной карьеры придворных жополизов, и такие же настроения во всей их тусовке. Млять, а ведь Миликон не вечен, и наследничек его намерен стать для нас ходячей проблемой, от которой как бы не пришлось запасаться табакеркой поувесистее!

— А ещё, досточтимый, необходимо строго запретить разнузданное поведение греческих блудниц и тех легкомысленных девиц, которых они учат своим непотребным замашкам! Слыханное ли дело — разъезжать на колеснице с коротким подолом?

— Ты намекаешь на Гавию? — за гетерой-лузитанкой такое водилось.

— Ну конечно же! И ладно бы ещё эта развратница каталась в таком виде где-то на загородных пустошах, но ведь она же позволяет себе это и в самом городе, привлекая к себе внимание бесстыдно обнажёнными ногами! И как же тут, глядя на это, оставаться в рамках приличий порядочным дочерям уважаемых семейств? И напрасно вы позволяете учиться вместе с вашими детьми и ученицам этих развратных гречанок. Говорят, в лагере уже не только они, но и вообще все девчонки разгуливают уже с короткими подолами на глазах и у сверстников, и у солдатни? Вот оно, влияние греческого разврата!

— Не там ты разврат ищешь, блистательный. Длинный подол неудобен и только мешает при военных упражнениях. Поэтому на военных занятиях в лагере его никто и не носит. Но где ты видел хотя бы одну из них с коротким подолом вне лагеря? И назови мне хоть одну из них, которая бы спуталась с негодной компанией и вляпалась в нехорошую историю. В то же время кое-кому не помешал спутаться и вляпаться и длинный подол. И как ты сам думаешь, у кого теперь будет больше проблем с достойным замужеством?

— Так разве же это справедливо? Какие-то простолюдинки, подобранные где-то в глухих деревнях и воспитанные распутными гречанками, сами чуть не ставшие такими же распутницами, найдут себе достойных мужей и будут считаться вполне приличными женщинами, а дочь благородных родителей из-за одной единственной ошибки рискует не выйти замуж вообще или выйти за недостойного!

— Какова ошибка, блистательный, таковы и последствия, и это, я считаю, вполне справедливо. Ведь знала же, чем рискует? Не могла не знать. А раз знала, но всё-же пошла на этот риск — кто ей теперь виноват в последствиях? Пусть теперь молит Иуну о милости и радуется, если её такую — с неизбежным позором на свою голову — возьмёт хоть кто-то.

Поразительно просто, до какой степени эта избалованная "золотая молодёжь" бывает убеждена в своей абсолютной безнаказанности, вытворяя всё, что только их левой пятке вздумается. В основном в расчёте на родственный блат, на семейные связи, да ещё на сословную солидарность, а эта в данном случае — на высокопоставленного любовника, реальное могущество которого она сильно переоценила. Считала, что ей можно всё, и за её родовитость её и такую возьмут? Ну, пусть теперь поищет такого — из числа тех, кого и сама считает достойными, конечно — кто её и такую возьмёт. А когда хрен найдёт сама — пусть она любовничка поднапряжёт, заодно и его дутое всемогущество дискредитировав, когда окажется, что окромя шестёрок-жополизов ни для кого он не такой авторитет, чтобы позориться ему в угоду. Вот тогда и поглядим мы на неё, когда обломится во всех своих расчётах. Судьба оступившейся бестолочи — быть наглядным предостережением для тех прочих, кто ещё не оступился и в состоянии одуматься. И уж всяко не в длине подола тут дело, а в породе и в воспитании. Вот нехрен быть обезьяной, легко ведущейся на дешёвые понты и живущей по сути дела ради понтов...

После перерыва наконец-то занялись делом. Поздняя осень у нас на дворе, и в Бетике, включая и сопредельную территорию, и Гадес, эпидемия брюшного тифа сошла на нет. Кому суждено было от неё помереть — померли, кому суждено было переболеть — переболели, и о новых заболеваниях, вроде бы, сведений не поступало. Некоторые у нас в Большом Совете, посчитав, что опасность миновала, настаивали на отмене этого довольно обременительного для страны и торговли карантина. Наташка же предупредила, что для тифа характерно утихать на зиму, но возвращаться по весне, так что рано ещё радоваться и расслабляться. Да и Юлька напомнила, что в Италии эпидемия и на следующий год ещё продолжится. Поэтому на сохранении карантина мы упёрлись рогом, согласившись лишь на смягчение его условий до середины весны и оговорив их немедленное восстановление во всей строгости и посреди зимы в случае малейшего проникновения болезни. Конечно, все устали от карантина, и с ума сходить абсолютно незачем, но и расслабляться в натуре рано. Более того, по весне карантин придётся распространить и вдоль всей нашей морской границы на западе, поскольку будет возможен занос заразы с кораблей плывущих на север гадесских фиников. А с учётом её вполне возможного заноса и в Олисипо, нужна полная готовность к введению карантина и на нашей северной границе в низовьях долины Тага. И пожалуй, есть смысл предупредить о возможной опасности и власти Олисипо, и Ликута. У себя-то они карантин едва ли введут, дисциплина не та, но это уже их дело, а наше дело — предупредить, дабы пеняли потом в случае чего на себя и своё раззвиздяйство, а не на нас.

Перспектива, естественно, не обрадовала вождей тамошних общин, но и крыть им было нечем. Несколько мелких вспышек болезни со смертельными исходами были уже известны всем, поскольку ни один случай не замалчивался, а обо всех их сообщалось, и по каждому после его устранения проводился подробный разбор полётов. Наслышаны все и о ситуёвине в Бетике, и никому, конечно, не хочется такой же по нашу сторону лимеса. Так что покряхтели вожди, поворчали, но особо против карантина по весне в своих общинах не возражали. Вот что вызвало дискуссию, так это вопрос о предупреждении ликутовских лузитан. Некоторые предлагали не только не предупреждать их, но и самим организовать им гарантированный занос заразы и эпидемию, и дело чуть было не дошло до скандала с вождями наших лузитан, которым это предложение, конечно, не понравилось. Хотя сама логика-то его понятна. Официально-то ведь Ликут для нашего государства — вражина ещё тот, и ослабить его формально очень даже в наших интересах. О том же, что вот эти наши с ним формально враждебные отношения на самом деле не столь просты и однозначны, а конфликты — преимущественно договорные спектакли для римлян и простофиль, знает у нас, как и у него, лишь узкий круг посвящённых. И естественно, отвечая на это дурацкое предложение бактериологической войны, мы этого фактора реальной дружбы с Ликутом и не думали озвучивать перед всем Советом, а мотивировали отказ как уже вполне наглядно продемонстрированным неудовольствием своих лузитан и недопустимостью конфликта с ними внутри страны, так и тем, что "и вообще это не наши методы". Пострелять в чистом поле, порубить, да на сучьях поразвесить на хрен этих разбойников, если понадобится, а кого-то и в рабов обратить — это другое дело, на войне — как на войне, а вот так, болезнью моровой втихаря истреблять — так не делается. В результате скандал утих в зародыше, так и не разгоревшись, а лузитанские вожди, лязгнув мечами и фалькатами, поклялись, что на честной войне как не ржавело за их соплеменниками поддержать турдетанских сограждан до сих пор, так не заржавеет и впредь.