Шоколадная лихорадка

Фраза была сказана так сухо и равнодушно, что Уно дернулся как от пощечины. В его голове не укладывалось, как можно желать смерти матери?! Ради чего? Ради прихоти глупой организации?!

Женщина ступила на нижнюю ступеньку, и тут же раздался щелчок, а затем дребезжание, как от быстро накручивающейся лески. Уно захотел крикнуть, но было слишком поздно: железный навес над крыльцом резко рухнул. С грохотом вся конструкция обвалилась, погребая под завалом мать Лонни. Пыль поднялась столбом, так что ничего нельзя было рассмотреть, а от вибрации земля под ногами заходила ходуном. Не раздумывая, под радостный вскрик очкарика, Уно понесся к дому.

Кашляя и прикрывая рукой лицо, мальчик вслепую попытался добраться до заживо погребенной женщины. Ладонь натыкалась на острые углы, но сквозь ткань Уно не мог понять, что нащупал. Чихнув, он скинул перчатки и вновь зашарил перед собой. Глаза слезились от пыли, а рукой мальчик ощущал лишь холодный металл. Чуть не споткнувшись и порезав ладонь обо что-то острое, он вдруг нащупал мягкие волосы.

Пыль потихоньку осела, и Уно смог разглядеть, что женщину накрыло куском железного навеса — ярко-алая кровь покрывала все. В исступлении посмотрел на ладонь, мальчик понял, что она красная не только от его крови.

Не жалея сил, мальчик схватился за часть обрушившейся конструкции, и потянул на себя. Она была очень тяжелой, и Уно чуть не прикусил язык от напряжения, когда наконец она поддалась, но тут резкий толчок в плечо сбил мальчика. Руки дрогнули, и железка рухнула обратно.

— Куда ты лезешь?! — зло прошипел очкарик, во взгляде которого не осталось ничего человеческого. — Сам провалился и меня за собой тянешь?!

Красная пелена появилась перед глазами Уно, и он, не раздумывая, заехал Лонни в нос. Щуплый мальчик со вскриком, схватившись за лицо, упал на землю.

— Больно?! А знаешь, как больно ей?!

Мальчик вновь подхватил кусок железной крыши, но в этот раз адреналин помог, и она поддалась быстро. Показалось залитое алым, бледное лицо матери очкарика. Прямо в середине лба виднелась кровавая гематома, а глаза женщины были плотно закрыты. Упав на колени, Уно руками попытался зажать рану и не в себе закричал:

— Помогите! Вызовите врача! Срочно!

Он не знал, есть ли рядом люди и услышал ли кто его крик, он не мог оторвать взгляда от белоснежного лица, а из глаз помимо воли потекли слезы. Будто не чужой человек умирал у него на руках, а самый близкий на свете. Подскочив, Уно стал освобождать тело, раскидывая все железки. Он оцарапывал кожу, но не чувствовал боли и даже усталости. Только разгребал завалы, мысленно крича непонятно кому: "Помоги!".

Слезы застилали глаза, но мальчик уже не раздумывал, почему ему так больно и страшно. Он просто знал, что это правильно — это истинные и единственно верные чувства, а не та пустышка, что подсовывали люди А.

Освободив тело, Уно схватил одну из перчаток и зажал, хлещущую кровью рану, положив голову женщины себе на колени. С губ срывалось тихое: "Не умирай", а слезы все не хотели останавливаться.

— Это не твое дело! — несся издалека крик Лонни.

Но мальчик лишь замотал головой, не отпуская рук: раньше он тоже думал, что смерть Юки — не его дело, но лишь теперь понял, что не может быть чужих дел, когда речь идет о смерти. Ему было плевать, что подумают окружающие и как окончательно разочаруются люди А. Он будет только рад, если они разочаруются — если такая у них "мораль", то он знать их не хочет! Смерть — это страшно. Теперь он знал, почему нужно плакать, когда умирает кто-то из близких. Наверное, только взрослые могли это понять, вот Уно больше и не чувствовал себя ребенком. Детство кончилось.

Зашумели люди, кто-то оттащил мальчика от тела, а он, вытирая слезы грязным рукавом, то ли шептал, то ли кричал: "Помогите... Спасите ее!". Ничто не могло заставить мальчика отвести взгляд от лица женщины.

Рядом бегал Лонни, кидая озлобленные взгляды, на замершего Уно и что-то бормоча. Наконец, женщину унесли, и толпа стала расходиться. Ничего не понимая, мальчик отошел подальше и упал на щебенку. С ужасом смотря на измазанные в крови руки, он отчетливо чувствовал, как внутри нарастает ненависть. Ненависть к людям А, которые превратили людей в монстров. Из-за которых умерла Юки, Сара и, возможно, еще мать очкарика. Да еще тысячи людей во всей Таксонии! Они превратили людей в убийц! Ради их желания все убивали! Они создали эту систему... и они должны были поплатиться.

Встав, Уно решительно направился к дому. Он отомстит за всех, но прежде, он должен совершить свой первый взрослый поступок.

Маму не пришлось долго ждать: уставшая и осунувшаяся она зашла в дом и удивленно посмотрела на измазанного в крови и пыли сына

— Что случилось?! Ты ранен?!

— Я в порядке... Мам, прости меня, — губы мальчика задрожали, но он продолжил говорить. — Прости, что радовался смерти отца. Что не следил за Сарой, когда ты просила! Прости, что она умерла...

— Сынок, тебе не за что извинятся, — ошарашенно прошептала мать, но на ее глазах блеснули слезы.

— Прости, — тихо сказал мальчик и подбежав к ней, крепко обнял. От костюма пахло химическими жидкостями, но этот запах был самым родным на свете. — Прости. Я был плохим...

— Ты самый лучший.

Теплая ладонь взлохматила волосы мальчишки, и он прижался еще крепче, стараясь вобрать в себя каждую крупинку тепла. Уно боялся, что больше не ощутит его, но знал, что должен действовать. Больше он не может отсиживаться и молчать — неправильно молчать, когда на кону жизни и столько боли. Даже, если эту боль осознает лишь он.

— Мне нужно идти.

— Куда? — удивленно спросила мама, отстраняясь.

В ее взгляде сквозил страх, будто она знала, на что решился ее сын. Хотя она всегда все знала, да и уже видела этот отчаянный взгляд: отец Уно смотрел также прежде, чем исчезнуть.

— Мне нужно уйти. Это очень важно. Все будет хорошо, я обещаю.

— Твой отец сказал тоже самое, — тихо заметила мать. — Не делай глупости.

— Больше никаких глупостей, — серьезно сказал мальчик. — Ты же хотела, чтобы я стал ответственным!

— Уно, я тебя не пущу! Слышишь?! Оставайся дома и не смей никуда выходить!

Наверное, это должно было прозвучать грозно, но вместо этого в голосе слышалось отчаяние. Ведь кому как не ей знать, что сын весь пошел в упрямца отца, которого нельзя было переубедить.

— Я уже немаленький, и это мое решение.

Рывком прижавшись к матери, а затем также резко отстранившись, Уно опрометью кинулся из дома, не оглядываясь. Он не хотел видеть отчаяние, но не мог поступить иначе.

Остановившись на крыльце, мальчик полной грудью вдохнул отвратительные выбросы и посмотрел, как лучи заходящего солнца играют на крышах разноцветных домов. Он еще не знал, как проберется в город А, но уже прощался с опостылевшим и прогнившим миром людей Б — возможно, он не вернется из-за стены, но это было не таким уж важным.

Больше всего на свете ему хотелось посмотреть в глаза человеку А, а затем смачно врезать, прямо как Лонни, чтобы он узнал, что такое настоящий мир.

Уно спрыгнул со ступенек на щебенку и рванул по улице мимо полуразрушенных домиков, смотревших на него провалами разбитых окон.

Первым делом Уно решил наведаться к Дэви, хоть взаимной приязни у них никогда не было. Но он пережил тоже самое — оказался в лапах атланта и подвергся чему-то страшному, что сделало из задиры труса, боящегося собственной тени. Если мальчик хотел разобраться, что же такое "Люди Моро", то стоило собрать по крупицам всю информацию.

Ему не повезло также, как Уно, ведь жил он в Заводском районе, да и в семье их было шесть человек, ютящихся в трех комнатах. Раньше у Дэви были еще две сестры и брат, но до совершеннолетия они не дожили. Два и два сложить было просто — никакой тайны в их смертях не было.

Хотя, поговаривали, что задира не приложил к этому руку — родители сами избавлялись от детей, получив пособие за рождение. Заработок, не более.

Передернув плечами от отвращения, Уно подошел к покосившемуся домику с выбитыми на первом этаже окнами и желтой крышей, зияющей громадной дырой, и замер в раздумьях: как заставить Дэви поговорить с ним? Вряд ли тому не терпится поделиться историей об атланте, скорее отхаркнет и пошлет диггеру в задницу.

Уно ступил на первую покореженную ступеньку, но подойти к двери не успел.

Со скрежетом окно второго этажа открылось, и показалось исхудавшее лицо задиры, хотя сейчас, смотря в параноидально поблескивающие глаза, его сложно было так назвать.

— Чего пришел? — севшим голосом спросил бывший хулиган, не высовывая голову наружу и не убирая руки с металлической рамы.

— Меня атлант схватил, — честно ответил Уно, запрокинув голову.

— Мне-то что? — помрачнев, спросил Дэви.

— Хочу с кем-то поговорить. С кем-то, кто пережил тоже самое.

Задира открыл было рот и, судя по не самому приветливому выражению лица, явно собирался послать, но внезапно передумал. Осмотревшись, он буркнул:

— Заходи, на улицу я не выйду.

Облегченно вздохнув, Уно поспешно рванул в дом, пока Дэви не передумал.

Просторная комната внизу мало чем отличалась от той, в которой спала мама: тащить в дом хлам "на переработку потом" было массовой привычкой всех жителей Б. Да только железки и прочий мусор скапливались, превращаясь в завалы, но ничего путного из этого не выходило, ведь "потом" — очень растяжимое понятие, доходящее до бесконечности. Сразу натолкнувшись на обломок непонятной машины, мальчик испачкал перчатки в горько пахнущей липкой жиже черного цвета. Вытерев руки об штаны, Уно прислушался: тишина давила на уши.

Кроме задиры в доме никого не оказалось: видимо, кто на работе, кто ушел гулять. Лишь порадовавшись этому, мальчик по железным ступенькам поднялся на второй этаж и прошел в прикрытую выцветшей желтой тканью комнату: почти все пространство занимали поставленные в ряд кровати. Места не нашлось даже для стола, что и говорить о шкафах. Скрестив ноги, на голом полосатом матрасе сидел Дэви, одетый в домашние хлопчатые штаны и майку.

— И что хочешь сказать? — не вставая, спросил он, настороженно поглядывая на гостя.

— Хочу понять, что делают атланты с нарушителями, — ответил Уно, замерев у входа.

— Ты же сам попался!

— Да, но это было так странно... Нереально. Да и помню я мало.

— Будто в башке покопались, да? — грустно улыбнулся Дэви. — Чего стал? Садись! Только не на левую кровать — это Сэма, а он психует, если в костюме кто заползает.

Не узнавая хулигана, Уно осторожно присел на другую кровать. Впрочем, что все кажется не таким, как на самом деле, даже если речь людях, мальчика перестало удивлять.

— Отвратное чувство, — между тем, заметил задира, почесав макушку. — А главное — все реально, что его!

— Да... А что видел ты?

— Что видел, что видел, — пробурчал Дэви, задумчиво уставившись в стену. — Ту еще фигню. Сначала по катакомбам бегал, но там обосраться от страха можно и в живую — когда ты с нами не пошел, мы насмотрелись и как крысы друг друга сжирают заживо, и как трупы людей обгладывают — атлант знает, как там оказавшиеся. Вонь такая, что выбросы мы нюхали потом как благоухание из задниц людей А!

Невольно Уно улыбнулся от такого сравнения и почувствовал себя свободнее. Примостившись поудобнее, он уточнил:

— А когда словил атлант?

— Тогда полная жопа началась. Уже не с толпой, а в одиночку я часа три бегал по подземным лабиринтам! И темно, и писк вокруг, а от вони как девочка в обморок грохнуться можно. Но это еще ладно — потом я диггеров встретил, — на последней фразе задира запнулся. — Упаси вживую такое увижу еще раз! Хреновина металлическая с кучей лап — из всех отверстий торчат! Бегает и по потолку, и по стенам, а еще скрипит так... Ты кости пилил когда-то?

Отрицательно замотав головой, мальчик не стал уточнять, откуда Дэви знает про такое — тут явно действовал принцип: "меньше знаешь — крепче спишь".

— Отвратный до зубного скрежета звук! А тут еще будто череп пилят. Его, скажу тебе, фиг распилишь! Туда-сюда пилой три часа дергать нужно, — с жаром поделился знаниями задира и в запале продолжил. — Так эти хрени, диггеры, лапами цепляются и кожу крючками продевают, чтобы не слететь. Так я их с мясом выдирал! Они же еще мелкие — ладони меньше, даже твоей! И, похоже, в уши, рот и нос нацелились мне забраться! А то и еще куда! Тьфу, как вспомню... Я как ошалелый метался, а кошмар не заканчивался. Тварей давлю — новые выползают. Пытаюсь наружу вылезти, а шиш — в этом лабиринте без всяких монстров сдохнуть можно, потому что выход не найдешь.

— И что потом?

— А потом я навернулся, — ответил Дэви и побелел. — Вот это жопа! На меня навалились все: и диггеры, и крысы, да с таким остервенением... Да настоящие крысы и то спокойнее, а эти просто озверевшие! Рвут кожу, волосы, меня заживо разодрать на части и сожрать хотят... Ну, я трепыхался как мог, скидывал их себя, в таком состоянии и очнулся. Надо мной старикашка Аврелий перегаром дышит, а я все скинуть монстров пытаюсь. Но их-то уже нет! Испарились! А я дома сижу. Но я уж подумал, что под кожу заползи — стал раздирать, а на меня как на психа смотрят! Но я не псих! Тьфу, как вспомню... В жопу все вылазки ночью и, тем более, в катакомбы. Мы тогда с диггерами не столкнулись и хорошо, но еще раз я туда не сунусь. Вообще, на улицу не высунусь пока шестнадцать не стукнет, и разнарядка на работу не придет!

В комнате повисло тягостное молчание. Уно не мог понять, почему ему не виделись всякие кошмары, а лишь вполне реальные, хоть и не самые веселые воспоминания. Может, у атлантов свой подход к каждому?

Наказанием для Дэви стали ужасы, после которых он перестал нарушать режим, а наказанием для Уно — горькие воспоминания, которые подтолкнули к пропасти, когда он готов был убить. Странное разделение. Сейчас не хватало хваленной логики Лонни.

— А ты-то что, малой? — уточнил задира, внимательно смотря на сосредоточенное лицо гостя. — Что видел?

— Воспоминания. Как ты в детстве отобрал снежинку, потом как отец умер, и как вы смеялись, называя меня изгоем.

— Да тебе повезло, — с завистью протянул Дэви. — Что еще за снежинка?

— Мне ее папа на день рождения подарил... В три года.

— Та металлическая фигня? Тоже мне трагедия! Ты что это помнишь до сих пор?!

— Нет, — соврал Уно, чтобы не выглядеть нюней, хотя подарок отца был ему дорог — тот не очень часто радовал вниманием.

— Пф, радуйся, что хоть что-то дарили, а не просто ради пособия тебя рожали, — серьезно заметил Дэви. — Родили на полу в доме, даже старикашку не вызвав, чтобы талоны, не платить, а потом забили — вот это жопа. Счастливчик ты, тьфу. А ноешь вечно как девчонка!

В смешанных чувствах Уно выходил из дома задиры, раздумывая над его последним откровением. Может, были другие причины почему ребята его гнобили, кроме теневых талонов? Ведь не всем повезло быть единственным ребенком в семье, да даже вторым. Ради пособия все рожали как заведенные. Только родители Уно отчего-то не поддались общему помешательству.