И вот этот разговорчивый тип, Олег, что сидит рядом с ним, и с довольным видом 'втыкает' в свой инфор — он тоже часть великой Силы. И все эти мужчины и женщины, что летят сейчас с ним в одном шаттле. И ещё больше таких же — обычных, простых людей, там — на кораблях флота. Пока философы, сидя в уютных креслах, рассуждают об идеалах, о высокой жертвенной любви, как высшем предназначении человека, все эти люди здесь вот так обыденно и просто заслонили собой хрупкий мир обжитых планет от алиенов — космических завоевателей и убийц. У этих военных людей нет личного времени — отсутствует, как понятие. Есть только время, свободное от боевого дежурства. Нет личных вещей. Есть тревожный вещмешок со сменой белья и средствами личной гигиены. Для них нет понятия 'мирная жизнь'. Есть понятия 'нормальный уровень боеготовности', и есть 'повышенная боеготовность'. Такая вот обычная вещь — военная служба. Такая вот прикладная практическая философия возвышенной жертвенной любви. И теперь всё это — и его, Вацлава, жизнь.
Вчерашний фермер смотрел на корабли четвёртой ударной эскадры, и с каким-то особым умилением удивлялся, как легко и незаметно изменило его мировосприятие приобщение к обряду помочиться на автобусное колесо! Смотрел, и думал, что Олег прав: Традиция — это нечто, что больше любого из нас, это Сила! И никакая тут не заумная философия, а самая что ни на есть обычная правда жизни.
А ещё Вацлав был глубоко благодарен Олегу. Нет, не за множество мудрых советов, которые не факт, что пригодятся Вацлаву. А за то, как тот отнёсся к нему, Вацлаву: как к одному из своих.
...
Витёк и Конста: преступление и наказание
— Ну, вот что, на! Я вас, двух глистов, под трибунал не отдам! И на гауптвахту не отдам! Нечего мои седины позорить, на! Я вас сам! В гальюне сгною, на! Клопы сортирные! — вынес свой вердикт мудрый старшина. И добавил:
— <Вырезано цензурой> и что б <вырезано удивлённой цензурой>! Вы <вырезано цензурой>, <вырезано потрясённой цензурой> в <вырезано цензурой> с <вырезано ухохатывающейся цензурой>, на!
— И запомните, < вырезано цензурой: опытные цензоры были восхищены, вырезанный кусок вставили в рамочку, и куда-то утащили>, на!!
Старшина остановился на полминуты, дух перевести. Лицо его от усердия залилось здоровым румянцем, словно старшина только что не выговор подчинённым делал, а дрова рубил на морозе.
— Я вот, кое-что вам, соплежуи, скажу, чисто по-отечески, на будущее, которого у вас, бациллы безмозглые, нету никакого, на! — пообещал старшина, и тут же исполнил угрозу — сказал:
<а тут главный цензор прослезился, заявил: — 'теперь я слышал всё!', и вырезал половину главы>
— Вон пшли, на <и тут немножко вырезано благодарной цензурой >, я сказал!
Подбодренные таким отеческим напутствием, Константин и Виктор постарались поставить рекорд по спешности убегания от начальства — пока оно, грозное, но справедливое, отдышавшись, не обнаружило в своём богатом запасе воспитательных выражений неиспользованные ещё обороты речи.
Ловко проходя виражи в полной невесомости парни влетели в указанную шлюзовую, и, подбадриваемые отголосками гнева своего старшины, доносившимися им вслед по коридору, выпрыгнули в космос, едва успев застегнуть скафандры.
...
'Шваброй' дефектоскоп называли за некоторое сходство с древним примитивным орудием неквалифицированного физического труда. И сходство тут заключается не столько в длинной прямой ручке, сколько в технике использования инструмента. Долгие часы... отставить, не так надо. Невероятно долгие, убийственно утомительные часы Виктор и Константин возюкали 'швабрами' по обшивке огромного броненосца, изнывая от адских мук жестокого похмелья. Проверяли, понимаешь ли, материал обшивки на утомление и плотность механических напряжений с помощью дефектоскопов. Вдвоём. Снаружи, разумеется, в открытом космосе. В тяжёлых боевых скафандрах. Один бок ощутимо припекает Альфа Топураг, а другой бок ощущает прикосновение вечности, ага, с температурой около абсолютного нуля.
А знаете, что было в этой пытке самым мучительным? Старшина — жестокий деспот — заблокировал им связь! Оставил только один канал с ним самим — со старшиной. И каждый неосторожный вздох мученика мог спровоцировать новые едкие комментарии старшины. Вроде такого, например:
— Я тебе сдохну, глиста палубная! Посмей только сдохнуть в казённом скафандре, во время несения наряда, и я лично провожу твою <пик-пик> душу по кругам <пик-пик-пииик> ада! Ад вздрогнет, на!
Невозможность высказать всё наболевшее, и тем хоть немного облегчить страдания, тяготила бедолаг сильнее похмельного синдрома, тяжёлого скафандра, и нудной, скучной, муторной, однообразной работы.
Виктор от этого ощущал почти физическую боль в гортани, а от спазмов челюстных мышц у него даже зубы болели.
Удивительная, трогательно прекрасная планета в сияющем ожерелье звёзд висела над головой издевательским напоминанием о вчерашнем празднике. Обидно было практически до слёз. Но космонавты не плачут. А военные не обижаются. Не умеют.
Военная служба довольно быстро делает из человека практикующего философа. Тут 'на обиженных воду возят', и не только воду, и не только возят, так что бессмысленность и иррациональность такого неправильного, неуставного чувства, как обида, доходит быстро. Так что — нет, Виктор не обижался, что вы! Просто что-то нет-нет, да вдруг накатывало какое-то детское чувство, наивное, горькое как слёзы, и острое как нож.
Ведь, взглянуть если на дело объективно: внезапную проблему с крайне раздражённым клиентом он решил? Решил! Причем — быстро и эффективно. Здоровья собственного не пожалел, между прочим! Пострадал при исполнении долга за благо родного старшины! И что герой теперь имеет от этого самого старшины? Вот-вот! Но Виктор не станет обижаться — не первый же год в космофлоте!
Позитивное мышление становится для военного человека залогом выживания. Как и умение быстро скинуть возникшее в нервной системе напряжение незлобивым матерным словом, дабы восстановить хладнокровную сосредоточенность, необходимую для эффективного исполнения воинского долга. А вот поди ж ты — приходится молчать!
Виктор остановился, поймал губами кончик трубочки, втянул глоточек водицы, выдохнул эдак смачно, протяжно, и позволил себе на минуточку залюбоваться планетой. Потом пригнулся осторожненько к обшивке, достал из-под манжеты левого сапога кусочек заточенного железа, и аккуратным, каллиграфическим... не, каллиграфическим — это слабовато, художественным — во! — шрифтом нацарапал на броне всё, что думал об одном конкретном старшине. Нет, ну, не всё, конечно — всё бы не влезло на обшивку броненосца. Выжимки самые — самую, понимаешь, суть изложил. Коротко, но очень ёмко. Нет, он, конечно же, не станет обижаться ни на старшину, ни на судьбу — чай, не ребёнок же!
— Чего стоим, я не понял? — рявкнул в наушниках голос старшины.
— Блюю, товарищ старшина! — нарочито бодро доложил Витёк.
— Я ж тебя языком заставлю скафандр казённый вылизывать! — рявкнул голос, несколько потяжелев в децибелах.
— Я внутрь себя блюю, товарищ старшина! — доложил Витёк.
— Одобряю! — невозмутимо отреагировал голос, и распорядился: — Продолжай на ходу, не отвлекаясь от работы!
— Есть продолжать на ходу! — вздохнул Витёк, доковырял последнюю завитушку, устало разогнулся, и с чувством хорошо исполненного долга неспешно пошагал дальше, оглаживая 'шваброй' обшивку вокруг себя.
Друг Константин сбился с курса, заложил кривой вираж, и вышел к свежей надписи. Остановился, прочитал вдумчиво, с чувством, но — молча, про себя. Перечитал ещё два раза, восхищённо поцокивая языком на самых смачных оборотах, хмыкнул многозначительно. Оценил. Да. И пошёл, наконец, к своему участку так же неторопливо и с почти таким же облегчением, что и Витёк.
...
#
Вацлав Бондски: чужой среди своих
[система Топураг-2, орбита планеты Топураг, флагман флотилии]
Срочное совещание проходило в виртуальном пространстве: аватары офицеров (строго по инструкции: условные фигуры соответствуют званию, должности, текущим задачам и сектору ответственности, но никакой личной информации), степенно плыли в космосе среди звёзд, над кораблями эскадры четвёртого флота. Фигурка орбитальной станции над планетой выделялась ярким красным контуром.
— Докладывайте! — не теряя времени, едва подключившись, сразу же скомандовал генерал-майор из отдела контрразведки Генерального Штаба.
— Предполагаем диверсию на одном из кораблей четвёртого флота в ближайший час, — доложил капитан первого ранга, начальник разведки четвёртого флота.
— Это я уже слышал. Подробности?
— Доложили по взаимодействию безопасники орбитальной станции 'Топураг': задержан без документов, предположительно, наш новенький лейтенантик, только что из училища. Личность проверяется, запросы отправлены. Гипотеза о ненамеренной утере нам не интересна. А на случай, если ему помогли потерять предписание, мои люди запросили орбитальную станцию. Выяснилось, что кто-то уже успел отметиться с тем самым утерянным предписанием несколько часов назад. Неизвестный прошёл регистрацию на шаттл, и уже покинул станцию.
— Куда же он направляется?
— Посадочный талон до нашего флагмана. Но наивно полагать, что диверсант отправится туда же, куда зарегистрировал посадочный талон.
— Какие ещё у вас доводы в пользу гипотезы о диверсии?
— Противник не может не понимать, что мы узнаем о нелегальном проникновении. Проверить личный состав, и отыскать нелегала не представляется сложным. Значит, это диверсия. Что-то другое требует либо больше времени, либо более надёжного сокрытия факта проникновения.
— Принято. Ваши действия?
— Разумеется, перехватим наглеца. Но сейчас флот пополняет личный состав, у нас 'день призывника', на бортах имеются гражданские, есть представители прессы.
— Нужно всё сделать тихо, — кивнул генерал. — Это может вас замедлить. Какие намечаются выводы?
— Мы пока... — капитан первого ранга несколько растерялся.
— Принято, — кивнул генерал, — Ловите диверсанта, и постарайтесь защитить гражданских. Доложите о результатах, и о выводах. Товарищи офицеры! — и генштаб отключился.
— Товарищи аналитики, ваши соображения, — пригласил капитан первого ранга к обсуждению присутствующих офицеров разведки флота.
Оперативное совещание продолжилось, а наш Вацлав, не подозревавший о том, какая из-за него поднимается суматоха, тем временем хлопал глазами прямо перед дверью отдела разведки штаба эскадры, где сидели все эти аналитики, и спорил с дежурным: Бондски очень хотел войти, наконец, туда, но дежурный стоял насмерть:
— Не положено! — в очередной раз отрезал дежурный. — Совещание у них. Срочное! Понимать надо!
— Так, а как же мне-то быть? — недоумевал наш простодушный фермер.
— Через вахту приходи — все будут.
— А это как?
— Это завтра, шляпа, — хмыкнул дежурный.
— Но где же мне до завтра быть?! — возмутился Вацлав.
— Слушай, друг, — дежурный, похоже, начинал терять терпение, и, видимо, решил сменить тактику, — ты меня тоже пойми! Мне-то откуда знать, где тебе быть всё это время? Странный ты человек!
— Ну, так давай, я тут подожду, — снова предложил наш бедолага.
— Не положено! — снова не разрешил дежурный.
— Тьфу ты! — от огорчения Вацлав изобразил плевок. Только изобразил — отец воспитал его человеком, воздерживающимся от плевков! Честное слово! Но:
— НЕСМЕТЬ! — взвился дежурный, враз потеряв самообладание, — Не сметь плевать на палубу, шлёндра планетарная!
Вацлав от неожиданности дёрнулся, а поскольку в этот самый момент он собирался развернуться, что бы покинуть негостеприимную приёмную, а дело происходила — просто напоминаю — в полной невесомости, то от этого невольного взбрыка получился у нашего фермера весьма неразумный кульбит, и бедолага пребольно ударил мизинец на левой ноге.
Вацлав взвыл от боли. Дежурный несколько растерялся, но быстро совладал с собой, а секунду спустя и вовсе расцвёл улыбкой — ему удачная идея в голову пришла — он придумал, как избавиться от этого досадного посетителя:
— Медчасть! — сиреной взвыл дежурный. Вацлав вздрогнул, и только чудом не отшиб себе ещё что-нибудь. На крик дежурного откуда-то выдвинулся гибкий манипулятор, аккуратно зафиксировал бедолагу Вацлова, и утянул в какую-то резиновую кишку.
— Дурная это примета — на палубу плевать! — успел сообщить дежурный вслед Вацлаву.
Пневматическая кишка доставила нашего фермера точно в медблок. К нему тут же подскочила девушка в медицинском халате с проникновенным, полным пугающе искренней радости возгласом:
— Раненый!
Девушка была невысокая, плотно сбитая, округлая вся, и очень шустрая. Здоровый румянец на щёчках, задорный курносый носик, и горящие азартом глаза. Ураган милоты налетел на беднягу, норовя ощупать суставы и кости. Все разом. Вацлав обмер. Ему проникновенно заглянули в глаза, сверкнув туда маленьким фонариком. И тут же укололи палец анализатором крови. И пару раз ткнули пальцами в живот.
— Какой ты... зелёный, бедняга! Щас всё вылечим! Миленький, потерпи! — с жаром заверила бедолагу эта... маньячка.
— Со мной всё в порядке! — взвыл Вацлав.
— Пациент! — докторша враз стала строгой: — Это доктору решать! Не занимайтесь тут любительской самодиагностикой!
— Что тут у нас? — поинтересовался кто-то скучающим голосом. Вацлав оглянулся. В помещение входил, мерно постукивая магнитными подошвами по потолку, долговязый мужчина в медицинском халате. Руки в карманах, на тонко очерченном лице выражение глубокой задумчивости. Но не как у человека, напряжённо решающего сложную задачу, а скорее, как у замечтавшегося над скучным уроком школьника.
— Настоящий раненый! — объявила девица.
— Поздравляю, — без всяких эмоций произнёс мужчина так, что было не понятно, кого именно он поздравлял: докторшу или Вацлава?
— Я только палец ушиб! — робко протестовал Вацлав.
— Ложный вызов?! — как-то нехорошо поинтересовалась докторша. Очень нехорошо. И превратилась из очаровательной и милой в очень злую. — Сознательный срыв работы медицинского персонала на борту боевого корабля в ситуации повышенной боевой готовности? Под трибунал захотел?
Вацлав судорожно сглотнул.
— А ну-ка, живо лезь в МОРГ, зар-раза! — приказала она Вацлаву, ткнув пальцем в какой-то люк: крышка со зловещими рычагами (один окрашен в яркую жёлтую полоску, а другой — в кроваво красный цвет), которая явно герметично закрывала что-то подозрительно напоминающее полноценный вакуумный шлюз, только размером поменьше, чем на том шаттле. Вацлав ошалело замотал головой.
— Не запугивай пациента, — как-то лениво проворчал доктор, словно ему уже до смерти наскучили регулярные акты насильственного запихивания здоровых людей в камеру морга. К счастью, мужчина снисходительно объяснил Вацлаву, лениво кивая на зловещий люк: — Это многоцелевой медицинский анализатор организма. Остряки местные сократили до 'МОРГ': 'М' — от 'медицинский', 'ОРГ' — от 'организма'. Полезайте, страдалец Вы наш, ничего не бойтесь! Сейчас мы ваш палец посмотрим.