Трое для одного

— Интересно... — сипло прошептала Кристин, и он понял, что крик принадлежал ей. Тянущее чувство голода угасало. Ладони были слегка липкими от крови. — Как интересно... — и она расхохоталась.

Боль отступила, слизав напоследок все возможные эмоции. Так откатывается волна, смывая узоры с песка; так на юге отползает за край горизонта солнце, стирая границу между чёрным морем и чёрным небом. Единственным, что ощущал Морган, оставалось любопытство.

Женщина с размолотыми в кашу запястьями вызывала интерес.

В кармане у неё лежала чужая вещь.

Его вещь.

— Ключ, пожалуйста, — произнёс он, когда понял, и улыбнулся одними губами.

— Может, сам заберёшь, Майер-младший? — кокетливо развела изуродованными руками Кристин. — Ты же джентльмен.

— Да, конечно.

Морган шагнул к ней и запустил руку в карман жакета. В душе слабо шевельнулась тень чувства, чего-то вроде отвращения или брезгливости. Он растерянно оглядел ключ на своей ладони. Брелок с эмблемой "шерли", прозрачный камушек на цепочке — подарок Гвен...

— Я не трону тебя, — глухо пообещала Кристин. Восковое лицо плавилось и дёргалось, пытаясь изобразить улыбку. — Даже подталкивать не буду. Ты всё сделаешь сам, сделаешь для нас, да. Это в твоей природе. В нашей природе.

Морган механически провёл пальцами по собственной груди, пересчитывая рёбра сквозь рубашку, и наткнулся на часы в кармане. Они тикали с бешеной скоростью, неравномерно, точно задыхаясь.

Накатил иррациональный ужас, пересиливая оцепенение чувств. Стиснув в кулаке потеплевший ключ, Морган опрометью кинулся к выходу, на ходу пытаясь застегнуть куртку, одним прыжком перескочил четыре скользкие ступени — и рухнул в метель. Колючий снег обнял со всех сторон, ветер загудел в ушах металлическим криком Уинтера, мостовая вывернулась из-под ног и швырнула навстречу фонарь.

Плечо влажно хрупнуло.

Шатаясь, Морган сел на бордюр. Холод обжигал, но в то же время ощущался чем-то потусторонним, неспособным причинить вред... разве что напугать. Ход часов замедлился и выровнялся. Сейчас казалось, что город несётся мимо на бешеной скорости, издевательски отсвечивая тусклыми огоньками.

Воспоминания о последних пяти минутах были тошнотворно чёткими. Гримасы Кристин, её запах, липкие руки... Морган задрал рубашку и провёл кончиками пальцев по границе рёбер. Сейчас, когда боль схлынула, он яснее понимал, на что она была похожа — на воронку, выкручивающую внутренние органы. Точно такую же, как та, что медленно вращалась в зеркальной комнате заброшенной школы.

Ему пытались подсадить тень.

Воронка её пожрала...

Перед глазами поплыли золотые пятна; он зажмурился до онемения век.

"Нет. Не воронка. Это я её сожрал".

Тень, чем бы она ни являлась, растворилась в нём, в его крови.

"Я не смогу рассказать Уилки, — осознал Морган с пугающей ясностью. Уинтер, запертый в парке; школа, где время остановилось; безжалостный золотой свет, от которого становилось и жутко, и хорошо. Фрагменты головоломки соприкасались, но не складывались в единое целое. — Ни сейчас, ни потом".

Страха по-прежнему не было — ни перед возможным карантином, ни перед смертью. Звучали эхом слова Кристин: "Попробуй позвать свою няньку. Будешь удивлён результатом". И подспудно царапалась мысль: что, если Уилки просто не отзовётся?

— Нет, — глухо произнёс Морган вслух. — Отзовётся.

Он зачерпнул пригоршню снега и обтёр грязные от чужой крови руки, потом хлопнул себя по щекам, разгоняя кровь. Затем ощупал ушибленную ключицу и убедился, что травмы нет — по крайней мере, на первый взгляд. Встал, аккуратно застегнул куртку, накинул капюшон и спортивным шагом двинулся вниз по улице, к "шерли" и к тепло сияющим витринам кондитерской. Губы слегка болели и подрагивали, словно привычная улыбка пай-мальчика заставляла работать давно атрофированные мышцы.

Кэндл ничего не заподозрила. Она ждала его, уплетая горячий круассан с сыром за высокой стойкой у окна.

— О! Ты быстро. Успешно?

Вместо ответа Морган показал ключ от автомобиля и кивнул в сторону выхода — мол, хватит рассиживаться. Находиться в душном, жарком, слишком хорошо освещённом зале было почти невыносимо.

"Я меняюсь?"

За время поездки ощущение неправильности слегка развеялось. Воспоминания о стычке с Кристин оставались отвратительно ясными, однако теперь не тревожили.

— Думала, вы заглянете раньше.

Шасс-Маре ждала на пороге, скрестив руки под грудью. Снег обтекал улицу поверху, словно воздух здесь был плотнее и не пропускал его. Машину пришлось оставить наверху, на площадке, и лобовое стекло всего за полминуты едва ли не полностью затянулось рыхлым снежным рядном.

— А я не думал, что мы вообще заглянем, — честно ответил Морган. — Но кое-что произошло.

— Вижу, — непонятно отозвалась Шасс-Маре и скрылась за дверью.

Внутри Кэндл вела себя как дома. Она мимоходом погладила влажные щупальца Кетхен, точно одну из материных кошек, не глядя, швырнула куртку в переплетение водорослей на стене, перемахнула через барную стойку и направилась прямо к кофейному автомату.

Впрочем, хозяйку "Охотника за приливами" это не смущало.

— Мы были в ресторане и видели, как Кристин охмуряла проверяющего из столицы, — без предисловий начал Морган. Шасс-Маре оглянулась через плечо, прищёлкнула пальцами и автомат, к восторгу Кэндл, наконец задрожал, наполняя кофе высокую белую чашку. — Его зовут Чарли Лоаф. Кристин что-то сделала с ним. Думаю, она подсадила тень... такое возможно?

Шасс-Маре задумчиво провела пальцем по контуру губ.

— Ну, мне-то уже попадались люди, заражённые тенями. Больные страстями. Испорченные. Но ты имеешь в виду нечто иное, так?

— Марионетки, — ответила Кэндл вместо него и плюхнулась на стул с другой стороны стойки. Кофе в высокой чашке пах имбирным печеньем, карамелью, мёдом, корицей, песочным тестом, миндальной крошкой и ванильным суфле — чем угодно, только не кофе. — За милашку Чарли словно что-то говорило. Ну, а так как это всё началось после роскошной трапезы, есть подозрение, что его банально траванули. Кое-чем небанальным, правда.

— Тенью, — произнесла Шасс-Маре, не то спрашивая, не то подводя итог собственным мыслям. Глаза её засветились бледным золотом; голос стал глубже, а речь — правильней и ритмичней. — Тень смутит его разум, совратит его ложными суждениями, отравит плоть, размягчит кости.

— Типа паучьего яда — согласилась Кэндл. — Знаете, как в фильмах на "Дикой природе". Паук впрыскивает ещё живой мухе какую-то гадость, а потом, когда все внутренности превращаются в однородный питательный супчик, протыкает оболочку и пьёт. Очень удобно, — и она с неприличным звуком втянула кофейную пену.

Моргана передёрнуло. А Шасс-Маре только усмехнулась:

— Наглядно. Кто ещё был на ужине, кроме этого самого Чарли Лоафа?

— Ну, моя мамаша, Костнеры, какой-то тощий хрен... — принялась перечислять Кэндл, загибая пальцы. Над верхней губой у неё остался след пены.

— Этот "хрен" — секретарь моего отца, — нехотя признался Морган. — Что до Костнеров, то, думаю, они заражены тенями.

Шасс-Маре сощурилась:

— И что тебя заставляет так считать?

Он раздумывал недолго. Фрагменты головоломки всё это время были поблизости — только руку протяни.

— Ощущения. И внешность. Они стали напоминать Кристин — такие же оплывшие, полноватые, как будто раздутые... — Морган осёкся. Одно слово потянуло за собой цепочку воспоминаний.

"...Смерти естественные. Инфаркты, инсульты, обострения всяких застарелых болячек. Иногда привозят пациента, например, с язвой желудка, и я уже вижу, что до следующей недели он не доживёт. Нормально перенесёт операцию, пойдёт на поправку — а потом у него откажет сердце. Или почки. Или случится инсульт".

"Печать смерти на челе?"

"Нет. Или да. Они какие-то бесцветные, тусклые. И раздутые. Не располневшие, а точно воздухом накачанные. И никаких патологий".

— Эй! Не зависай, а, черти-сковородки!

Оклик Кэндл прозвучал резко, как пощёчина.

— Прости, — виновато улыбнулся Морган. — Просто я понял сейчас кое-что важное. Мой брат тоже видел их — людей, заражённых тенями.

Выражение лица у Шасс-Маре стало... сложным. Освещение в баре сместилось по спектру в сторону холодных сине-зелёных цветов, а по морской глади за иллюминаторами пробежала рябь.

— Брат?

— Да, — кивнул Морган. — Он врач, заведует отделением. Около месяца назад он заметил, что в последнее время поступает много странных пациентов. И ещё участились внезапные смерти. Наверное, даже выражение я у него подцепил, это он тогда назвал их "раздутыми". Как будто в одну оболочку...

— ...пытаются уместиться две сущности, — закончила за него Кэндл, заглянула в кружку и скривилась. — А вот теперь мне хреново.

— Туалет прямо и направо, — безжалостно усмехнулась Шасс-Маре, а затем свет её глаз неуловимо смягчился: — Не бойся. Я видела твою мать на Рождество. Такую, как она, тень никогда не заразит. Убить — может. Изменить — нет.

— Ну вот спасибочки, успокоила, — саркастически ответила Кэндл и сползла со стула. — Я правда, что ли, схожу и освежусь. Святые тараканы, ко мне правда полез лизаться ублюдок с грёбанным пришельцем внутри...

Пол начал покачиваться под ногами. Рябь на море превратилась в белёсые гребешки; иллюзорный ветер играл с ошмётками пены и швырял их в слепое небо.

Когда Кэндл завернула за угол, Шасс-Маре перевела потяжелевший взгляд на Моргана.

— А теперь говори, что у тебя вертится на языке с самого начала.

Во рту мгновенно пересохло.

— Кристин поймала меня и попыталась подсадить тень.

— И обломалась?

Он поперхнулся смешком. Шасс-Маре щурилась, точно глядя на огонь.

— Более чем. Я... в общем, я, кажется, избавился от тени.

"Охотник за приливами" застыл, вмерзая в неподвижные воды. Море в иллюминаторе стало почти гладким, как в штиль, а лёгкая рябь напоминала нервную дрожь. Зал практически опустел, только за дальним, угловым столом растерянные старики мерно передвигали шахматные фигурки по доске, а грустная невеста кружилась под лунным лучом и шептала: "Прости, Лидия, прости, Лидия..."

Шасс-Маре выжидающе молчала и всё так же смотрела с прищуром.

Врать под таким взглядом не получалось даже себе.

— На самом деле не избавился. Я её съел. И мне понравилось.

Зал мягко качнулся. Из-под потолка полилось нежное золотистое сияние, размывая аквариумно-зелёный полумрак.

— И что же ты теперь хочешь от меня? — тихо спросила Шасс-Маре.

Морган почувствовал боль в груди и только через несколько секунд осознал, что он слишком сильно налёг на край стойки.

— Я такой же, как Кристин?

Она некоторое время смотрела на него, не мигая, а потом вдруг беззвучно рассмеялась.

— Ты идиот? Я бы никогда не переспала с тенью, какой бы симпатичной мордашкой она ни прикрылась.

— О, — только и смог выдавить из себя Морган, запоздало сообразив, что речь идёт о той ночи, когда Кэндл впервые добралась до микрофона на дальней сцене. — Правда... А Уинтер? На него я похож?

Шасс-Маре покачала головой.

— Не знаю. — В голосе проскользнули нотки вины. — Ублюдок из башни мог бы сказать точнее. Или Громила. Я воспринимаю мир иначе. И в тебе не чувствую ничего дурного. Ты... очень чистый и цельный. Если ты меняешься — то целиком. И мне это нравится.

Морган машинально подвинул к себе наполовину опустевшую чашку Кэндл и уставился на остывающий кофе, пытаясь разглядеть собственное отражение.

— Я не хочу ничего рассказывать Уилки.

— Он видел тебя, — заметила Шасс-Маре. — И выбрал тоже тебя, а не кого-то другого. Я понятия не имею, что произошло там с этой стервой Кристин, но догадываюсь, что она всё-таки подселила в тебя тень. Только не в буквальном смысле, а заронила зерно — словами, намёками, чтобы ты сам взрастил её. Но пока сам не поддашься, тень тобой не завладеет.

Он пригубил кофе; несмотря на умопомрачительный кондитерский запах, оказалось горько почти до оскомины.

— Мне нужно разобраться в себе.

Шасс-Маре невесомо спрыгнула со стула и отступила к стеллажу, где лежали бутылки. Вытащила одну, встряхнула, прислушалась — и вернулась, зажав её под мышкой.

— Вот разобраться в себе я могу помочь.

Горлышко звякнуло о край бокала, и густая вишнёвая жидкость начала выливаться толчками, словно нехотя. Призрачная сладость обожгла язык, стоило вдохнуть запах поглубже.

— Вино памяти? — хрипло переспросил Морган.

— Память, — недовольно дёрнула плечом Шасс-Маре. — Не вино. Но сейчас этого будет мало... Погоди.

Она бережно взяла полный бокал и отступила к дальней стене, а затем раздвинула водоросли, обнажая ещё один иллюминатор, огромный и вытянутый. Но за ним не было моря — только ночь, песчаная отмель и человеческие следы, уходящие в редкую травяную поросль под сенью деревьев. Деревья карабкались на гору, а вокруг неё вилась неровной спиралью дорога, серебристо блестящая в лунном свете.

Шасс-Маре поднесла бокал к иллюминатору, и в тёмно-вишнёвой поверхности на мгновение отразилось всё — и пляж, и следы, и густая сень деревьев, и сверкающая петля, обернувшаяся вокруг надломленного пика.

Резкие, пряные нотки в запахе стали сильнее.

— Теперь хорошо. Пей.

Морган осторожно принял бокал, прикрыл глаза и сделал глоток, затем ещё и ещё.

Горло онемело.

На вкус питьё было точно молотый лёд с перцем чили и кленовым сиропом.

...Сад перевёрнут; магнолии беспомощно свисают с земли к бледному, зеленоватому небу, и ветер расчётливо покусывает яркие лепестки, выдавливая последние нотки запаха перед тем, как с севера подступят дожди.

В открытой беседке — двое. Один, пламенно-рыжий и тонкокостный, покачивает колыбель. Другой, куда менее яркий и гораздо более грузный сидит рядом и курит. Он светится изнутри.

— Ты изменился.

Первый отмахивается:

— Ерунда. Сначала Этель, теперь ты туда же...

— Не ерунда, — выдыхает облако дыма второй. — Я тоже сначала решил, что у неё послеродовая депрессия. Но теперь вижу сам. Ещё хуже, чем было год назад... Святая Мария, Годфри, мне не нужен этот пост, но тебе ещё рано! У тебя сын только что родился, побудь с ним. Года через два я тебе сам уступлю место.

Первый, рыжий, упрямо склоняет голову и темнеет так, что становится похож на обугленную деревянную игрушку.

— Всё так, Гарри. Но мне нужно прямо сейчас.

...Жара удушающая.

— Плохая погода для похорон.

— Бедняга Гарри...

— Всё это так ужасно.

— Говорят, что его нашёл маленький племянник...

— О, бедный мальчик!

Листья дуба, распростёршего ветви над могилами, свернулись хрустящими трубками. Священник нависает над раскрытой могилой и размеренно начитывает речь. Вокруг много людей в чёрном — столько, что кладбище напоминает место свежего пожара.