Трое для одного

Кристин почти не изменилась по сравнению с той, первой фотографией из досье Джина, сделанной в старших классах. Разве что щёки слегка округлились, да и волосы стали покороче. Но лицо оставалось ярким, контрастным — не чета бледному восковому пластилину, из которого были вылеплены черты нынешней мисс Хангер.

Впрочем, сходство не оставляло сомнений.

— Это она. Женщина, которая создала "Новый мир".

— Судя по твоим интонациям, тут я должен лишиться чувств от невыразимого шока, — хмыкнул Уилки и оглянулся через плечо. — Идём. На улице объяснишь. Будешь забирать фотографию с собой?

— А можно?

Вместо ответа он наклонился, не сгибая колен, и без видимых усилий выломал деревянную ячейку из стенда, а затем потянул Моргана к дверям, на ходу вытирая фотографию и рамку о собственное пальто.

На улице, за резной оградой дышать стало легче. Тучи по-прежнему висели низко, едва не цепляясь за антенны на крышах, фонари горели через один, однако по сравнению с выхолощенными красками внутри школы всё вокруг казалось таким ярким, что в глазах защипало. Снег на обочинах выглядел таким рельефным, точно каждую его частичку вырезали из твёрдого минерала, а затем поместили на строго отведённое место.

Остановились они только около машины. От капота ещё исходило слабое тепло; на стекле поблёскивали капли воды.

— Итак?

Морган глубоко вздохнул, обжигаясь холодным морозным ветром.

— Я несколько раз встречал эту женщину с фотографии. Она нисколько не постарела, но поправилась и точно оплыла. А вчера Джин передал мне досье...

— И где оно? — быстро спросил Уилки.

— В машине, под сиденьем... И не смотри на меня так! Там специальный карман, потайной, я в нём отцовские документы возил. Вполне безопасно. Так вот, насчёт досье...

— Продолжишь в машине.

Морган с трудом подавил вспышку раздражения и полез в карман за ключами.

"Раскомандовался. Можно подумать, что он всё знает лучше всех".

Уилки постучал ногтем по боковому зеркалу. "Шерли" в ответ нежно пискнула и мигнула сигнализацией, разблокируя двери. Он распахнул дверцу и непринуждённо устроился на сиденье. Сквозь неплотно сомкнутые ресницы сияло яркое золото. Краешки губ подрагивали.

"Сволочь".

Однако стоило вспомнить о Кристин — и злиться на едва ли не единственного, кто мог ей противостоять, сразу расхотелось. Папка по-прежнему лежала в потайном кармане, только выступающие закладки немного замялись. Подкрутив внутреннее освещение на максимум, Морган раскрыл её и склонился к Уилки:

— Дай, пожалуйста, фотографию из школы.

Под изображением по нижнему полю шла надпись, сделанная аккуратным детским почерком:

"Лучшей в мире учительнице! Мы вас любим. Группа 6 — Анна-Лиза, Марисоль, Эужения, Джейн, Марта".

Стоило поместить рядом три фото — из старших классов, преподавательское и современное — становилось ясно, что это один и тот же человек, только в разных стадиях жизни.

— Скажи, — тихо произнёс Морган, проводя пальцем вдоль строки в досье: родилась, окончила школу, уехала, умерла... Уилки следил за каждым движением. — Нас тут могут подслушать?

— Теперь — нет.

— Хорошо. Я думаю, что эта женщина, Кристин Хангер, была в танцевальной школе в тот момент, когда произошёл прорыв. Возможно, даже в том классе, где сейчас вращается воронка. Хотя причина смерти в досье не указана, здесь написано, что в землю опустили фактически пустой гроб с... с обгорелыми фрагментами. Опознали Кристин по зубным коронкам и по кольцу.

Уилки щелчком закрыл папку и отвернулся к окну.

— В школу нельзя было пускать людей. Но то, что осталось от тел, я выставил во двор. Когда их забрали, я замкнул время наглухо.

Откуда-то повеяло сырым холодом. Морган провернул ключ зажигания и, когда "шерли" заурчала, включил печку.

— Видимо, всё же не наглухо. Потому что Кристин вернулась тридцать лет назад. И вряд ли она уже так любила Форест, потому что первым делом организовала фонд "Возрождение", который занялся скупкой пустырей. Потом он был реорганизован в "Новый мир". Кристин постепенно подмяла под себя половину влиятельных людей города и начала проворачивать аферы с землёй и недвижимостью. На болотах она собирается построить эко-парк, а в самом Форесте — бизнес-центр. На месте часовой башни и территорий прямо за ней. Их она тоже купила, кстати...

Договорить он не успел. Под дых вдруг словно врезался кулак. Перед глазами заплясали искры. Сильно запахло тимьяном и цветочным мёдом.

Стёкла в машине звонко хрустнули — и покрылись сплошной сеткой трещин, дробясь на осколки не больше ногтя, затем выгнулись парусом, но за мгновение до того, как рассыпаться, внезапно передумали и начали вновь складываться, точно мозаика, фрагмент к фрагменту. Трещины исчезали. Нетронутых, прозрачных участков становилось всё больше, пока не исчез последний змеистый разлом.

Уилки сидел в кресле, запрокинув голову и крепко зажмурившись.

— Ты не знал, — севшим голосом сказал Морган, не понимая толком, что он сейчас чувствует: разочарование, злорадное удовольствие, жалость, сострадание? — Даже не подозревал.

— Нет. Но у нас, похоже, нашёлся один генерал. Точнее, у них нашёлся.

"А если он не единственный?" — повисло в воздухе.

— Что я могу сделать? — Вопрос сорвался с языка не вовремя и прозвучал жалко.

— Ничего. — Уилки на мгновение закрыл ладонями лицо, а когда снова сел нормально, то глаза у него сияли, точно раскалённый металл. — Езжай домой. Я провожу. Избегай встреч с этой Кристин любой ценой.

Уже подъезжая к дому, Морган подумал о том, что так и не сумел рассказать о сожранной тени и спросить о своей сущности. Отчего-то слишком ярко представлялось, как та сила, которая раздробила автомобильные стёкла, обращается против него. А в ушах звучали слова Шасс-Маре:

"Он видел тебя. И выбрал тоже тебя, а не кого-то другого".

И вопрос "почему" становился всё менее приятным.

...В мае воздух от жары звенит, как натянутая струна.

В этот звук вплетается шёпот крон в буковой роще, гортанная молвь ручья в овраге, трескучие пересуды кузнечиков и орлиное клекотание в небесах.

Тень в такое время приносит усладу. К тени льнёт всё живое, а значит, и к нему тоже, потому что он — Тёмный. В правом рукаве у него ночь, напоённая запахом шиповника, а в левом — морская прохлада и мерный перекат волн. В полдень ему всегда хочется спать, и веки словно мёдом намазаны. И он бы уснул, если был бы на холме один.

— Долго ещё, Златоглазка? Госпожа ручьёв и долин, видно, мечтала о дочери, когда носила тебя под сердцем. Только девы могут так любить цветы.

Тот, второй, лишь насмешливо фыркает в ответ. У него волосы будто текучее золото, кожа белая и гладкая, а глаза сияют ярче солнца. Полевые цветы сами льнут к его пальцам и беззвучно поют, когда он надламывает длинные стебли.

Пахнет травяным соком.

— Они и предназначены девам. Точнее, одной деве. Я тебе покажу её. О, она прекрасна, словно королевна! У неё очи как молодая листва.

Тёмному становится смешно. Он откидывается на траву, распугивая задремавших в плаще белок и мышей, и улыбается в жаркое небо.

— Сколько таких королевен уже было? Готов спорить, к осени ты найдёшь новую. Только теперь уже кудри у неё будут словно огневеющая листва.

Второй оборачивается возмущённо, но сказать ничего не успевает.

Где-то бесконечно далеко, за шепчущим лесом, за говорливым ручьём в овраге, за высохшими болотами раздаётся чудовищный взрыв. Тёмный первым взвивается на ноги, щурится на белёсое небо...

Над горизонтом, у города, зависла точка. И это не птица.

Дурацкий сон привязался, точно москит. Невозможно было сосредоточиться ни на чтении, ни на беседе. Морган включил фильм, полузнакомый боевик с канонадой взрывов и кровавыми боями, но это не помогло. Наоборот, хуже сделало. Стоило хоть немного отвлечься, и комната растворялась, а вместо неё надвигались иссушенные жарой холмы, кондиционированный воздух наполнялся запахом диких трав, и неизвестно откуда накатывало ощущение скорой, неотвратимой катастрофы — разрушительной войны, обращающей город в руины, а окрестные земли в пепелище.

"Сумасшествие какое-то. Хорошо ещё, что сегодня суббота, — меланхолично размышлял он. — В таком состоянии вести приём..."

Телефонный звонок раздался словно на другой планете. Некоторое время Морган смотрел на дисплей, даже букв не различая, но затем опомнился.

— Привет, Кэндл. Знаешь, сегодня я не совсем...

— Заткнись и слушай, — резко перебила она. — Я около Часовой площади. Ехала в супермаркет, увидела на трассе вереницу строительной техники... Угадай, куда она направлялась? Часть площади огорожена. Башню, похоже, будут сносить. Прямо сейчас.

Остатки сна мгновенно выветрились из головы. Разум заработал чётко, как безупречно отлаженный механизм.

— Жди меня. Ничего не делай, — попросил он. Вспомнил, как вспучились автомобильные стёкла, когда Уилки услышал о покупке башни, и быстро добавил: — Вообще наблюдай откуда-нибудь издалека, близко не подходи. Скоро буду.

И отключился.

В любой другой день путь от дома до Часовой башни занял бы минут сорок. Сегодня — вдвое короче. По субботним пустым дорогам — как сквозь воронку, вниз, вниз, по спирали, на красный свет, едва вписываясь в повороты. Время замедлилось; цифры на электронных часах сменялись медленно, измождённо подрагивая.

Момент — и прозрачно-голубое небо вспухло уродливыми тучами. Форест застыл — и вдруг взвыл на разные голоса, сперва издали, затем ближе и ближе; ветер захлестал наотмашь. Рекламные щиты застонали, упруго кренясь; автомобиль занесло. Колесо налетело на бордюр, ремни безопасности врезались в грудь... и тут следом за ветром нахлынул снег — поверх крыш, ближе, ближе, кошмарной густой волной, как песчаная буря в документальном фильме.

Стёкла заволокло почти сразу.

Двигатель заглох.

— Чёрт, чёрт, чёрт, — бормотал Морган, проворачивая ключ. "Шерли" не реагировала. — Давай уже, сволочь!

С шестой попытки машина завелась. Он выкрутил руль, возвращаясь на дорогу, и покатил сквозь снежную бурю почти вслепую — дворники не успевали расчищать лобовое стекло. Въехал на Часовую площадь, чуть не порвав оградительные ленты, и принялся вызванивать Кэндл.

— Здесь какой-то ад! — проорала она в трубку два гудка спустя. — Я в переулке, около такого длиннющего синего дома! К центру ближе, около въезда!

— Сейчас буду.

Морган выскочил из машины и на несколько секунд оглох, ослеп, потерялся в колючем белом потоке. Дышать было трудно даже через шарф. Сперва мороз показался невыносимым, а затем ослаб, отступил, позволяя собраться с духом и сделать шаг в бурю, другой, третий... В мельтешении снега промелькнула вдали ярко-оранжевая детская футболка с оскаленным солнцем на груди, а мгновение спустя в окне дома отразился бледный черноглазый мальчишка; шапка сбилась набок, а великоватые варежки едва не спадали с голых рук.

— Уинтер? — прошептал Морган.

Мальчишка рассмеялся беззвучно, а потом лицо его стало сосредоточенно-злым, мгновенно, точно сменился кадр. Снежная волна дрогнула — и потекла в обратную сторону, к площади, игнорируя все законы физики. Заградительные ленты застывали, а затем разлетались на осколки, словно стекло. Фонарные столбы оплывали, как перегретый пластилин. Воздух электрически сверкал от чуждой всему человеческому ярости, и при каждом вдохе диафрагму сводило болью.

Продираться через метель было всё равно что пытаться идти по шею в ледяном киселе. Пока Морган добрался до угла продолговатого дома с бледно-синей штукатуркой, то успел одновременно взмокнуть от усилий и продрогнуть до костей. Кэндл ютилась в узком проулке, наполовину заваленном дощатыми ящиками. Ветер сюда почти не проникал, и потому тут можно было дышать свободно — и говорить, правда, напрягая изрядно голосовые связки.

— Здесь лютый ад! — повторила Кэндл. Её била крупная дрожь. — Началось всё в одну секунду, черти-сковородки... Бац — нет снега, бац — ураган, снег. Это из-за башни, да?

— Наверное, — кивнул Морган и поёжился. Ему вспомнилось потусторонне-жуткое детское лицо Уинтера; промелькнула неудобная мысль, что для мальчишки, запертого навечно в парке, снос башни мог стать всего лишь поводом выплеснуть свою кошмарную силу вовне. — В любом случае, техника вряд ли сможет продолжить работу в такую погоду. Какое-то время мы выиграли. Нужно выяснить, кто вообще додумался направить бульдозеры на Часовую площадь. Ты по своим каналам, я — по своим.

— Выясним, — ухмыльнулась она с дурным азартом в глазах. — А Шасс-Маре? К ней заглянем?

Тень ревности заинтересованно подняла голову. С такой надеждой и предвкушением Кэндл не говорила прежде ни о ком.

— Думаю, та сторона уже в курсе — в общих чертах. — Ответ прозвучал уклончиво и слегка раздражённо. — Лучше зайдём немного позже, когда узнаем что-то новое.

"Это в любом случае будет куда безопаснее, чем болтать с раздражённым Уилки", — подумал Морган, но почёл за лучшее оставить последнюю мысль при себе.

Мало ли что.

— Попозже так попозже, — покладисто согласилась Кэндл и, подхватив его под локоть, храбро нырнула в колючий снежный поток.

Точнее, попыталась, потому что в тот же самый момент сквозь метель пробились крики.

Кто-то орал надрывно, до хрипоты. Тембр менялся непрерывно, и то один голос распадался на три-четыре, то несколько вдруг сливались в звериный вой. Человечьи голоса мешались с собачьим скулежом, искажаясь до неузнаваемости. Источник звука приближался. Морган предусмотрительно потянул Кэндл на себя и крепко обнял её, заставляя замереть. Белый поток всколыхнулся, точно по нему прошла волна, и там, за пеленой, показались фантасмагорически искорёженные силуэты людей — бегущих, размахивающих руками, шатающихся из стороны в сторону. Чувство трансцендентной ярости, пропитавшей сам воздух, сменилось таким же непостижимым ужасом, который сводил с ума, оставляя только оголённые инстинкты.

— Тс-с, — прошептал Морган, инстинктивно стискивая в кулаке часы на цепочке — прямо сквозь куртку и свитер. — Погоди. Что-то здесь не так.

Ветер замедлился; метель начала утихать, но ощущение кошмара наоборот стало ярче. Иллюзорные синеватые искры в воздухе становились вполне реальными; хотелось зажмуриться, чтобы не повредить глаза.

"Уинтер? Не похоже. Уилки? — Он прислушался к пульсу часов, траурно-спокойному и едва заметному. — Нет, вряд ли..."

Одна из искр разгорелась ярче и сменила цвет — кислотно-зелёный, медово-жёлтый, малиновый...

— Чи! — крикнул Морган наудачу. Имя коснулось языка свежей яблочной кислинкой. — Это ты?

В мельтешащем потоке снега появилось вдруг спокойное окно, и сквозь него шагнуло к проулку нечто огромное и жуткое, окружённое кольцом шипящих огней. За два шага оно сжалось до фонарщика — всклокоченного, с горящими глазами и побелевшим плащом, который волочился по мостовой со скрипом, как металлические пластины.