Трое для одного

Живая фунчоза весьма некстати воскресла в памяти.

— Понял, — кивнул детектив. — Ещё что-то сообщить о них можешь?

Морган покачал головой:

— Нет. Только предупредить. Ради всех святых, не суйся к Кристин напрямую, она очень опасна. И О'Коннор, вероятно, тоже, — добавил он, сообразив, что старик мог быть связан с часовщиком. — Я даже не знаю, кто опаснее, — вынужденно признался Морган. — Может, я вообще зря тебя об этом прошу.

— Сэм? — выгнул брови Джин. Она подняла руки:

— Ясно, ясно. Не лезть в разборки больших мальчиков. Как всегда, ничего сложного, понадобятся информаторы из числа репортёров — обращайтесь, — пожала плечами она и вдруг бросила на Моргана тёмный, пронзительный взгляд: — Скажи... Ты ведь найдёшь того, кто виновен в смерти дяди Гарри?

— Я постараюсь, — солгал Морган.

Он отнюдь не был уверен в том, что тени удастся привлечь к ответу.

До чая Сэм так и не добралась. Она сходила в погреб, принесла бутылку вина, подаренную Диланом на прошлое Рождество, потом выпила два бокала и благополучно уснула на диване, обнимая коробку с нотами. Провожать гостя пришлось Джину.

— Спасибо, — негромко произнёс Морган, глядя на мельтешение снега над рекой. Боковое стекло было опущено, и дым от сигареты Джина тянулся в салон против всех законов физики. — Не только за машину.

— Чего там, — отмахнулся детектив. На вдохе сигарета коротко вспыхнула красноватым на конце, почти как искра Чи. — Я при Сэм не хотел говорить, но теперь скажу. Ты-то ведь понимаешь, у кого при таком раскладе был железный мотив для убийства, да?

— У отца. К тому же преступников так и не нашли, несмотря на все наши связи, — деревянно кивнул Морган. Шея у него затекла, словно он несколько часов к ряду просидел в скрюченном положении. Но хуже физического дискомфорта было чувство, что мир вокруг начал рушиться, точнее, что он рушится уже давно, но сейчас деградация стала необратимой. — Сэм не любит отца, но он часть семьи. Как Дилан, Гвен, мама или я.

Джин выдохнул облако дыма и склонился, несильно облокачиваясь на опущенное стекло.

— Я не идеалист, — сказал он просто. В глазах отражались огоньки приборной панели — алый, жёлто-золотой, синие деления на спидометре, зеленоватый индикатор топлива... — И не считаю, что правду всегда нужно открывать миру. А ты?

— А я — Майер, — улыбнулся Морган одними губами.

— Коротко и ясно, — фыркнул Джин. — Удачи. Надеюсь, свидимся после Рождества как-нибудь в "Томато".

— Удачи и тебе.

Детектив махнул рукой и, сгорбившись, зашагал к дому. Морган поднял стекло и плавно вырулил на основную дорогу. Разнеженный метелью, город словно ластился к нему, тёрся пушистыми боками, оставляя шерсть на штанинах, и проникновенно заглядывал в глаза. В стандартных белых фонарях вдоль улицы вспыхивали разноцветные искры — зелёные, синие, малиновые, лимонно-жёлтые, оранжевые... Это было как обещание защиты.

В зеркало заднего вида Морган старался не глядеть.

Не то чтобы он боялся увидеть там сияющие равнодушным золотом глаза...

Просто чувствовал — не стоит.

...Ему снится сон.

Будто нет у него ни имени, ни памяти, ни цели; он лежит, обнажённый, в траве на склоне холма, и ждёт рассвета. Небо изжелта-серое, прозрачное, тёмное к западу и едва-едва начинающее тлеть на востоке. Травы и цветы сплошь в росе, и запахи дикого луга оглушают; по стебельку овсяницы карабкается большой зелёный жук с блестящими надкрыльями, срывается — и камешком ударяет его по плечу.

Полнота чувств ошеломляет.

А потом над горизонтом показывается край солнца — слепящего, жгучего, истинно летнего.

В сон врываются звуки. Сперва всплески над рекой; птичий гомон; гудение крыльев насекомых; шелест ветвей в лесу; шорох трав... И вместе с шумом с востока наползает свет. Когда он касается босых ступней, то дрожь прошивает всё тело. Свет не просто горячий — но тяжёлый, угнетающий. Кажется, что он вдавливает тело в мягкую землю, точно каток из раскалённого гранита

Хочется кричать, но голоса нет.

Солнечный каток проворачивается по животу — и выше, с хрустом сминая рёбра и останавливая дыхание, затем к шее... Но прежде, чем безжалостно-горячий свет выжигает глаза, кто-то накрывает их прохладной ладонью.

Морган проснулся в поту — и с ясным ощущением, что ноги у него что-то придавливает к кровати.

— Мучают кошмары?

— Только один, — хрипло выдохнул Морган, мгновенно узнавая голос. — Я думал, тебе нужно просить разрешение, чтобы войти в дом...

— Не путай меня с вампиром, — усмехнулся Уилки. Вспыхнул свет: под потолком закрутились золотистые искры. — Поднимайся. Мы идём на прогулку.

— Какого чёрта?.. — Морган сощурился и привстал на кровати. Память возвращалась быстро, захлёстывая потоком. Встреча с Джином и Сэм, затем невероятно скучный и долгий день в мэрии, странная сонливость после ужина... — Это ты отправил меня в кроватку в детское время, что ли? — грубовато поинтересовался он, пытаясь хоть немного прийти в себя.

Уилки наконец-то слез с его ног и прошёлся по комнате, то рассматривая фотографии на стене, то касаясь ногтями корешков книг на полке.

— Нет, — покачал он головой. — Просто у тебя хорошие инстинкты. Собирайся, Морган Майер. Я не стану повторять трижды.

Хотя голос Уилки оставался спокойным, даже с оттенком веселья, вдоль спины потянуло холодком.

— И куда мы отправимся? — поинтересовался Морган, скидывая одеяло. После нагретой кровати паркет казался сделанным изо льда, и пальцы на ногах рефлекторно поджимались.

— В одно крайне неприятное место, — откликнулся Уилки, зачарованно оглаживая извивы большой розовой морской раковины, которая лежала на столе вместо пресс-папье. — Но бояться не стоит. Вряд ли там будет кто-то страшнее меня.

Чертыхнувшись сквозь зубы, Морган наконец-то за шкирку вытащил себя из постели и пошлёпал к резному комоду в углу. Почти вслепую нашарил в одном ящике свежее бельё, в другом — джинсы и свитер с оленями. Напялил на себя — и снова замер посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу.

После дурацкого сна в голове был сплошной жгучий солнечный свет, и ничего больше.

Уилки с сожалением отложил раковину и обернулся.

— Что на сей раз?

— Носки, — признался Морган, чувствуя, как щёки начинают теплеть от румянца. — Я же с вечера приготовил новые, но куда положил...

— Большая проблема, — без намёка на шутливость кивнул Уилки. — Посмотрим, что можно сделать.

Он с похоронной серьёзностью оглядел комнату, а затем остановил взгляд на кресле. Вытянул руку — и начал манить пальцем что-то невидимое.

Под креслом зашуршало.

Морган посмотрел вниз — и едва не подпрыгнул на месте: по паркету медленно ползли чистые носки, извиваясь, как две куцые змеи. Уилки дождался, когда они подберутся поближе, затем наклонился, подхватил их и с тем же невозмутимым выражением лица вложил Моргану в руки.

— Полезный навык.

— Ещё какой, — улыбнулся Уилки неожиданно светло. — Я тебя потом научу.

Это "потом научу" кольнуло сердце, точно полузабытое семейное воспоминание, обещание безоговорочной поддержки и тепла вместе с пониманием: то время никогда уже не вернётся.

Из дома они выходили в молчании. Ещё с утра в пятницу небо расчистилось, но зато воздух стал холоднее. Сейчас погода и вовсе напоминала о ночи в самую первую встречу: мороз, обжигающий лёгкие на вдохе, стеклянно хрупкие ветки деревьев, проколы звёзд в полупрозрачном иссиня-чёрном куполе, за которым словно таилось нечто непостижимое и внимательное... Единственным отличием было то, что снег теперь лежал повсюду — белый, свежий, хрусткий.

Так ночь казалась гораздо светлее.

Морган запрокинул голову к небу и замер, всей кожей впитывая безупречное спокойствие. Сонливость улетучилась, точно её и не было; беспощадный солнечный жар отступил от мыслей, оставляя неясное ощущение потери.

— Не отставай, — негромко напомнил о своём присутствии Уилки и зашагал вперёд, застёгивая на ходу пальто. — Идти ещё далеко.

Морган опомнился и принялся догонять его, едва успевая за размашистыми шагами. Такая знакомая дорога непредсказуемо двоилась под ногами, то ныряя в несуществующие дворы, то выстреливая сквозь заросшие парки, то карабкаясь на мосты. Уилки будто бы не обращал внимания ни на что вокруг; лишь изредка он приостанавливался, чтобы спутник мог его нагнать.

— И куда мы? — снова поинтересовался Морган, не выдержав, и, когда Уилки вдруг резко остановился — не успел сориентироваться и налетел на него. — Чёрт! Ты хоть предупреждай, когда...

— Помолчи, юноша.

Но Морган уже и сам видел.

В десяти шагах впереди, там, где узкая тропинка должна была влиться в расчищенный тротуар, под сплетёнными ветвями яблонь стоял человек в цилиндре.

"Не человек, — мысленно поправил себя Морган. — У него нет лица".

— Как не вовремя. — У Уилки дёрнулся уголок рта. — Я рассчитывал, что это начнётся позже... Что ж, свидетели мне не нужны.

Безликий почувствовал опасность — и прянул назад, расплёскиваясь густой смолой по брусчатке. Цилиндр смялся в комок, словно из него откачали воздух, и почти мгновенно надулся вновь, но уже в форме крысы. Она дёрнула усами и юркнула в канализационную решётку.

Точнее, попыталась.

Железо вдруг сомкнулось, лязгнув рёбрами прутов — и вытолкнуло тварюшку обратно. Она суетливо заметалась по тротуару в поисках хоть малейшей щели. Вязкая чёрная смола вытянула щупальце к оголённому корню яблони на дороге...

Уилки небрежно зачерпнул в горсть лунный свет, слепил из него комок так же, как дети катают в ладонях снежки, и прицельно швырнул в крысу. Она взвизгнула и рассыпалась быстро гаснущими искрами, как прогоревший тополиный пух. Почти в то же самое время конус желтоватого света от уличного фонаря вытянулся — и захлестнул краем жидкую смолу. Поверхность тут же покрылась сияющей корочкой, отдалённо похожей на тонкий лёд, воздух над ней задрожал... Через минуту о тени не напоминало уже ничего.

— Значит, дальше открыто идти нельзя, — задумчиво подытожил Уилки и взял Моргана под локоть, одновременно притягивая к себе. — Правила просты. Не отходи от меня и не отпускай моей руки — тогда они тебя не увидят.

— Они? — Моргана окатило потусторонним холодком.

Глаза Уилки полыхнули золотом.

— Ты же хотел стать ближе к другому городу, правильный мальчик Морган Майер, — вкрадчиво произнёс он, едва заметно сжимая его локоть сквозь куртку. — Ты уже так сблизился с Шасс-Маре, о, да... И я подумал, что неплохо было бы показать тебе не столь прекрасные стороны бытия.

Целую секунду Морган честно соображал, причём тут Шасс-Маре, но разум упорно выдавал только один ответ.

— Уилки, ты что... ревнуешь?

Хватка стала такой сильной, что Морган мысленно смирился с гипсом, однако Уилки внезапно расслабился и перехватил его руку бережней, словно извиняясь. Золотой блеск в глазах померк.

— Видимо, ревную не того, кого следовало бы. Ты всегда был не одинок, любим и счастлив, Морган, и поэтому никогда её не поймёшь. Разве что когда сам... довольно, впрочем, — оборвал он себя. — Идём.

"Не понимаю? — машинально повторил Морган про себя. Перед глазами пронеслось видение — Кэндл на сцене, голова запрокинута, руки напряжённо сжимают микрофон. — Пожалуй. Но я знаю кое-кого, кто понимает".

Но тут он споткнулся, невольно поднял взгляд — и мгновенно осознал, куда ведёт его Уилки.

В заброшенную школу того, другого города, где звучала приглушённая музыка, а тени в окнах бесконечно и механически повторяли танцевальные па.

— Стой, — тихо попросил он. Уилки никак не отреагировал. — Стой, хватит! — Откуда-то изнутри нахлынула волна — такая же густая, вязкая и чёрная, как тени. Сердце билось с натугой, словно преодолевая её сопротивление. Все инстинкты, какие только были у Моргана, сейчас захлёбывались криком — туда нельзя, нельзя, нельзя ни в коем случае. — Не так быстро хотя бы, я не успеваю!

Уилки неприязненно взглянул на него поверх плеча, но шаг замедлил. Здание в четыре этажа, облицованное серой плиткой, вырисовывалось всё чётче. Так изменяются очертания карандашного эскиза, когда бледный контур начинают обводить чёрной ручкой. Появилась глубина за мутными оконными стёклами; обозначились тёмными провалами дыры в черепитчатой крыше; разветвились трещины по стенам. Шаг — и навес-уголок над крыльцом перекосился, ещё один — и на лестнице из белого камня проступили коричневатые пятна. Двор был обнесён кованым забором. На чугунных остриях болталось нечто бесцветное, вроде рваных тряпок...

Когда Морган проходил мимо, то асимметричные складки, пятна и волны сложились вдруг в череду спаянных призрачных лиц, искажённых страданием.

Горло точно верёвкой передавило.

— Здесь раньше была школа танцев, — негромко произнёс Уилки. Морган невольно обернулся, и взгляд точно примёрз к нему; призрачные лица проплывали где-то на периферии, а он видел только уязвимое белое горло над распахнутым воротником, мочку уха с едва заметным следом прокола и спутанные пегие пряди волос, ныряющие под пальто. — Построили её примерно через двадцать лет после войны. Сперва здесь занимались не только танцами, но и гимнастикой... борьбой тоже, кажется. Но затем более модные уроки вытеснили всё остальное. Я в самом начале заметил, что котлован роют на тонком месте, но тогда ещё не представлял себе опасность разломов.

Морган кивнул, как зачарованный. Мочку уха пересекал золотистый волосок, всего один, тонкий и прямой... тонкий и прямой...

А череда искажённых лиц по правую руку отдалилась и почти исчезла.

— Ты позволил закончить строительство.

— Позволил. И наблюдал за школой пятнадцать лет, — сухо ответил Уилки. — Фонарщик бывал там каждую ночь. Несмотря на его усилия, теней становилось всё больше, но люди этого не замечали. Пока однажды в сентябре не произошло то, что газеты назвали взрывом газа.

Уилки наклонил голову; золотистый волосок соскользнул вперёд и чиркнул по шее с таким звуком, словно действительно состоял из металла.

А кожа — изо льда.

— Ты сказал — газеты назвали, — с трудом выговорил Морган. Губы зудели от холода и почти не слушались, но разум пока оставался ясным. — Что там произошло на самом деле?

— Появился разлом. Первый в городе. Те, кто находился тогда в школе, просто исчезли, — дёрнул плечом Уилки. — Мы пытались справиться с катастрофой, но смогли только облегчить страдания тех, кто потерял близких. Я забрал у них то, что им было не нужно... Точнее, сделал более тусклым и блеклым.

Морган смотрел, как он плавно кладёт ладонь на решётку прогнутой калитки; как шарахаются от узкой ладони призрачные лица; как металл поддаётся нажиму, и петли беззвучно проворачиваются.

За забором изменился, кажется, сам воздух. Сильно пахло застарелой пылью, слабо — осенью и дымом. Двор был наполовину в опавших листьях, наполовину — в чёрных пятнах.