Трое для одного

— Я в самом простом смысле. Вот есть что-то серое и человекоподобное — как те призрачные лица у забора. Они похожи на жертвы, переваренные не до конца, — медленно выговорил Морган и сам поёжился. Уилки неопределённо качнул головой, то ли соглашаясь, то ли поощряя к дальнейшим объяснениям. — Далее, существует нечто вроде живой смолы — это уже напоминает массу, из которой формируются другие тени. Некоторые только отдалённо похожи на людей, — уточнил Морган, вспомнив долгоруких карликов из воронки и безголовых кукол с растопыренными по-паучьи конечностями. — Другие... Ну, я их сам называю безликими. Они в точности как люди, но без лица и в этих чёртовых цилиндрах, которые превращаются в крыс. Так вот, а могут ли быть и другие тени? Ещё более похожие на людей?

На мгновение лицо Уилки приняло очень интересное выражение, нечто среднее между любопытством, одобрением и бесконечной тоской, но затем вновь стало непроницаемо-спокойным.

— Думаю, что есть. Тени постоянно изменяются...

— Я помню. Ты говорил, — кивнул Морган уверенно и приготовился слушать, потому что интонации подразумевали продолжение. Но Уилки отчего-то затянул паузу.

"Чего он ждёт?"

Дорога под ногами раздвоилась. Одна — обледенелая брусчатка; другая — узкая тропа с обочинами, сплошь заросшими красноватым тимьяном. Жёсткие тёмно-зелёные листочки были покрыты инеем.

Уилки без раздумий свернул на тропу. Морган последовал за ним. Вдоль позвоночника эхом прокатилось щекочущее ощущение — то ли предвкушение, то ли благоговейный трепет, сродни тому, что он испытывал в детстве, когда мать брала его с собой в парикмахерскую на углу между улицей Редфорда и спуском с холма. Это было, что называется, "респектабельное, элитарное заведение", но тогда он не знал таких слов. Просто чувствовал, что оно отличается от всех остальных парикмахерских, где он уже бывал — неуловимым пудровым запахом дорогих шампуней; изобилием зеркал и неярких ламп, чей свет достигал парадоксальным образом самых дальних уголков зала; сложной системой расписных бумажных ширм на рамке из чёрного дерева; бесконечной мягкостью вращающихся кресел, обшитых замшей цвета молока.

Чаще всего Морган просто наблюдал, как стригут и укладывают дивные светлые волосы Этель. Но иногда она вдруг бросала небрежно: "Мальчика тоже приведите в порядок". И тогда его усаживали в сладостно-мягкое кресло, где всё, от подлокотников до подголовника, подстраивалось под рост клиента, затем оборачивали в шелковистую ткань и велели держать голову прямо.

Морган неподвижно сидел и таращился в сияющее зеркало, обрамлённое лампами, и сверкали на столике жутковатые и таинственные склянки, пузырьки, металлически блестели парикмахерские инструменты, а около кресла вертелась светловолосая фея с асимметрично подстриженными белыми волосами и с ярко-голубыми глазами. Вокруг неё неуловимый пудровый запах был гуще, а ощущение запредельной, непостижимой, восхитительной чуждости — сильнее. От прикосновения её пальцев к голове и шее по всему телу прокатывалась волна дрожи и приятной, изматывающей слабости.

То, что показывал ему Уилки, было совсем иным — диким, запущенным, яростно-живым и мрачным. Однако ощущения будило те же.

Мир, который нельзя понять до конца, чужой даже в малейших деталях, вызывающий подспудный восторг... и немного стыдное желание обладать.

Не то чтобы Морган обожал элитные парикмахерские.

Не то чтобы он любил колдовские пути, пронизывающие город насквозь, и цветущий под снегом тимьян...

— Сначала появилось то, что ты называешь "смолой", — заговорил вдруг Уилки, словно очнувшись от забытья, когда Морган уже сам решил было задать наводящий вопрос. — Вскоре после войны. Оно как будто зарождалось само по себе, в темноте, поэтому я так и называл его — тени. О разломах и тонких местах тогда никто ничего не знал. Достаточно было любого источника света, даже лунного блика, чтобы тени исчезли. Долгое время я считал их относительно безопасными, пока не увидел, как они сожрали старика. Он прошёл сквозь одну из таких теней, пьяный, как всегда — а на следующий день слёг. В нём погасло нечто важное. Родственники вздохнули с облегчением, когда он внезапно заболел и умер — как же, избавились от надоедливого пьяницы. Но я-то знал, в чём дело... Другой раз тень пыталась напасть на ребёнка — но растаяла сама. Девочка ничего не заметила, — улыбнулся Уилки, и резкие черты лица его на секунду смягчились. — Но так случалось не всегда. Иногда тени не без успеха нападали на детей. Не брезговали и животными — собаками, крысами... Только кошки их, похоже, видели. И рвали на части, когда могли.

— Интересная деталь, — усмехнулся Морган, но затем вспомнил дом Льюисов и посерьёзнел.

Дебора всегда держала в особняке с дюжину кошек, а самых флегматичных из них ещё и таскала с собой на светские мероприятия. Она явно сталкивалась с тенями, и не раз, но оставалась невредимой.

"Надо посоветовать Кэндл завести пару кошаков, — подумал он. — Может, спросить у Ривса? Он ведь работает волонтёром в каком-то приюте для бездомных животных..."

Уилки взглянул на него искоса и одобрительно кивнул. А затем продолжил, словно и не было этой короткой заминки:

— Интересная, но не столь важная. Я тогда каждую ночь бродил по городу и уничтожал тени. Их становилось больше и больше... Тогда-то я и нашёл Фонарщика.

— И Чи?

— Чи сама пришла, — хмыкнул Уилки. — Да они и были по сути единым целым, с самого начала. Как душа, разделённая на две части. Фонарщик взял на себя уборку города, и я наконец смог заняться более важным делом — наблюдениями. И вовремя, потому что ещё немного — и я бы упустил тех, кого ты назвал "безликими". Я их назвал крысами, потому что они по-прежнему боялись кошек, но научились заражать людей.

Хотя капюшон с меховой опушкой был надвинут до самых бровей, затылок у Моргана обдало холодом.

— И чем же... заражать?

Уилки брезгливо поморщился.

— Грязью. Чёрными страстями, бесцветной апатией... Всё худшее они усиливали в несколько раз. И эту заразу, Морган, люди передавали друг другу, как грипп или простуду. А тот, кто наполнялся темнотой до краёв, рано или поздно попадался теням, и даже Фонарщик ничего не мог сделать. Избавиться от крыс гораздо сложнее. Они уже не так боятся света. Да и прячутся слишком искусно...

Он замолчал. Морган прокрутил в голове уже сказанное, сопоставил со своими воспоминаниями — и понял, что в истории зияет огромный пробел.

— А Шасс-Маре? Как работает Фонарщик — я видел, — осторожно уточнил Морган, когда увидел, что Уилки снова нахмурился. — Она тоже как-то связана с уничтожением теней?

Уилки рассмеялся, скрипуче и неприятно:

— Прибраться в городе может любой из нас. Но Шасс-Маре занята другим. Видишь ли, заражение чернотой останавливается, если человек сталкивается с чудом. Всё равно, с каким — радуга зимой, дивный сон, пронзительная песня со сцены в занюханном пабе... — добавил он словно между прочим, но Морган сразу вспомнил о Кэндл, и ему стало не по себе. — Эта девочка — проводник. Единственная, кто может отсюда пройти туда и вернуться.

Морган едва не споткнулся. Слова прозвучали по-особенному, но смысл ускользал.

— То есть?

— Ты не поймёшь, — качнул головой Уилки. — Просто запомни, что она — проводник чего-то очень важного. Того, без чего мир остановится. Или утонет в черноте. Одна из тех, кто с самого начала был на грани, на границе, не осознавая этого. Ты не поймёшь, — повторил он с лёгким сожалением.

А Морган вспомнил взгляд Кэндл там, в баре — и в груди словно вспыхнула жгучая и сладостная искра.

— Может, и не пойму, — согласился он, чтобы не спорить. — Но ты хотел мне рассказать ещё о чём-то, разве не так?

Ресницы Уилки дрогнули.

— Умный мальчик, — произнёс он с непонятным удовлетворением и замедлил шаг. Морган тоже — против собственной воли. Впереди была та самая аллея, за которой начиналась дорога к дому. — Я много наблюдаю за тенями. Поначалу они действовали хаотично. Укол там, укус здесь... Но с определённого момента нечто стало направлять их. Они всё успешнее избегают Фонарщика. Они научились делать отвлекающие манёвры — устраивают погром и какофонию в одном месте, а в то же время истончают границу в другом, и я едва успеваю зачищать все опасные пятна прежде, чем появляется разлом.

Аллея закончилась; улица выводила прямо к дому — мимо спящих окон, заснеженных садов и подозрительно ухмыляющейся тыквенной рожи в соседском дворе. Морган поймал себя на том, что теперь уже он замедляет шаг, оттягивая момент расставания.

"Это для расследования. Только для расследования".

— Что-то их направляет... Хочешь сказать, у них появились вожаки?

— Генералы, — задумчиво опустил голову Уилки. — Я их называю генералами, потому что они знакомы со стратегией и тактикой. Это уже не просто противостояние, Морган Майер, это война. И я до сих пор понятия не имею, как они выглядят, хотя каждую ночь обыскиваю город.

Омерзительно-прекрасное лицо Кристин вспыхнуло в памяти и угасло.

— Я подумаю над этим, — механически пообещал Морган и наткнулся на удивлённо-настороженный взгляд Уилки. — Что такое? Ты разве не этого сам хотел?

Уилки нахохлился и сунул руки в карманы.

— Я от тебя хочу одного — отдай своё имя Шасс-Маре. А раньше и думать не смей о том, чтобы влезть на тёмную сторону.

Ещё неделю назад Морган бы разозлился на такие слова, но теперь вспомнил жуткую тоску в глазах Шасс-Маре, пение Кэндл и медленное вращение воронки в танцевальной школе — и спокойно кивнул:

— Посмотрим. Я не собираюсь заключать сделку по неведению.

— Начитанный мальчик, — усмехнулся Уилки. — Но не все сказки говорят правду.

Внезапно он остановился. Морган отвёл взгляд от его лица — и понял, что они уже перед калиткой. Особняк Майеров был тёмным и мёртвым; только в спальне Донны на самом верху размеренно мерцал ночник.

"Надо подняться по тёмной лестнице, — пронеслась в голове леденящая мысль, и память услужливо подкинула свежее впечатление — мраморную лестницу в заброшенной школе. — Надо просто подняться по лестнице и включить свет... или наоборот?"

— Проводить тебя?

— Что? — недоверчиво переспросил Морган, оборачиваясь к Уилки, но не нашёл ни намёка на улыбку или насмешку. — Я... Да как хочешь, — вспыхнул он из-за иррационального приступа раздражения пополам с неловкостью. — Мне-то что.

Морган развернулся и пошёл к дому, стискивая руки в кулаки. Щёки пылали — без всякой причины. Уилки безмолвно следовал за ним. Через холл, по лестнице, до спальни... Там он уселся в кресло, точно так и надо, приманил пальцем книгу со стеллажа, раскрыл посередине и углубился в чтение, нисколько не смущаясь отсутствием света. Морган переступил с ноги на ногу, чувствуя себя крайне по-дурацки, затем плюнул на всё, разделся донага и забрался с головой под одеяло. Постель оказалась нагретой, словно он отлучился из дома на минуту, самое большее.

Темнота спальни безмятежно шелестела книжными страницами.

Глава Х.

Каждый раз предрождественское утро ознаменовывалось эпохальной ссорой Донны Маккензи с Годфри из-за праздничного меню — и каждый год Донна побеждала с разгромным счётом, воззвав к Этель, в будни сохраняющей нейтралитет. Крики спорщиков и звон посуды гарантированно поднимали на ноги всех обитателей и гостей дома не позднее десяти часов, однако в этом году Морган благополучно продрых до трёх пополудни, пропустив и грозную битву, и торжественное примирение. Он пробудился под сумасшедшую импровизацию на тему "Звона колокольчиков" и ещё десятка популярных рождественских мелодий одновременно, вымыл голову прямо в раковине, разгоняя тупую, болезненную сонливость, и спустился в столовую.

Завтрак в честь примирения, похоже, был роскошным, но теперь от него осталось только полчашки салата с авокадо, остывшие тосты и мягкий рыбный паштет в миске. Под стеклянной крышкой посередине стола прятался надкушенный яблочный тарт — судя по бледно-розовой помаде на поджаристом крае, к нему приложилась Этель.

Вдобавок ко всему кофе в машине закончился. Идти на кухню за новой пачкой Морган не рискнул бы сейчас даже под страхом смерти, а потому здраво рассудил, что самое время забросить подарки Кэндл, Ривсу и Оаклендам — и заодно перехватить что-нибудь по дороге в одной из кофеен.

Перед самым Рождеством город охватывало лёгкое, но всепроникающее безумие. Судя по толпам в магазинах, население разом увеличивалось раз в пять. Даже закостенелые домоседы и мизантропы выползали в торговые центры — или просто слонялись по оживлённым улицам, шарахаясь от прохожих. На центральной площади обязательно появлялось что-нибудь несогласованное с администрацией, но безумно притягательное для горожан — передвижной каток с музыкой и лазерной подсветкой, благотворительная ярмарка, простенькие аттракционы вроде каруселей... В этом году на неровной брусчатке воздвигся широкий круг из прилавков под разноцветными навесами. Сперва Морган только издали облизывался на это великолепие, но затем воткнул машину на переполненную бесплатную стоянку перед "Спенсерс" и окунулся в ярмарочный хаос — расписные деревянные игрушки, вязаные шарфы и шапки сумасшедших оттенков, сюрреалистические картины, жареные пирожки с начинкой на любой вкус, шкатулки, гребни, медные украшения, снова шарфы и варежки... Поддавшись на уговоры волшебно обаятельной старушенции необъятных размеров, он купил себе дурацкую белую шапку из очень мягкой и пушистой шерсти, такие же варежки и ярко-синий шарф — и дальше разгуливал уже в обновках.

В самом центре кольца из прилавков, на расстеленном прямо по брусчатке ковре выступали двое циркачей — мальчишка-акробат лет семнадцати, крашенный под седину, и высокий рыжий фокусник. Оба они были одеты не по погоде. Мальчишка — босой, в тонких облегающих джинсах и длинном объёмном свитере цвета молока, сползающем с одного плеча из-за широкого выреза. Рыжий фокусник — в узких чёрных брюках и в зелёной водолазке с очень высоким горлом. Стайка школьниц начинала восторженно пищать каждый раз, когда он оборачивался к ним; женщины постарше реагировали спокойнее, но тоже не могли оторвать взгляд от точёной фигуры.

Цилиндр, поставленный в угол ковра, был уже доверху наполнен мелкими банкнотами и монетами.

Морган сперва хмыкнул снисходительно, оценив немудрёные психологические приёмы авантюрной парочки, но затем подошло время очередного номера. Повинуясь плавным движениям рук фокусника, седой мальчишка разбежался на "привязи" ярко-жёлтого шёлкового шарфа... а потом вдруг отпустил его — и взлетел, плавно, по сужающейся спирали. Поднялся на полтора десятка метров, выгнулся — и, сделав такое же плавное сальто, опустился на вытертый ковёр.

Толпа, замершая на несколько секунд, разразилась бешеными аплодисментами и свистом. А Морган приподнялся на цыпочки, разглядывая мальчишку в поисках страховки, лески — чего угодно... и заметил, что, несмотря на мороз, пар изо рта у него не вырывается.

И у рыжего красавца-фокусника — тоже.