Трое для одного

Морган чуть со смеху не покатился.

— Вкус у него что надо. А чего сам не заберёшь, кстати?

— Мэр не может ходить по барам, а у нас дома такому субъекту делать нечего. — В переводе с языка политиков на человечий это значило: "Нельзя, чтобы нас видели вместе". — Будь хорошим мальчиком, Морган. И не задерживайся потом, сразу возвращайся.

— Зависит от того, какие там будут коктейли, — фыркнул Морган и выбежал на улицу, на ходу застёгивая куртку. Липкие хлопья снега оседали на волосах, но почти не таяли; температура застряла немного ниже нуля, и это был самый тёплый день с начала декабря.

После работы он тянул время, как мог, но вышел всё равно около восьми, хотя вдобавок к обычным делам почистил кофе-машину и разобрал всю почту Оакленда на завтра. Пешком прогулялся до "Цезаря" и взял одну лапшу на вынос, затем сел в машину и вырулил к улице Макмёрфи, но потом глянул на часы и остановился на другом берегу реки. Поднялся на мост и потом долго ещё тянул лапшу из термостакана, глядя на отражение фонарей в никогда не замерзающем Мидтайне. Когда доел, снова взглянул на часы, чертыхнулся, отправился шататься по магазинам, но в конце концов так увлёкся, разглядывая виниловые пластинки в крохотном подвале под супермаркетом, что едва-едва успел в бар к одиннадцати.

Тип в бандане уже сидел за стойкой.

Если бы не очки, которые стоили как две зарплаты Моргана, то можно было бы легко принять его за маргинала.

— Мне, м-м... кофе с лавандой.

Заказывать что-то другое в месте, где сигаретный дым явно попахивал травкой, а к коктейлям почти в открытую подмешивали загадочные "усилители вкуса", поднимающие цену раза в два-три, было бы не самым разумным решением.

— Сечёшь в кофе, чувак.

С близкого расстояния он выглядел куда моложе. Пожалуй, даже ровесником Моргана или чуть старше. Его изрядно портила пучковатая козлиная бородка, словно приклеенная к концу острого подбородка. Сильно подведённые глаза смотрели из-за тонированных стёкол цепко и ясно.

— У меня тут была назначена встреча, — негромко произнёс Морган.

Рядом на высокие барные стулья начали громоздиться две вдрызг пьяные девицы — одна ярко накрашенная, в чёрной коже, другая скромная, в джинсовом комбинезоне и свитере-лапше. Информатор похлопал по стойке, предлагая Моргану то ли придвинуться поближе, то ли наклониться.

— А знаешь, почему здесь, а? — жарко выдохнул он на ухо. Морган мотнул головой. — Тут чужие не ходят. Так-то, чувак.

Усатый бармен, свирепо улыбнувшись, плюхнул перед ними железную чашку, из которой выпирала плотная шапка пены. В пене тонули лиловато-голубоватые лепестки. Морган принюхался, но ничем кислым или подозрительно химическим не пахло — только молоком и лавандой.

Он сделал маленький глоток.

— Вкусно.

Тип только заржал:

— Хрен тебе в зубы, а не "вкусно"... Самый охрененный кофе тут, так-то, шпингалет.

— Мне должны были здесь... — начал было Морган снова, но тип опять по-идиотски заржал и ткнулся ему лбом в плечо. Практически одновременно в руку под стойкой лёг пластиковый пакет, размером в половину обычного листа бумаги, но пухлый и жёсткий. — Там всё, как уговорено, — шепнул тип. — Не хочу знать, для кого. Так и передай, что я не знал, для кого, понял, чувак?

— Угу, — кивнул Морган, делая ещё глоток кофе. Горечь почти забивал навязчивый привкус лаванды, даже сахара не хотелось. — А откуда вы узнали, что я...

— Не спрашивай, чувак. Вдруг отвечу? — щекотно хохотнул он в плечо. Морган рефлекторно поёжился. — Ну, вали отсюда. Говорю же, тут чужих не бывает.

К одному Морган успел привыкнуть: если странный парень говорит тебе, что лучше валить из бара, где пахнет травкой — надо не задавать уточняющие вопросы, а действительно валить.

— Сколько с меня за кофе? — окликнул он бармена.

— Я заплачу, — хмыкнул тип в бандане. Позёрские нотки исчезли из его голоса. — Удачи тебе.

Как раз в этот момент грохнула со всех сторон музыка — вязкая и одновременно дребезжащая, с запредельно низкими басами на фоне. Щурясь от ярких вспышек лазеров, Морган начал пробираться к выходу, прижимая к себе пакет под курткой. По дороге его несколько раз облапали и однажды попытались уволочь за ширму, но он, закалённый кутежами с Кэндл, вывернулся и ускользнул.

После душного наркотического дымка в зале воздух на улице показался ему свежим до горечи.

Ближайшие магазины и кафе с наступлением одиннадцати закрылись, как по команде. Работало только "Гнездо кукушки" и ещё круглосуточный супермаркет на углу. С неба по-прежнему летели крупные хлопья снега, но теперь они царапали кожу, словно были сделаны из стекла. По правую руку дорога ветвилась и карабкалась вверх по холму, упираясь в обшарпанные коттеджи за переплетением бузинных веток и ежевичных плетей. По левую — резко ныряла к мосту, и вдоль неё тянулась глухая кирпичная стена, огораживающая то ли школу, то ли больницу — давно, впрочем, закрытую. Старые желтоватые фонари горели через один.

Машина поблизости была припаркована только одна, и у той были разбиты боковые стёкла, а на капоте выразительно расположилась художественная композиция из четырёх кирпичей. Морган мысленно похвалил себя за предусмотрительность и, сунув руки в карманы, быстрым шагом направился к более цивилизованным местам за Мидтайном, где его любимой "шерли" ничего не угрожало. Когда он услышал за спиной тихий шорох, то сначала подумал, что это кто-то из посетителей бара захотел подзаработать на чужаке, и ускорил шаг.

А потом вдруг погас фонарь — прямо у него над головой. И следующий тоже.

И следующий.

Оборачиваться Морган не стал — с места кинулся бегом вниз по дороге, к мосту. Паники не было — только холодное взвешенное спокойствие и лёгкое опасение уронить отцовский пакет.

"Если они боятся рябины, то могут бояться и проточной воды", — вертелось в голове.

Больше ему, в общем-то, надеяться было не на что.

Дорога резко вильнула прямо под ногами — и её точно надвое разодрало, и Морган оказался на одной половине, а к реке сбегала другая. А из разрыва выпирал густой, липкий, вязкий мрак — как мазут из надорванного пакета.

По дороге от клуба неторопливо плыла человекоподобная кукла без лица. Приплюснутый цилиндр был у неё в руке — непропорционально длинной, с крюками вместо пальцев.

Морган отступил к стене, прикидывая, успеет ли он перелезть через неё прежде, чем его затопит темнота из разрыва или настигнет безликий.

По всему выходило, что не успеет.

Понимая, что ничего другого не остаётся, он сунул руку во внутренний карман и достал часы на цепочке. Они тикали как сумасшедшие; стрелки неслись в обратную сторону. Крышка была горячая, а сам механизм в корпусе — ледяной.

До жидкой темноты оставалось три метра. До безликого — пять.

Чувствуя, как желудок стискивает изнутри, Морган намотал цепочку от часов на запястье и размахнулся. Тени заколебались.

"Значит, всё-таки действует".

Страха по-прежнему не было — только пустота вместо позвоночника, звон в ушах, цветные пятна перед глазами. На границе сознания маячило заплаканное лицо Этель и почему-то образ позавчерашнего сна — фарфоровая кукла с выдавленными глазами, тонущая в гудроне.

Морган замахнулся часами и сделал ещё шаг вперёд — а потом его буквально швырнуло назад, притягивая к чужому жёсткому плечу.

— Не так, — раздался скрипучий голос над ухом. Слабо пахло тимьяном и ещё чем-то сладким, смутно знакомым, может, старыми книгами или пересохшим какао. — Я помогу.

— Уилки, — выдохнул Морган с дикой смесью облегчения и чего-то отдалённо похожего на страх.

— Уилки, — согласился голос. — Ты должен был меня позвать, юноша, а не бросаться в бой. Впрочем, это тоже неплохо. А теперь смотри.

Зрение у Моргана постепенно прояснилось, и звон в ушах исчез. Зато появилось чувство, будто его прижала когтистой лапой громадная и очень, очень агрессивная кошка, и он ей кажется по дурацкому недоразумению родным детёнышем. И сейчас она, конечно, разорвёт в клочья глупых слизней, которые посмели его напугать, а потом...

Коготки сжались на плече.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — усмехнулся Уилки.

А затем он сделал что-то — и небо раскололось надвое, как дорога до того, но хлынул оттуда не мрак, а свет. И тени исчезли, как исчезают всегда — бесследно, но оставляя суеверное убеждение, что это не навечно.

Небо схлопнулось и вновь развернулось безупречным шёлковым полотном. Тучи куда-то подевались; только снег ещё сыпался, медленно и неохотно, словно по привычке.

...Они обязательно вернутся.

Последние слова Морган, кажется, произнёс вслух, потому что Уилки вздохнул и ответил:

— Вернутся, да не те. Отвернёшься — и придут другие, моложе и злее.

— И ничего нельзя сделать?

Моргана начало мелко потряхивать — организм приходил в норму после выброса адреналина. Но, как ни странно, разум при этом оставался ясным, как никогда: хоть цитируй по памяти городской устав, хоть высчитывай мысленно процентную ставку по жилищному кредиту с учётом инфляции, хоть строй разом по десять версий того, почему тени напали именно сейчас, если солнце село уже давно.

"Они ждали особого момента? Или им так важно отсутствие свидетелей? Любых, даже полуслепых старушек, которые вечерний моцион совершают? С этими, как их... с пуделями, корги, спаниелями?"

— Сделать можно, — ответил Уилки отстранённо, с нажимом оглаживая плечи Моргана — вниз, вверх, снова вниз. — Однако у меня нет пока нужного инструмента. Я всего лишь часовщик. К сожалению. К большому сожалению, добрый мальчик Морган Майер... Идём. Тебе надо согреться и успокоиться.

— Я в порядке.

— Неужели? — усмехнулся он и подцепил его пальцем за подбородок, заставляя запрокинуть голову. Колени у Моргана тут же подкосились, и Уилки едва успел его подхватить, прижимая к себе. — Эти крысы не просто запугивают. Они лишают тебя чего-то важного, даже не прикасаясь.

До машины Уилки дотащил его молча. Морган обвисал на нём, еле-еле переставляя ноги. Мост вихлялся из стороны в сторону, жадно раззявила пасть чёрная река, не отражающая ни звёзд, ни фонарей; небо дрожало и готово было в любое мгновение смяться бумажным фантиком, обнажая беспощадное и холодное сияние. Запоздалый страх перед смертью — или чем-то гораздо более страшным, чем смерть? — так и не пришёл, но Морган не чувствовал также ни эйфории от неожиданного спасения, ни хотя бы любопытства.

Только безразличие — тупое и утомительное.

Уилки нашарил у него ключ в кармане, открыл машину, помог сесть и даже вытащил из тайника под креслом электрическое одеяло.

— Включить? — спросил он негромко.

— А ты знаешь, как это делается? — улыбнулся Морган.

— Хорошо, что ты пытаешься язвить, — кивнул Уилки, подтыкая одеяло. — Значит, не так уж сильно тебя задело.

В занесённой снегом машине сохранялось ещё остаточное тепло. Освещение Уилки включать не стал, а вместо этого развесил под потолком горсть разноцветных искр. Они мерцали и переливались, как рождественская гирлянда, и Моргану начал даже мерещиться запах имбирного печенья и апельсиновой цедры. Уилки тоже забрался на сиденье, привалившись спиной к дверце, и уставился в упор — жёлтыми совиными глазищами, не мигая.

Часы в потайном кармане куртки тикали насмешливо и выжидающе.

— Хочется пить, — с лёгким удивлением констатировал Морган через пять минут. — И ещё я замёрз.

Уилки негромко рассмеялся.

— Наконец-то начало доходить. Я уже думал, что придётся забирать тебя в башню.

Хотя в этих словах не было ничего особенного, Моргана вдруг пробрало до самых костей — не ужасом даже, а чем-то более глубинным, первобытным, давящим, сродни врождённому чутью на опасность. Уилки выглядел совершенно обычным — не огромный, как фонарщик, не нарочито-волшебный, как Шасс-Маре. Однако он настолько выпадал из окружающей обстановки, что к этому никак нельзя было привыкнуть; словно кинематографическое изображение цвета сепии аккуратно вырезали по контуру и вклеили в реальный мир.

Морган отвёл взгляд. Размеренное мигание огонька сигнализации на приборной панели несколько успокаивало и гасило желание немедля выпрыгнуть из машины и бегом припустить вдоль реки, подальше отсюда.

— М-м... что это были за тени? — спросил он только для того, чтобы не молчать. — Фонарщик называл их крысами. И ты тоже.

"Ты" соскользнуло с языка легко, точно в разговоре с Кэндл. Уилки, впрочем, принял это как должное.

— Крысы — крысы и есть, — пожал он плечами. — Сложно объяснить. Это базовое понятие. Как запах. Когда описывают духи, то говорят — шипровый запах, мускусный. Это условные обозначения. Или — пахнет апельсином, фруктами, цветами, лесом после дождя... Это всё сравнения. А из чего состоит запах леса?

— Листья, свежие и сухие, земля, иногда грибы, цветы, трава, животный запах, — перечислил Морган, сосредоточенно хмурясь. Даже такая простая вещь, как аромат леса после дождя, вспоминалась сейчас с трудом.

— А чем пахнут листья? — без улыбки спросил Уилки.

— Зелёной свежестью? — осторожно предположил он.

— А зелень и свежесть? Какой у них запах?

Морган честно обдумывал ответ секунд тридцать, а потом сдался:

— Не знаю. Проще найти настоящий лист и дать его понюхать, чем объяснить.

— Вот именно, — легко согласился Уилки, склонив голову к плечу. Он по-прежнему глядел, не мигая, но по-птичьи жёлтый оттенок глаз потеплел и теперь больше напоминал расплавленное золото или солнце на закате. — Проще показать. Ты видел листья, ты почувствовал их запах. Теперь единственное, что я могу сделать — рассказать, где растут деревья. Насколько они ядовиты.

И Морган понял.

— Откуда берутся тени?

— Из темноты, — туманно ответил Уилки. — Сто лет назад всё было проще — вот холмы, а вот человечьи земли. А потом грянула война, и холмов не стало. Земля впитала железо, кровь и много смертей, стала рыхлой — и расслоилась. Я не знаю, что находится там, на другой стороне; может, холмы, хотя я и не верю в это. Но пустота между слоями порождает их, крыс из подвала мира.

Машина качнулась и поплыла — или так казалось из-за хаотического мельтешения искр над головой. Окна затягивала плотная белая пелена, куда более густая, чем могла быть из-за одного только снега.

Морган с трудом разогнул онемевшую руку и попытался разыскать под сиденьем флягу с виски, но едва не упал. Уилки подхватил его за шиворот, водворил на место.

— Пить хочу, — пожаловался Морган, кутаясь в одеяло. Он чувствовал себя как никогда маленьким и беспомощным. Последний раз такое было лет шесть назад, когда он подхватил какую-то жуткую разновидность гриппа и слёг с такой температурой, что не чувствовал собственного тела. Тогда не помогали никакие лекарства, но через три дня болезнь отступила — сама.

— Сейчас, — нахмурился Уилки. — Закрой глаза.

Морган уже научился отличать его приказы от просьб и ничего не значащих замечаний, и что-то подсказывало ему, что приказы лучше не игнорировать. Он послушно зажмурился; хлопнула дверь, и на минуту в салоне стало значительно холоднее, послышался плеск воды... Затем в ладонь ткнулся горячий бок бумажного стакана.