Трое для одного

— С утречком, — пробасил Оакленд. Стандартная белая чашка с гербом Фореста казалась в его руках крошечной. — Чего так рано, а?

— Я на машине, — улыбнулся Морган невольно. — А ты?

— У Мэй зубки режутся, — мрачно сообщил Оакленд. — Думал, что хоть на работе с утра подремлю, но почему-то сел разбирать запросы. Привычки, чтоб их.

Морган не выдержал и расхохотался:

— Идеальный сотрудник. А Кэндл ещё не пришла?

— Её ж сегодня не будет, — удивился Оакленд. — И ещё дня четыре, как минимум. Она ж в Пинглстон упилила, там судебное заседание. Ты что, забыл?

— А... — растерянно откликнулся он, смутно припоминая разговор недельной давности. — Да, как-то из головы вылетело.

Без Кэндл офис не то чтобы опустел, но стал менее ярким — точно. Ривс первое время радовался, что над ним никто не подшучивает, но потом явно загрустил. Посетители тоже будто бы выдохлись — в один день пришло всего пятеро, а на следующий — вообще трое. Морган внаглую этим пользовался и ускользал домой раньше на полчаса, а то и на час. До ужина поднимался к матери и слушал, как она музицирует, а ближе к ночи садился перепечатывать мемуары О'Коннора. Почерк у старика был разборчивый, по-школьному аккуратный, но предложения часто обрывались на полуслове, а поля изобиловали пространными вставками, написанными вдоль. В основном О'Коннор живописал своё детство и юность, простые радости и печали, немало внимания уделял и красотам Форреста. Но некоторые пассажи настолько выбивались из текста по стилю и содержанию, что Морган подолгу зависал над ними, пытаясь понять, что к чему. Написанные на той же коричневатой бумаге, теми же выцветшими чернилами, тем же почерком, они напоминали фрагменты из художественной книги, случайно затесавшиеся в обычный дневник.

"...били его без всякой жалости.

Сперва кулаками, потом ногами, потом кто-то с жестокою радостью выдрал из забора жердь и начал охаживать несчастного по бокам. Другие вскоре последовали этому дурному примеру. А он только прикрывал рукою голову и приговаривал: "Пожалейте, чадушки, не берите греха на душу".

Такой большой! Мог бы, пожалуй, любого из них одной рукой о колено переломить, но — терпел. Видно, именно потому, что мог.

Кто из них приволок револьвер из дому, я так и не понял. Да любой мог — после войны, чай, у каждого висело дома на стене ружьецо. А вот выстрелила дёрганная рыжая девица. По дурости выстрелила, сама первая испугалась и повисла на шее у М-ра, заливая ему жилетку слезами.

А тот, большой, сильный, завалился вдруг набок. Шея у него была разорвала пулей в лохмотья, а позвонок перебит.

Юными палачами сей же миг овладел глубокий страх. Они прыснули в разные стороны, как перепуганные цыплята. Остался только М-р, спокойный и равнодушный. Он подобрал револьвер, осторожно обтёр его платком, размахнулся и зашвырнул в середину пруда, а затем неторопливо направился к парку.

Впоследствии я долго выспрашивал у всех, рискуя быть уличённым в подглядывании, за что же били того, большого. И никто не мог мне толком ответить. Я так полагаю, что вся его вина была в безответности и доброте. Он жил в одиночестве у края болот, сам, по велению души, прибирал ближние улицы и превосходно тачал сапоги, коими не брезговал и господин мэр. По субботам он пил эль в пабе у площади, а затем ночью возвращался через весь город с керосинкой в руках, разгоняя мрачные тени.

Хоронили его нелепо. Подходящего по размеру гроба не сыскалось, да и могилу выкопали не слишком широкую. Его завернули в белое полотно, боком уложили в яму и засыпали землёй. Больше всех по нему убивалась та мелкая рыжая девица, которая его и застрелила. Она единственная надела не траур, а какое-то неуместное яркое платье, то ли оранжевое, то ли жёлтое, и сама стала как трепещущий на ветру огонёк. Она покачивалась, прижимая кулачки к груди, и плакала навзрыд. М-р пытался её приобнять, но она его оттолкнула; и, когда священник отчитал последнюю молитву, и все разошлись, осталась там, на кладбище. Пришла и на следующий день, и через день — тоже. А потом, кажется, подхватила на ветру лихоманку и слегла. Что было с ней дальше — не знаю.

М-р год спустя женился на какой-то своей троюродной кузине, точь-в-точь на него похожей.

Давеча я попробовал найти могилу того, большого, но не сумел. Одно место показалось мне похожим, но на памятнике было женское имя. Впрочем, в том могла быть повинна не моя дурная память, а привычки города — с каждым годом он всё больше отстраняется от нас.

Очень много теней в последнее время.

Страшно..."

Морган поставил точку и откинулся в кресле.

— Очень много теней, — повторил он вполголоса, словно пробуя слова на вкус. — Очень много теней...

Дневники так увлекли его, что он снова засиделся до полуночи. Часов в десять послышался тихий стук — сперва показалось, что со стороны окна, но затем выяснилось, что это Донна хочет узнать, не спустится ли он к чаю. Морган только отмахнулся, а когда снова посмотрел на часы, было уже четверть первого. Снилось ему что-то тяжёлое и липкое, и, наверно, поэтому он проспал, впервые за долгое время. На работу прибыл последним. Заглянул в приёмный зал, с облегчением убедился, что никаких разгневанных посетителей, штурмующих пустую стойку, и в помине нет, и, уже повеселев, прошёл в офис.

— ...А потом он и говорит: "Кэндл, можешь выйти в зал и обнять меня там минут через пять?". Ну, я думаю, черти-сковородки, а забавно ведь будет. Выхожу — а тот бугай уже стоит перед ним с розами... О, привет, Морган! Как, продержался без меня эти дни или по ночам в подушку рыдал? Я тут мисс Майер рассказываю про твой фан-клуб.

— Я уже слышал, — хмыкнул Морган. Кэндл была в своём репертуаре — безупречный почти-деловой-костюм с узкой юбкой до пят, из-под которой выглядывают тяжёлые ботинки, и густая подводка вокруг глаз. — Не носи чёрно-белое. Становишься похожа на панду. И, кстати, не забудь упомянуть, что того монстра с розами натравила на меня именно ты.

— Почему это натравила? — искренне возмутилась Кэндл. — Я просто помогла осознать его собственные чувства...

— В любом случае, периодические стрессы тебе на пользу. Привет, Морган.

— Привет, дорогая. Ты, как всегда, добра ко мне, — ворчливо откликнулся он и отвернулся к кофемашине, краем глаза наблюдая за сестрой. Гвен была безупречна — впрочем, как и всегда. Рыже-красные волосы укрощены строгим каре, тело — футляром тёмно-серого делового костюма, а мысли... кому какое дело до мыслей по большому счёту.

— Я по делу, — коротко произнесла она.

— Я и не сомневался. Кофе?

— Спасибо, мисс Льюис меня угостила, — вежливо отказалась Гвен, в упор глядя на него. И если цвет волос она унаследовала отцовский, то взгляд — матери. — Поговорим? Наедине.

Это "наедине" означало, что Кэндл нужно убраться из кофейной комнаты. И чем быстрее, тем лучше.

— Поговорим, — со вздохом согласился он. — Кэндл?

— Пойду посмотрю, как там дела в зале. Вдруг посетители уже грудью бросаются на стойку? — подмигнула она. — Не обижайте тут Моргана без меня, мисс Майер.

— В искусстве обижать его мне далеко до ваших высот, — ровно ответила Гвен и громко щёлкнула замком сумочки — точно выстрел раздался.

Кэндл фыркнула, подхватила свою пузатую чашку с кофе и бодро промаршировала в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

— И почему вы всё время ссоритесь? — риторически вопросил Морган, усаживаясь на диван рядом с сестрой.

— Глупый вопрос, мой дорогой братец. Мы с мисс Льюис слишком похожи, — с той же безупречной серьёзностью ответила Гвен. — Только она делает то, что хочет.

"А я нет" — это Гвен так и не сказала, но некоторым словам вовсе не обязательно прозвучать, чтобы отравить ноосферу.

— Жаль. Вы бы хорошо смотрелись вместе, если бы подружились, — вздохнул Морган и пригубил кофе. Было отвратительно горько. — Так зачем ты пришла?

— Поговорить. — Гвен качнула головой, и безупречно гладкое каре чиркнуло по плечу. Морган вздрогнул: на мгновение ему померещился длинный глубокий надрез в серой ткани, но это, конечно, был всего лишь аккуратный шов пиджака. — Ты знаешь мистера Диксона?

— Председатель Совета графства, — растерянно кивнул он, пытаясь отвести взгляд от бритвенно острой кромки ало-рыжих волос. — Вроде бы он помогал Найджелу Гриффиту в каких-то щекотливых делах. А что?

Взгляд Гвен был прозрачнее и холоднее ноябрьского неба.

— Диксон планирует нечто крупное. Ходят слухи о гигантском эко-парке аттракционов на болотах между Форрестом, Сейнт-Джеймсом и Тейлом.

— И где подвох? — Морган отвернулся и принялся бездумно водить пальцем по вытертым кнопкам кофе-машины. На ощупь они были тёплыми и безупречно гладкими; нажмёшь посильнее — и огненный кофе сквозь решётку брызнет на стоптанный ворс ковра. — Вроде бы аттракционы — дело хорошее, а эко-парк — тем более.

Гвен медленно опустилась на диван, закинула ногу на ногу и похлопала по продавленной подушке рядом с собой. Морган без споров сел и наклонился к сестре.

— Не так давно я столкнулась в Пинглтоне с одним старым другом по юридическому колледжу, — произнесла она тихим, почти беззвучным шёпотом. Слова скорее угадывались, нежели слышались. — Он сейчас работает личным помощником Диксона... И, в общем, собирается уходить.

— Пускай уходит, если хочет, — легко согласился Морган. — Наверное, отыскал местечко потеплее.

Гвен поменяла ноги местами; теперь сверху была левая, и над коленкой сквозь колготки отчётливо просвечивало красное пятно.

"Сестрёнка-неженка".

— Ты не понимаешь, — спокойно ответила она, так же глядя в сторону. — У Стива лисья интуиция, она никогда не подводит. И если он говорит, что Диксон замахнулся на кусок не по размеру, и надо линять — значит, так и есть. А если с этим эко-парком что-то не то... Ты ведь уже понял?

Морган кивнул.

— Отца подставят. Точнее, сделают крайним.

— Именно, — тихо подтвердила Гвен. — Гриффит — лишь посредник, и если Диксон начнёт тонуть, то сдаст его, не задумываясь. А Гриффит попытается выкрутиться и сдаст Годфри Майера.

— То есть отца.

— То есть отца, — с прохладцей согласилась Гвен. — Сомнительно, чтобы он ничего не знал о проекте, напрямую связанном с Форестом.

Морган повернул голову и уставился на сестру в упор — так, что видел сейчас каждую трещинку на её обветренных губах.

"Волнуется".

— И чего ты от меня хочешь? Чтоб я предупредил отца?

— Как хочешь, — поморщилась она и добавила торопливо: — Главное — сам не вмешивайся. Я не хочу, чтобы ты...

— Что? — Моргану показалось, что он ослышался.

От Гвен словно шарахнуло электрическим разрядом — гнев пополам с нежностью, остро, ощутимо, до мурашек по спине.

— Не выполняй больше поручения Годфри. Слишком большие суммы на кону. Мне все равно, что будет с ним, но я не хочу, чтобы он и тебя потопил. Будь осторожнее, братец.

— Как скажешь, сестрица, — машинально ответил Морган в тон, а Гвен вдруг резко подалась к нему, стиснула в объятьях. Морган замер, чувствуя огненный жар её кожи даже сквозь доспех делового костюма. Сквозь два доспеха. — Идиот... Мало тебе было того удара по голове?

Этажом ниже пронзительно затренькал телефон.

Гвен отстранилась и поднялась, невозмутимо отвернув юбку — безупречная, холодная, словно какое-то сказочное ночное существо, случайно залетевшее в уютно-тёплую комнату отдыха в медово-молочных тонах. Даже оттенок волос сейчас напоминал апельсиново-клубничный лёд.

— Спасибо за предупреждение, — только и смог выговорить Морган.

Она махнула рукой и вышла; ковровое покрытие в коридоре впитало звуки шагов, как будто двигался призрак.

Через три минуты в комнату отдыха заглянула Кэндл и сообщила, что в приёмной по-прежнему никого, а Ривс с Оаклендом помирают от кофеиновой недостаточности, и хорошо бы захватить им пару чашек вниз, с собой. Морган кивнул, чувствуя, как наваливается тяжёлая, удушливая головная боль.

Слишком многое надо было обдумать.

— Пойдём сегодня в бар.

— Угощаешь? — живо среагировала Кэндл. — А после бара — ко мне?

— Да. Нет, — ответил Морган сразу на два вопроса и виновато улыбнулся.

— Дождёшься — затащу тебя в чулан со швабрами, — хмыкнула она и отвернулась к кофемашине — делать капучино для страдающих коллег.

После обеда в приёмной случился маленький апокалипсис — помятая восточная дива с весьма сомнительными документами пришла требовать пособие и привела с собой пятерых детей, причём самому старшему мальчику было всего семь. Пока Ривс пытался переупрямить базу и доказать ей, что "Салима" и "Салема" — на самом деле одно и то же имя, а Кэндл азартно потрошила документы и названивала в социальную службу, требуя переводчика с арабского, Морган нянчился с малявками и одновременно усмирял других посетителей, весьма недовольных задержкой. В итоге один из мальчишек всё-таки вырвался из-под контроля, уронил пальму в кадке и разбил лоб об угол, а восточная дива устроила истерику с подвываниями.

Когда Кэндл надоело это слушать, она подошла к диве и сказала ей на ухо нечто крайне неполиткорректное. Скандал закономерно пошёл на второй виток. К тому времени Морган умудрился кое-как занять детей друг другом и храбро кинулся спасать Кэндл от мести горячих восточных родичей дивы, а диву — от тюремного изолятора...

Разобрались в итоге только к семи часам — и, поразмыслив, двинулись в бар все вместе, вчетвером.

Где-то около десяти часов, между пятым коктейлем и шестым танго с Кэндл, Морган почувствовал, что в груди что-то скребётся. Он зашарил по карманам и с удивлением выудил на свет божий часы, которые совершенно точно утром оставлял на столике у кровати. Внутри бронзового корпуса будто ворочался большой сердитый жук. Откинуть крышку Морган так и не решился. Вместо этого он заказал шестой коктейль и, не дожидаясь, пока его принесут, утащил Кэндл на площадку, подальше от неумело танцующих пар и поближе к тоскливым саксофонам.

Ему было хорошо.

Глава III.

На следующее утро Ривс на работу не вышел — выпивки и людей для него оказалось накануне слишком много. Кэндл с Оаклендом, зелёные от недосыпа и головной боли, шёпотом обсуждали несправедливость бренного мира. Морган, по возможности делая работу за всех, насвистывал себе под нос и мысленно благодарил Донну за её ужасающее, но такое действенное варево от похмелья. Посетителей, как это всегда происходит после больших наплывов, почти не было, солнце за окном светило восхитительно ярко... Но когда Морган поднял голову на очередное звяканье колокольчиков над дверью, он подумал, что, похоже, так и не протрезвел со вчерашнего дня.

На пороге стоял фонарщик. Тот самый, и не узнать его было невозможно, хоть ростом он теперь стал ростом с обыкновенного верзилу-баскетболиста. То же нелюдимое лицо, желтоватые глаза, слегка вьющиеся волосы, смоляно-чёрные и блестящие — точь-в-точь как мех на воротнике длинного, в пол, пальто. Только фонаря недоставало.

Увидев Моргана за стойкой, фонарщик кивнул ему, как старому знакомому, и скользящим шагом прошёл к окошку.