И текли слова:
— Рогнеф — лесоруб, как есть чернокнижник, уходит в лес рано поутру, а возвращается затемно, — И вырубки его всегда самые лучшие, и зверь его неймет, и жена красивая да румяная, да дети все живехонькие уродились, да в отца, да и не пьет он и налево не ходит, ей-ей чернокнижник! — Говорил селянин с сизым носом и впалыми щеками.
— Благословляю тебя, сын мой, да не коснутся разума твоего замутненного зависть и глупость, иди с миром, — Отвечала Жанетта, одаривая его золотым сиянием.
..................................................................................................................
— А проходил через нашу деревню мальчуган, годков четырнадцать, все выспрашивал про книги да фолианты древние, колдовские, не припрятал ли кто чего от давних времен, обещал золотом платить. И одет был чудно, как из сказок прям. — Говорила толстая баба со следами оспин на лице, теребя в руках полы серого от грязи передника.
— Странная одежда это серый балахон, плоский стальной наплечник и остроконечная шляпа? — Спрашивает Жанетта скучающе.
— Истинно так, госпожа!
— Сестра.
— Святая Сестра! Истинного говорите, будто сами его видеть изволили, — Поражается толстуха.
— Ученик гильдии колдунов, — Задумчиво говорит сама себе де Пуатье, — Встань к стене, дочь моя, побеседуем подробнее с тобою позже.
.....................................................................................................................
— Зрел я своими глазами, матушка, — Говорит тот самый кряжистый наемник, без труда отнявший жизнь беглеца...
— Сестра, — привычно поправляет Жанетта.
— Да, да, — кивает крепыш, — так вот зрел я своими глазами, как кирасир полка золотого, с которым мы на Ильс де Парфю воевали вместе, целовал перед боем фигурку, фемину обнаженную представляющую, и его в бою ни одна пуля не брала. А после боя от ту фигурку в тела разъятые врагов своих погружал, пока кровию она вся пропитается.
— Давно ли было то?
— Почитай пять годков утекло.
— Хорошо, — Вздыхает охотница, — Расскажешь мне сейчас чин того кирасира, имя, род и все, что помнишь о нем, потом свободен будешь, благословляю тебя, будь и впредь столь стоек и зорок в поисках скверны темной среди людей.
Она одаривает наемника золотым сиянием, но потом вспоминает:
— Ах, да, а ты со службой профосской не знаком случаем?
— Ну как же, сестрица, — Хитро ухмыляется крепыш, — Сечь да ногти драть, то умеем мы.
— Хорошо, эй, человек, — Обращается она к виночерпию, налей-ка сему молодцу за счет церкви, затем опять к наемнику — Присядь пока в уголке, позже пригодишься мне еще.
....................................................................................................................
— Эх, а Анцента-то ведьмой оказалась, — говорит растрепанная женщина, поправляя порванное на груди платье, ухмыляясь ртом, где гнилые зубы чередуются с позолоченными, выглядывая из-под алых, помадой вымазанных, губ. — А ведь у нее и доченька есть. Говорят, в сельцо Лермэ ее она отдала, видать, папане, от которого прижила, сбагрила.
— Корень сие дите, если не врешь ты, дочь моя, силы чернокнижные восприять мог, посему слова твои проверить нужно будет со всем тщанием, — Кивает с легкой улыбкой де Пуатье, — Становись к стеночке до срока.
Харчевня быстро опустела. Осталось полдюжины человек, чьи рассказы вызвали интерес охотницы на ведьм. И тут взгляд ее пал на фигуру темную, в дыму плохо различимую, одиноко у входа сидевшую. Она рассерженно встала и, решительно бряцая шпорами, пересекла зал:
— А тебе что же сын мой, нечего поведать церкви? — Вопросила властно.
— Почему же, — Ухмыльнулся человек в черном, поднимая взгляд из-под полей шляпы, — недавно зреть мне довелось, как некая воительница храбрая, жизнью рискуя, долг свой исполнила, и ведьму злокозненную умертвила...
— О! Это вы Уильфрид. — Улыбается Жанетта, сразу преображаясь, и облегченно садится на место, где недавно сидел Рен, — Прошу простить, не ожидала встретить вас здесь!
— Взаимно сестра, взаимно, — Все еще улыбаясь, кивнул Вульфштайн, — Скажите, и много ли дают расследованию подобного рода мероприятия.
— Очень надеюсь, что это не было сарказмом. — Нахмурившись, произнесла де Пуатье.
— Ни в коем случае. — Человек в черном был серьезен и сдержан, — Это лишь интерес к методам церкви не более.
— Опасный интерес, впрочем, ничего крамольного в ответе на него я не вижу — результаты бывают просто неожиданно продуктивны. Ведьмы коварны и осторожны, чернокнижники хитры и опасны, но никто не может полностью контролировать свое поведение, а Шваркарас многолюден. Кто-то где-то всегда что-то видел, и спрашивать нужно в первую очередь в таких местах, среди бродяг, крестьян, наемников, и, конечно же, воров. Крестьяне много лучше господ знают своих соседей и места где живут, прочие же постоянно в пути, в поисках хлеба насущного, много видят, много помнят, и знают немало.
— Весьма мудрое замечание. — Вновь улыбается Уильфрид, — Никак не ожидал, что за вашей молодостью скрывается такая опытность, но что если не секрет вы будете дальше с теми, кого отобрали?
— Я по-прежнему склонна считать это лишь любопытством.
— Всецело заверяю вас в этом.
— Дальше я найду хороший подвал, — Жанетта наклоняется к черному человеку, — И буду их пытать, пока они не вспомнят все подробности дел, о которых заговорили. Часть из них что-то скрывает, вторая не договаривает. А двое или трое в сговоре и пытались сбить меня с верного следа намеренно, а значит, они что-то знают, и скоро это буду знать я.
— Бесподобно, — Искренне восхитился Вульфштайн, но голос его был чуть заметно насмешлив. Минутное наваждение молодости и обаяния девушки вновь развеевается, уступая место образу сурового, неподкупного инквизитора.
— Именно, — Победно улыбнулась де Пуатье, не замечая странного оттенка. Она довольна собой — верный путь указан Единым.
— И еще один, последний вопрос. Мне довелось поговорить с одним из местных, до вашего прихода, похоже, многие здесь любили почившую ведьму, и были ей весьма благодарны за добрые дела. И, похоже, мало кто из них верит, что ведьма могла совершать столь гнусные поступки, кои вы ей приписываете.
— Хорошее замечание, — Улыбка охотницы становится зловещей, — Открою вам, мой друг, секрет — ведьмы не живут в избушках на курьих ножках в лесу. Не живут они и в темных замках, сотрясаемых раскатами грома и молниями, те ведьмы ушли в небытие вместе с Эпохой Черного Неба, когда они правили миром. Ведьмы живут среди людей: среди аристократов свои, среди крестьян свои, в городах... и в городах тоже. Они стремятся стать незаменимыми, погружая окружающих в тенета своей лжи, порока, обмана. Они делают так, чтоб их захотели покрывать, если что-то пойдет не так, и потому они творят так называемое добро, выполняют обязанности повивальных бабок, дарят детишкам подарки, приходят показывать чудеса на свадьбы и праздники. Они замыливают взгляд селян, когда начинают пропадать дети. Когда в лесу начинает пропадать чуть больше лесорубов, чем следовало. Когда зимние ночи становятся холоднее, чем должны. Селяне уже не подозревают "святую" ведьму, нет, более того они идут к ней за помощью, с просьбой защитить, оградить, утешить, покупают амулеты, несут подарки, отправляют дочерей помогать ведьме по хозяйству... — Жанетта больше не улыбалась, — Что они наговорили вам? Она лечила? Помогала при родах, или способствовала абортам, защищала крестьян от злых господских солдат или еще что-то в этом роде? Еще бы, и потому, когда у этих ленивых скотов болел пальчик, они бежали к ней, а не ехали в ближайший монастырь Бога-Целителя. Они шли к ней за утешением и помощью в улучшении урожая, вместо того чтобы за честную десятину позвать священника Бога-Пастыря. Я узнала о том, что здесь что-то не так, когда местный священник сообщил в орден, что паства перестала быть откровенной с ним, а многие стали пропускать службы. Они тупы и ограничены в своем стремлении к комфорту, в своих маленьких закрытых мирках, они оказываются столь слепы, что готовы любить и обожать ту, которая вот-вот сожрет их с потрохами. За это краткое уютное блаженство, дурачье платит своими бессмертными душами. А я лучше разрушу их тела, чем стану подкармливать чернокнижников! — Последнюю фразу охотница произнесла на весь зал, осмотрелась, увидела ужас на лицах и смущенно умолкла, затем продолжила. — И только из-за того, что вы спасли меня на той опушке, я не спрашиваю, кем был тот, с кем вы говорили, и что вы делаете в этом вертепе, Уильфрид. Однако мое терпение не безгранично.
Человек в широкополой шляпе молча встал, глубоко поклонился девушке в красном плаще, развернулся на каблуках, и быстро покинул харчевню.
"У каждого своя правда".
Изящество рутины.
Марк де Эль, обитавший в добротном, но не роскошном одноэтажном особняке, окруженном необходимым минимумов хозяйственных построек и небольшим диким парком, оказался вежливым и гостеприимным хозяином. Антуану он выделил место для ночлега в правом крыле шестнадцатикомнатного здания. Это была довольно крупная уютная комната с большой кроватью, вместительной бадьей-ванной, огромным окном, забранным некачественным, но настоящим стеклом с видом на заросший вьюнком и вереском парк со старыми, внушающими чувство умиротворения деревьями. К комнате прилагалась симпатичная служанка, на четверть носившая в крови отметину рода людей-зайцев (анималистической расы заев), что выражалось в симпатичных пушистых заячьих ушках и пушистом хвостике, располагавшемся чуть повыше аккуратной попочки, в остальном же это была нормальная женщина, весьма страстная к тому же.
Не обманул Марк и касательно развлечений, коим во множестве предавались немногочисленные, но веселые аристократы Никкори-Сато. Прожив в гостях у сенешаля всего-то десять дней (две недели), драгунский лейтенант успел поучаствовать в трех дневных охотах, двух небольших балах, которые давала в своем замке графиня. Ну и в великом множестве пиров и пирушек с уже упоминавшимися господами из трактира "Голова Великана", в ходе которых Антуан уверил обжору Торна де Шальгари, что буде он отправится в Люзецию, то будет хорошо принят в столице, ибо там обожают людей, способных много есть и ценить изящную кухню. Алексу де Гизари он отсоветовал пытаться начинать учиться магии, ибо сия наука постигаться должна с детства, и отметил, что молодому книгочею более пошло бы отправиться учиться в университет, или же поступить в обучение к какому-нибудь достойному колдуну, ибо магия требует таланта, а колдовство усидчивости. Дирк де Кабестэ отменно помогал драгуну не терять боевую форму, неизменно, каждый день, посвящая пару-тройку часов фехтовальным спаррингам, оказавшись в этом деле умельцем, но не виртуозом. Для своего же рачительного хозяина де Рано пообещал узнать о возможностях контрактов на снабжение армии для Никкори-Сато. Хотя гостеприимный Марк, продолжал надеяться на большее, со стороны "постояльца", проявлявшего все больше интересных и подозрительных странностей, типа любви к ночным прогулкам.
Само собой, довелось коронному лейтенанту познакомиться и с графиней Стефанией, оказавшейся чуть полноватой женщиной лет тридцати-тридцати пяти, сохранившей свежесть молодости, и блиставшей горделивым аристократизмом в купе с безупречными манерами. Столичный офицер был ласково принят хозяйкой окрестных земель, он был приятен в общении и обходителен, а графиня постепенно приближалась к тому возрасту, когда красивый мундир и сила молодости начинает оказывать на женщин особенно сильное впечатление.
Двор графини был невелик, и особо помимо означенных аристократов там выделялся лишь известный в узких кругах ученый, Алан де Мелонье, естествознатель, алхимик, энциклопедист, травник и поборник высокого искусства механики, кою даже пытался некогда изучать у гартарудов и в Сетрафии. Сей фрукт так же, благодаря красоте своей и экзерсисам поэтическим, был всеобщим любимцем, как при дворе графини, так и соседей ее, в первую очередь при дворе Клермона Жана де Шаронье, который тесную с графиней дружбу водил. Где к слову, так же обреталась и сестра Алана — Лили Бартолла де Мелонье, отличавшаяся кротким нравом, скромностью, и музыкальными дарованиями. В первую голову, Алан был популярен среди дам, как благородных, так и сословия подлого, и часто злобу на него местные купцы да фермеры имели за поруганных жен и дочерей. Говорили даже, что лакеи часто видели его после балов и приемов вечерних, порою темной, возле покоев графини гуляющим. Впрочем, от слухов мрачных, а в большей степени от кулаков крестьянских да купеческих, берег молодого ученого его друг и товарищ, в гостях у него находившийся — монах святейшего ордена Норманитов, брат Бенедикт. Сей мрачный субъект, когда не сопровождал Алана и не спал, практиковался во владении клинками — норманитскими ножами особыми. Кои у них на каждый случай разные были — прямые да обоюдоострые на людей, сиречь еретиков да врагов церкви злостных. Зазубренные да несколько лезвий имеющие, дабы цельные кусцы мяса вырывать из жертв, и кости ломать — на нежить богопротивную, кою, чтобы издохла, только на куски рвать и надо. И другие были особой закалки — на хаос, на демонов, на нечисть и прочие. И до такого истовства доходил Бенедикт в бдениях своих воинских, что даже светиться начинал от благодати тем же золотистым духовным светом, которым, как мы ранее видели, при благословении Жанетта, охотница на ведьм, паству одаривала.
Столь страшен был норманит, что дуэлировать с ним даже храбрец Торн де Шальгари опасался, и в том честно признавался:
"Лучше уж с обрыва на камни головой вниз, смерть быструю принять, чем дать на дуэли этому быстрому, как черт, мяснику себя кромсать. А потому и Мелонье до сих пор не нанизал никто как букашку на клинок, ибо сей святой человек, завсегда, по дуэльному кодексу, вместо Антуана за чемпиона драться становится, и дуэлянтов изрядно поубавил он уже в краях, где им бывать приходилось".
Орден норманитов всегда заслуженно пользовался славой учреждения элитного и серьезного. Монахи-норманиты были повсеместно известны как шпионы и непобедимые бойцы. Орден был чрезвычайно невелик, но обучение, которое проходили там монахи, могло сравниться одновременно с лучшим университетским и отменным воинским образованием. Норманитов учили особым техникам боя, с помощью которых они могли легко побеждать любого противника, поскольку услуги их требовались тогда, когда пасовали все прочие. Эти монахи сражались с опасными чудовищами, высшей нежитью типа вампиров, воплощенными демонами, адскими отродьями, искаженными воителями хаоса. Благодаря отменной выучке они, как правило, побеждали. Равно поэтому, а еще из-за их ценности и редкости, — использовались они в крайних случаях. Чаще же братья-воины, великолепно образованные, знакомые с множеством дисциплин, начиная от этикета и заканчивая юриспруденцией, использовались в качестве шпионов церкви. Они следили за герцогскими домами и излишне ретивыми королевскими ставленниками, предотвращали развитие опасных еретических идей и пресекали заговоры. Действуя в колониях и метрополии, норманиты везде преследовали двойной интерес — престиж церкви и благополучие государства. И, несомненно, те, из государственных сановников и церковных институтов, кому удавалось заполучить норманитов к себе в союзники, вытаскивали в жизни счастливый билет. Норманиты не были самым могущественным орденом, и в воинском искусстве с ними могли сравниться священники Бога-Шевалье, с любым соперником сражающиеся на равных шансах, или, например, бронированные витязи из Ордена Бога-Паладина. Но, притом, орден норманитов из шваркарасских боевых орденов был, пожалуй, самым элитным и целеустремленным, а потому пользующимся неувядающей славой.
