История первая: Письмо Великого Князя

Читать вторую книгу цикла: "Самый маленький офицер"

Читать третью историю: "На склоне Немяна Тамаля"

Читать четвёртую историю: "Здравствуй, Стая"

Истории одной войны

Вечная память отдавшим жизни за нашу страну во всех войнах мира...

История первая: Письмо Великого князя

ВНИМАНИЕ! ТЕКСТ НЕ ВЫЧИТАН И БУДЕТ РЕДАКТИРОВАТЬСЯ. ВРЕМЕННО ВОЗДЕРЖИТЕСЬ ОТ КОПИРОВАНИЯ НА ПОСТОРОННИЕ РЕСУРСЫ.

Моему папе — пусть не офицеру-герою, но для меня — настоящему "полковнику Заболотину"

... Отец был ранен, и разбита пушка.

Привязанный к щиту, чтоб не упал,

Прижав к груди заснувшую игрушку,

Седой мальчишка на лафете спал.

Мы шли ему навстречу из России.

Проснувшись, он махал войскам рукой...

Ты говоришь, что есть ещё другие,

Что я там был и мне пора домой...

Ты это горе знаешь понаслышке,

А нам оно оборвало сердца.

Кто раз увидел этого мальчишку,

Домой прийти не сможет до конца.

К.М. Симонов

Бесполезно искать на современных картах Российскую Империю, Забол или Выринею, но в мире, где проживает Сиф Бородин, эти страны существуют. И война, всколыхнувшая их шесть лет назад, ничуть не отличается от тех войн, что знаем мы.

Именно она свела вместе российского офицера и забольского мальчишку, ненавидящего военных. В будущем одному суждено стать героем войны, другому — самым юным офицер Лейб-гвардии, Имперской Службы Безопасности, а пока... Сумеют ли они понять друг друга — и принять?

Найти в себе силы взглянуть в глаза смерти и увидеть всего лишь напуганного ребенка.

Перешагнуть через ненависть, принять долг солдата — долг защитника Отечества.

Чтобы, когда через шесть лет придёт приказ от самого Великого князя, в военное прошлое взглянуть без страха. И больше от него не бежать — ведь цена побега бывает слишком высока.

ВНИМАНИЕ! ТЕКСТ НЕ ВЫЧИТАН И БУДЕТ РЕДАКТИРОВАТЬСЯ. ВРЕМЕННО ВОЗДЕРЖИТЕСЬ ОТ КОПИРОВАНИЯ НА ПОСТОРОННИЕ РЕСУРСЫ.

Пролог

В укромном уголке школьного двора, среди ноздреватых мартовских сугробов, на стене расцветали диковинные яркие цветы, голубело небо, окружая по-весеннему яркую радугу, облака жались к краю, не в силах его заслонить. Это весеннее, многоцветное великолепие дерзко — как и положено молодой жизни — бросало вызов окружающим талым сугробам и промозглым ветрам.

— Этот город так сер, что однажды, я знаю,

Он тебе надоест:

В нём сотни скучных, десятки унылых

И несколько мрачных мест, — с каждой строкой, пропетой весёлым мальчишечьем голосом, на рисунке расцветали новые детали, словно наперекор этому самому "серому городу". —

А ещё однажды, под серым дождём, —

Я вижу — поднимешь глаза

И поймёшь, что уже полсотни лет

Здесь льёт дождь, но не бьёт гроза.

— ... И ты оставишь свои ботинки, — весело подхватил второй, девчачий голос, —

На пороге серого дома

И пойдёшь гулять по траве,

Босиком гулять по траве,

Мы там станем, как дети — дети цветов,

Мы станем, как дети — дети цветов... — второй голос ещё какое-то время вдохновенно мычал мелодию, а первый за ним допел:

— Мы услышим ветер свободы

В своей голове... — и вот уже над радугой золотилось свежей краской солнце... в форме пацифика. Круг и четыре луча, похожие на перевёрнутое дерево, — знак мира, знак ненасилия. Нет — войне.

Высокий длинноволосый мальчишка опустил баллончик с жёлтой краской, спрыгнул с покосившегося фанерного ящика и обернулся к друзьям:

— Ну, как?

Стоящая рядом девчонка, кистью подрисовывающая бирюзовые перья голубю, сидящему на радуге, взглянула на солнце и одобрительно замычала что-то про "сделать мир прекрасней" — во рту была зажата вторая кисть, и говорить внятнее не получалось.

— Эй, Спец, а ты как думаешь? — мальчишка повернулся ко второму товарищу. Тот не ответил, сосредоточенный на рисовании. На третий окрик недовольно повернул голову:

— Чего, Каш?

— Вечно ты будто с Луны в гости прилетел, — упрекнул Каша, отбрасывая от глаз особо непослушные пряди своей "гривы". Спец промолчал на это, подвернул рукава куртки и снова сосредоточился на красках. Рисовал увлечённо, на губах играла странная, незнакомая доселе его друзьям улыбка. Закончив последнюю деталь, мальчик отстранился на мгновенье, а потом несколькими схематичными мазками "нацепил" на ствол автомата венок из ромашек.

— Вот, — вздохнул Спец, словно очнувшись ото сна.

— Как настоящий, — присвистнул его друг.

— Невероятно, — ненатурально удивился мальчик и уткнулся взглядом в свои часы. Из-под широкого, не по руке большого металлического браслета выглядывала полосато-зелёная фенька — нитяной браслетик, знак дружбы. Фенька эта была торжественно повязана на день рожденья Расточкой — той самой девочкой, которая и придумала "сделать мир чуточку прекраснее", а теперь заканчивала рисовать голубя на радуге.

Тут Расточка собственной персоной выглянула за угол и бешено замахала руками:

— Шухер! Там обнаружили, что мы устроили себе "ран-эвэй" с НВП, и Николай Палыч с завучем топают сюда!

Ребята переглянулись, дружно подхватили кисти, баллончики и банки с краской, всё это хозяйство сунули в сумку и бодренько, осторожно двинулись к школе, чтобы быстро нырнуть в гардероб и сделать вид, что всё так и было, а они не причём, и никакой "начальной военной подготовки" не прогуливали. Извечная проблема — сделал, вроде, хорошее дело, а знаешь, что взрослые точно не оценят... И ладно бы Николай Палыч, он был человек мягкий, несмотря на преподаваемый предмет, и вздыхал только: "Ну что с вас взять?" — а вот завуч была склонна к довольно горячим и резким решениям...

В кроссовках хлюпало и чавкало, хорошо ещё, НВП была последним уроком, можно переодеться в уличную обувь — а никто и не заметит.

... А вот солнечный пацифик и автомат с венком заметили все. Но трёх ребят это уже не волновало. Или волновало?

По крайней мере, Спец мыслями гулял всё оставшееся время где-то очень-очень далеко. Вертел часы на руке, изредка тёр колено, и на лбу прорезывалась жёсткая, взрослая вертикальная складочка.

Глава 1. Пацифик

Но, сказать тебе по дружбе,

Это — службишка, не служба;

Служба всё, брат, впереди!

П.П. Ершов

Волшебное слово не "пожалуйста". "Пожалуйста" —

вежливое слово. Волшебное слово "надо!"

Д.А. Емец

Капель гремела по карнизам резкой, будто автоматная очередь, дробью. С первой разведкой по городу прошёл март и залёг на время, а зима пока превратила пробные мартовские лужи в каток и припорошила сверху тонким слоем снега. Город неуверенно вслушивался в свои ощущения, решая, перед кем из времён года капитулировать. Этот невысказанный вопрос висел в воздухе, дробясь и множась на бесконечные "Как?", "Перед кем?", "Зачем?". Город ждал, колебался, а люди поглядывали на небо, смотрели прогнозы погоды и перед выходом из дома потеплее заматывались в шарфы. Погоде они верить не торопились.

Машины ехали по дорогам неторопливо и аккуратно, но, как бы ни старались, ехидная зима делала своё дело: то тут, то там останавливались две-три, печально подмаргивая окружающему миру оранжевыми огоньками авариек. Дождавшись полиции, пострадавшие высказывали всё, что думают о погоде или втором водителе, переглядывались и, в общем-то, вполне мирно разъезжались.

А зима караулила новые жертвы, присыпая лёд на дорогах снежком. Скоро, скоро ей придётся отступить, но она не торопилась сворачивать фронт, подписывать капитуляцию, освобождать военнопленных — дворы, заваленные сугробами, крыши, увешанные сосульками, и заледенелые водостоки...

По тротуару вдоль проспекта пронеслась ватага мальчишек младшешкольного возраста, следом, отставая на пару метров, размахивая игрушечным оружием и во весь голос улюлюкая, — вприпрыжку бежала компания чуть постарше. Судя по истошным воплям "Бей их!", "Сдавайтесь!" и более ёмкому: "Тра-та-та-та-та, ты убит!" — ребята играли в войнушку, самозабвенно и увлечённо. Один мальчик, самый высокий во второй компании, нацепил на голову солдатскую, доставшуюся, наверное, от служившего в армии старшего брата, кепку, нарисовал себе красным фломастером шрам под левым глазом и изображал из себя небезызвестного капитана Заболотина-Забольского, героя Забол-Выринейского конфликта...

Поскользнувшись на заледеневшей луже, "капитан", потеряв в полёте кепку — она была ему изрядно велика, чего уж тут таить, — полетел в подтаявший и снова засыпанный сверху сугроб, больно приложившись боком и едва не сбив с ног не успевшего вовремя убраться с дороги студента.

Ребята, бегущие за "Заболотиным-Забольским", ещё некоторое время неслись вперёд, в горячке погони не заметив исчезновения командира, но потом спохватились.

— Юр, ты цел? — обеспокоено спросил кто-то, притормаживая. Поднявшись и яростно отряхнувшись, мальчишка сердито поправил:

— Я не Юра сейчас, я "капитан Заболотин"! И обращаться надо "ваше высокоблагородие"!

Надвинув кепку на затылок, он огляделся и сорванным уже, изрядно простуженным голосом крикнул:

— Впер-рёд! Догоним врага и спасём Равелецкого!

— Ур-ра! — подхватили остальные мальчишки и поспешно бросились догонять успевших уже далеко убежать "врагов".

Дети во главе с "капитаном Заболотиным-Забольским" пронеслись вдоль проспекта мимо высокой ограды, мимо шлагбаума и пропускного пункта и свернули куда-то во дворы следом за своими противниками. Назревало генеральное на сегодня сражение...

Завтра уже "выринейцами" станут они, а камуфляжную кепку нацепит тот, кто сегодня — выринейский командир. А "Равелецкий", дожидающийся освобождения в одном из дворов посреди не стаявших ещё сугробов, сляжет с ангиной, и его место займёт мальчишка из соседнего двора.

Но пока всё это неважно. Для ребят пока не существует ни проспекта, ни въезжающей под шлагбаум, который они миновали, машины с четырёхциферным — военным — номером, ни такого понятия, как "завтра". Сейчас самое главное — это догнать "выринейцев" и победить их — а победят неминуемо, ведь "их дело — правое". А дальше будет дальше...

От окна отошёл мужчина в офицерской форме, вздохнул, поднёс руку к лицу, массируя висок, в кое-то веки позволил усталости проявиться на лице. Никто не видит. Никто не узнает. Можно на секунду расслабиться.

Хорошо детям, которые пронеслись мимо, они не знают ни бесконечных бумаг, ни докладов, ни бессмысленных разговоров — "совещаний по комиссии по...". Дети играют в войну, завистливо косятся на старших братьев, возвращающихся домой после года отлучки в форме, с погонами и нашивками, копят всякую военную мелочёвку... Кто-то мечтает о военной карьере, кто-то нет — но в войнушку все играют с одинаковым упоением.

И не знают, что офицерская служба в "элите элит" — Лейб-гвардии — это всего лишь бумажная тягомотина. Вот так вот неромантично, неэпично, непоэтично...

И слава Богу, что именно так!

Война — всегда много хуже. Пусть даже дети этого не знают, видя одну романтику. Пусть даже считают войнушку — достойной игрой.

Хотя среди этих детей есть — наверняка — и те, кто мог прикоснуться к правде. У кого отцы по ночам стонут, барахтаясь в кошмарах, и матери не могут вымолить мужей с той войны, что осталась в этих снах.

Ночь, кошмары, посиделки до рассвета на холодной кухне — один на один с призраками, среди неслышных взрывов и криков...

Всё это офицеру, что глядел на детей, было знакомо, но, по счастью, у него нет жены, которая плакала бы, или детей, которые боялись бы ночью слушать его стоны. Что, вообще-то, ничуть не лучше.

Стоит ли мир этого? Стоило ли втягивать в войну сотни молодых людей со всей России — ради одной небольшой страны на границе Империи, которая даже не входит в её состав?..

Иногда офицера посещала нехорошая мысль, что вовсе нет. Но прошлого не изменить, теперь надо ещё уберечь будущее от этого, чтобы те дети, что бегают по проспекту с криками "В атаку!", не повторили этот клич уже не понарошку.

Забол и Выринея — беспокойные соседи. Маковые поля Афганистана. Горячий Кавказ... Сейчас поутих, но стоит ситуации накалиться — будут и взрывы, и призывы к священной войне, и перестрелки в горах.

Офицер ещё раз вздохнул, бросил взгляд в окно на паркующуюся машину и прикинул время. Да, похоже, это к нему.

Но тут пронзительно заверещал телефон, и офицер поднял трубку:

— Полковни...

Звонивший перебил его, что-то сказал, и мужчина раздражённо ответил:

— Так точно, сейчас буду, — и бросил трубку. Вздохнул, ещё раз поглядел в окно и, оставив со своего компьютера пометку для дежурного в электронном журнале, скорым шагом вышел из кабинета, недовольно размышляя, отчего это он всем понадобился, кто о нём и не вспоминал до этого. Судьба ли это, и не предвещает ли оная судьба чего-то нехорошего.

... Под колесом захрустел лёд. Машина с шорохом ткнулась шиной в бортик тротуара и остановилась, услужливый и юркий, как выдра, шофёр, заглушив мотор, выскочил и распахнул дверцу пассажиру. Из машины вылез невысокий кряжистый мужчина в офицерской форме, потоптался на месте и решительно двинулся к стеклянным матовым дверям здания, проезд к которому — ограда, шлагбаум, пропускной пункт — оставили позади мальчишки. В мужчине было что-то гномье. Он был невысоким, квадратным, только бороды не хватало, а подчинённым так вовсе напомнил портативный танк — устойчивый и непреклонный.

Шофёр проводил до дверей и вернулся в машину. Гном в военной форме вошёл в здание и двинулся к стойке дежурного. У неё стоял, нетерпеливо переступая на месте, белобрысый мальчик, одетый, что было удивительно для этого здания, в обычную куртку и ни менее обычные серые джинсы.

"Не по уставу", — недовольно пробормотал Гном, покосившись на мальчика. Гном прекрасно знал, что в этом здании гражданских не бывает.

Дежурный препирался с кем-то по внутреннему телефону, и ему было глубоко не до пришедших. Неопределённо взмахнув рукой и выкрикнув в трубку, что "вокруг сплошной детский сад!", дежурный соизволил обратить внимание на мальчика и ткнул ему в электронный журнал. Подросток оставил размашистую подпись и торопливым шагом, переходящим в бег, направился в сторону лестницы. С куртки, уютно расположившись между лопаток, на Гнома глядел большой оранжевый пацифик — знак мира и хиппи.

"Не по уставу", — проворчал Гном себе под нос и прочитал в электронном журнале рядом с подписью мальчика "Фльдфбль Ісфъ К. Брдинъ". Гласными мальчик, по-видимому, пренебрегал в основной их массе, а писать предпочитал на "дореформе" — с дореволюционной орфографией. Что же, на "дореформе" писать никому не возбранялось — даже документы, только их надо было повторять в обычной орфографии.

Интересно, что бы это была за фамилия — Бредин, не иначе? Бродин? Бардин?..

Впрочем, неважно.

Оставив аккуратную запись о себе, Гном вернул журнал дежурному, который только сейчас оторвался от разговора. Завидев знаки различия посетителя, дежурный вскочил и поспешил отдать честь "его высокопревосходительству". Гном рассеянно кивнул и спросил коротко: