История первая: Письмо Великого Князя

— Есть, ваше высокоблагородие!

Казанцев исчез, и Заболотин повернулся к Аркилову:

— Не могли бы вы кратко проинструктировать командиров рот? Хотя... давайте Малуеву объясню я. Вы — остальным.

Аркилов без дальнейших вопросов тоже вышел. Заболотин ещё раз прочитал записанные связистом указания, вздохнул и отправился объяснять Боре, что относительно спокойной жизни, отгороженной от внешнего мира хитроумным минным полем, близится скорое завершение. Снова марши, перестрелки и засады — чаще всего, безо всякой базы за спиной.

Боря выслушал спокойно и торжественно произнёс:

— Прощайте, чудные деньки на тихой базе, мне будет вас не хватать.

Стоило ему это произнести, как неподалеку послышался пронзительный голос одного из соседей-офицеров, пытающихся кого-то из своих бойцов сподвигнуть на путешествие за водой. Единственный проход сквозь охраняющее их покой минное поле — старая, размытая множеством дождей сельская дорога, у которой регулярно, по очереди дежурили. Чтобы добраться по ней до воды, надо было делать громадный крюк, который занимал не меньше получаса, — а значит, по дороге предстояло обычно трястись все два, рискуя влететь в засаду выринейцев. Разумеется, пока вода не кончалась совсем, желающих за ней отправиться бойцов днём с огнём было не сыскать!

— Про тишину я фигурально, — печально и шумно вздохнул Малуев.

— Я понял, — не сдержал улыбки Заболотин, слушая выкрики одного из своих офицеров, пытающегося собрать всю роту. Ему активно возражали, что построение необязательно. Громче всех звучал голос Котомина, но прислушавшись, Заболотин разобрал, что Алексей-то как раз собирает свой взвод, разве что не пинками.

— Мы тоже не самые тихие соседи. Ну, иди, твои, я надеюсь, соберутся несколько быстрее, — кивнул Малуеву капитан и направился к более-менее начавшей строиться роте.

— А ну повзводно построиться, пока я никого в наряд не отправил! Две минуты на исполнение и о выполнении доложить! — строго гаркнул Заболотин, подходя. Все сразу же быстро задвигались, и не прошло и минуты, как рота застыла перед ним во всей красе, изрядно тусклой и грязной после долгих маршей.

Кивком головы показав, что докладывать не надо, сам всё видит, Заболотин внимательно оглядел солдат и уже спокойнее произнёс:

— Ну, здравствуйте, бойцы.

— Здра... желаем... ваше... родие! — бодрым хором отозвалась рота.

— Глотки драть будете как-нибудь после. А пока слушайте все: завтра мы покидаем эту навкину дыру. Чтобы отправится совсем уж в... в общем, совсем к навке на болото. Дивизия Равелецкого в окружении, и нам это кольцо придется порвать на тряпочки, чтобы вывести дивизию оттуда. Завтра вечером... нет, днём все должны быть в полной готовности. За нами прибудут вертолёты. Всё ясно?

— А почему на вертолётах? Мы же не десантники... и не двухсотые... — подал голос кто-то из фельдфебелей. Вчерашние глупые мальчишки, что они тут забыли, кто их сюда запихнул...

— УБОН должна уметь две вещи: окапываться в чистом поле и путешествовать по воздуху! Без первого помрёшь, не дослужившися до прапора, без второго по нашей необъятной Родине просто не попутешествуешь! — ответил Котомин, весело сверкая глазами. — И не по нашей Родине тоже!

Фельдфебель стушевался и больше так ничего и не спросил.

— Значит, вопросов нет. Отлично. Тогда попробуйте завтра сказать, что не поняли, поэтому не подготовились! — оборвал разговоры Заболотин, развернулся и ушёл. За его спиной суетились прапорщики.

Неподалёку собирались другие роты, и кто с руганью, кто с шутками примирялись с грядущим заданием. Так всегда на войне: спорить можешь, сколько влезет, но приказ всё равно выполнишь. Потому что ты солдат, и единственным проявлением твоей доброй воли была подача рапорта с просьбой перевестись на фронт. После этого тебе остаётся только выслушивать приказы, а если командуешь людьми — то ещё и думать, как выполнить приказ с наименьшими потерями. Именно этим Заболотин и собирался сейчас заняться: "медитировать" над приблизительным планом действий.

Он обошёл лагерь, лично позвал тех офицеров, которых хотел видеть. Когда все собрались, молчаливые, напряжённые, он дал им прочитать сообщение из Центра — его читал из присутствующих только Аркилов. После прочтения кто-то помрачнел ещё больше, а кто-то, наоборот, вздохнул свободнее. Заболотин никого не торопил, вертя в руках карандаш, Аркилов рядом разворачивал карту. Когда в штабе повисло внимательное молчание, Заболотин постучал карандашом по столу, выждал, пока все обернутся к нему, и начал короткими фразами обрисовывать ситуацию, давая время не согласиться или задать уточняющие вопросы, но остальные офицеры пока молчали. Перед их глазами произошла удивительная метаморфоза: капитан, обычно мягкий и весёлый человек, который ни на чём почти никогда не настаивал, превратился в требовательного боевого офицера-командира, заговорил словно бы голосом Женича — сухо и коротко. Он требовал, чтобы малейшее непонимание или возражение было немедленно высказано, требовал вместе с любым возражением привести альтернативу, требовал... Он просто требовал. Вскоре все офицеры так или иначе втянулись в обсуждение, и Заболотин замолчал. Теперь он лишь выслушивал, поправлял или возражал. Он вряд ли даже задумывался, что перенял манеру обсуждать у Женича, просто понимал, что каждому офицеру есть, что сказать. Кроме него молчал, пожалуй, один Аркилов — он был странной личностью, второй заместитель командира батальона. Иногда Заболотин ловил себя на мысли, что Аркилов в какой-то степени так же командует батальоном, как и он сам.

— Эй, о чем беспокоишься? — послышался негромкий голос Бори, который, пользуясь тем, что обсуждение разгорелось, перебрался поближе к другу.

— Я? — переспросил Заболотин, словно это было ему не очевидно, и удивлённо ответил: — Знаешь, наверное, о мальчишке, об Индейце моём.

— Ходят странные слухи... — задумчиво начал Малуев, но Заболотин его довольно резко оборвал, спросив:

— Где именно ходят эти слухи?..

— Да среди бойцов, — Боря ни капельки не обиделся. Он заранее прощал другу все его выходки и резкие фразы, которые случались нередко. — Что у него с тобой... какие-то счёты.

— Больше верь слухам, — недовольно отозвался Заболотин.

— Мне кажется, эти слухи имеют почву, — продолжил гнуть свое Боря и осторожно добавил: — Говорят, он несколько раз пытался тебя убить.

— Как видишь, я жив, — вместо ответа сказал Заболотин и, показывая, что разговор окончен, вернулся к столу. За Индейца он, конечно, переживал — и даже за себя переживал, не только за Индейца — но батальон важнее. Поэтому Заболотин на время выбросил все лишние мысли из головы и включился в обсуждение. А когда остальные примолкли, подвёл итог и закончил:

— Ни на кого надеяться нам там не придётся. Всё сами, как обычно. Если выживем после марша — честь нам и хвала. Но разомкнуть кольцо окружения после всего этого нам придётся в любом случае. Даже если для выполнения боевой задачи нам придётся вернуться с того света. Завтра с вертушками доставят подробности задания.. А пока — проверить, насколько роты укомплектованы, выдать всё, что только осталось. Как минимум за два часа до прибытия вертолётов батальон должен быть в полной готовности. О состоянии рот доложить мне не позднее утра. Вопросы?

Вопросов отчего-то не оказалось. Кто-то глядел на Заболотина с удивлением, кто-то с одобрением, кто-то равнодушно, но никто не спорил.

— Хорошо, вопросов нет. Тогда предложения? Возражения? Что, неужели тоже нет?

Молчал даже Аркилов. Заболотин вздохнул и окончил:

— Героев всем не обещаю. Разве что посмертно. Но постарайтесь остаться в живых и сберечь бойцов. На этом пока — всё. До завтра все свободны, — он первым отвернулся от карты и вышел.

... На улице разгорелось закатное небо — то ли уютный костёр, то ли зарево пожара. На светло-синем востоке, где-то далеко за лесом, вспыхивали зарницы, налетающий изредка ветерок приносил грохот канонады. Заболотин поёжился, глубже натянул кепку и зашагал к своей палатке, гадая, вернулся ли Индеец или ещё не нагулялся.

В палатке было сумрачно и пусто. Мальчишка если и возвращался, то вновь бесследно исчез. Тщательно обследовав всю палатку на предмет новых сюрпризов от маленького бандита и ничего не обнаружив — неужели Индеец и вправду передумал? — Заболотин выглянул наружу и ещё раз оглядел притихший к вечеру лагерь. Солдаты скупо поливали друг другу на руки воды из бутылки — умывались. Кто-то собирал выстиранную днём одежду, которую развесил на ближайшем кусте для просушки и только сейчас о ней вспомнил. Кто-то сидел у небольшого костерка и курил — курить в армии рано или поздно начинали почти все. Заболотин до сих пор крепился, хотя неоднократно слышал, что лучшего средства для того, чтобы успокоить нервы, не сыскать. Ему отчего-то казалось, что если он сдастся общему влиянию, войне, то уже никогда не вернётся домой. Наверное, оттого что сдавшихся бойцов война не отпускает, поселяется в их разуме и мучает ночами. Заболотин видел таких раньше, в детстве — помешавшихся, для которых мирная жизнь перестала существовать.

Слышались негромкие разговоры, кто-то с чувством ругался на товарища. Жизнь шла, в общем-то, без особых перемен.

Потому что о приказе старались не думать.

Человек, подумалось Заболотину, приспосабливается к самым невероятным условиям и продолжает жить так, как привык. И лагерь становится маленьким мирком.

А ещё казалось Заболотину, что все, кто попал сюда, что-то здесь отрабатывают. Расплачиваются за что-то из прошлого, неизвестно порою, за что. И срок их пребывания тут зависит от нынешних поступков. Если сдашься и покоришься войне — не выйдешь отсюда никогда. Не выдержишь испытания — не вернёшься. Не достанешь ни перо Жар-Птицы, ни живую воду — ни приказа о переводе в запас. Пока не отработаешь, война имеет над тобой власть...

Возможно, попытка превратить Индейца в человека тоже была таким испытанием. Но справится ли он, капитан Заболотин, сейчас?

А мальчишка оказался тут как тут: руки в карманах драных брюк — где их тут починишь, особенно если шить не хочешь учиться, не капитан же за твоим внешним видом следить должен, — на плечах куртка, уже потерявшая свой цвет; на лице совершенно независимое выражение, из-под вечно нахмуренных белобрысых бровей по-крысиному блестят серые глаза. Пацан молча скинул ботинки, пролез мимо Заболотина в палатку и устроился на своём месте — неловко, боком, оберегая зад. Долго сидел так, неподвижно, напряжённо о чём-то думая и бросая изредка странный растерянный взгляд на офицера. Заболотин решил пока не спрашивать, в чём дело, только почувствовал, что ничего мальчишка не передумал. Просто в последний раз всё будет уже серьёзнее. Уже не игры с чужой смертью пятьдесят на пятьдесят. Последний шанс, последняя попытка — она будет гораздо продуманней... И гораздо более опасной для Заболотина.

Но капитан промолчал и ничего не спросил. А мальчик не торопился посвящать его в свои планы.

Быстро темнело — стремительно сгорало солнце на горизонте. Заболотин зажёг фонарик, подвесил его к потолку, и сразу в палатке стало по-особому уютно, словно она превратилась в маленький домик посреди огромного леса. Грохот канонады почти не доносился, только отдалённо что-то бухало, басовито и важно, почти неслышно.

5 мая 201* года. Полёт Москва-Горье

... Заболотин, кажется, успел задремать. В салоне царило сонное оцепенение, Иосиф Кириллович вполголоса обсуждал что-то с советником — неразборчиво и чуть слышно. Тот вздыхал и отвечал коротко и ещё тише.

Краюхины уселись вместе, откинули головы и мирно похрапывали, соприкасаясь висками. Трогательная картина — и это охрана Великого князя?!

Впрочем, в Краюхах Заболотин не сомневался ни секунды — уж они-то точно никогда не подведут. И не спали бы они сейчас — будь хоть малейшая опасность...

Заворочался Сиф — кажется, его разбудил разговор Иосифа Кирилловича. Мальчик завозился, устраиваясь поудобнее, выронил фуражку из бессильно разжавшейся руки и, посапывая, привалился голову к плечу князя. Тот удивлённо замолчал, повернул голову и невольно улыбнулся — да так, что Заболотин на долю секунды даже испытал жгучую, не свойственную ему собственническую ревность: "мой ординарец!"

Иосиф Кириллович вздохнул и снова вернулся к разговору с советником. Старик отвечал ещё короче, прикрыв глаза и словно засыпая. А может и не словно — сколько уж ему лет-то было, устал, небось, за ночную службу да и потом вряд ли успел отоспаться.

Великий князь понял это и замолчал, покосившись на дремлющего мальчика. Тот зашарил рукой в поисках фуражки — вспомнил! — не нашёл и проснулся. Сел, очумело мотая головой, пытаясь понять, кого это вместо подушки так уютно использовал... Понял и молча захлопал глазами, медленно наливаясь краской. Уткнулся взглядом в свои неизменные часы и неловко расстегнул верхнюю пуговицу рубашки — в жар, видать, бросило.

— С добрым утром, — поприветствовал мальчика Иосиф Кириллович с коротким смешком. — Как спалось? Мы минут через двадцать уже на посадку пойдём.

— А... Нормально спалось, — сипло отозвался Сиф и всухую сглотнул.

— Ну вот и отлично, — улыбнулся князь, наклонился и поднял его фуражку. Сиф взял её, прямо-таки зарываясь взглядом в давно изученный до сетки мельчайших трещинок на стекле циферблат. Секундная стрелка неутомимо бежала вперёд, хотя порою Сифу казалось, что чем ближе к Заболу, тем медленнее она должна двигаться, а там, на той странной, опалённой в его памяти некогда родной земле — так вовсе пойти в другую сторону.

Нет, пока она бежала вперёд, не оставляя хозяину часов выбора: время уходит, причём, уходит только назад. Так что рано или поздно придёт и время "отвечать и спрашивать".

Может... уже сейчас?..

— Ваше... — голос совсем пропал, выдавая волнение, — ваше высочество...

— Ой, как я ненавижу церемонии, — закатил глаза Великий князь. — Давай просто... Иосиф Кириллович, хотя бы.

— Хорошо, — торопливо кивнул Сиф. Ему сейчас было без разницы, как обращаться к этому человеку. Совершенно без разницы. Главное — спросить, а дальше... дальше уже видно будет.

Время — спрашивать. А после — отвечать. Это тоже придётся.

— Иосиф Кириллович... — снова начал он и снова запнулся и замолчал.

— Ну чего? Сиф, не буксуй. Спросить чего хотел?

— Никак нет!.. То есть — да... спросить... А кто... мой...

— Твой — кто?

— Ну...

Князь положил руку мальчику на плечо:

— Спрашивай, Сиф. Не бойся. Что случится от твоего вопроса?

— Что-то... — не сумел лучше описать накатившее чувство юный фельдфебель.

— Ничего, ты у нас человек военный, с переменами уж как-нибудь справишься, — утешил Иосиф Кириллович. — Спрашивай. Вперёд, офицер.

Сиф невольно вытянулся, стискивая козырёк фуражки так, что пальцы побелели. Офицер. Да. Это просто тот, кто в ответе...

— Вы — мой крёстный? — поднял на князя испуганный взгляд, сглотнул, но глаз не отвёл. Сердце билось всё чаще и выше, приливая кровь к щекам, и, наконец, колотилось уже где-то в горле, мешая говорить. Глаза в глаза с самим Великим князем — непростое испытание даже для взрослого человека, а уж для пятнадцатилетнего мальчишки...