История первая: Письмо Великого Князя

Дозор уничтожили быстро, пропустив вперёд и ударив с двух сторон. Всё по плану.

А потом разведка снова уточнила, уже окончательные данные по количеству и вооружению, и план полетел к навке на болото. Непонятно, как столько техники протащили выринейцы сюда мимо разведпостов, но вопросом "Почему?" задаваться было теперь некогда.

"Индеец!" — хлестнуло болью изнутри, по груди капитана, когда стало ясно, что бой приобретает вид штурма выринейцами русской базы. Птицей взлетев по лестнице, Заболотин бросился в комнату, где только проснулся ничего не понимающий мальчишка.

Думать было некогда. Шансы выстоять — были, но такие маленькие, что только в бою им и веришь.

— С добрым утром, — капитан стянул с себя бронежилет и застегнул его на пацане — отчего-то ему казалось, что сохранить жизнь маленького бандита важнее, чем свою. Тот захлопал глазами и мрачно буркнул, что оно не доброе.

Спорить было некогда, да и сам Заболотин был с мальчишкой согласен. Так, ляпнул по привычке.

— Из-за нас не высовывайся, а то словишь ещё пулю, — кратко проинструктировал он сонного мальчика, с которого со звуками выстрелов постепенно слетало обычное оцепенение, и потянул его за собой, прочь из слишком хорошо простреливающейся комнаты. Вовремя. Они только успели отойти на более-менее безопасное расстояние, как неподалёку прогремел взрыв, ударяя по барабанным перепонкам — но, по счастью, только по ним.

Во всём пути сквозь треск автоматов, грохот взрывов и почти неразличимый на их фоне звон осыпающихся стёкол, сквозь весь этот ад Заболотиным, помимо обычных военных рефлексов, двигала мысль о том, что его маленький подопечный должен жить. Во что бы то ни стало. А выжить у него был шанс только там, где ребята. А ребята — внизу.

Где-то на крыше сумел засесть снайпер — Заболотин чутьём различил за шумом боя редкие выстрелы. Краюхин — не ходи к гадалке, это он — знал своё дело: огонь противника на время стал реже и остороднее. Но это была лишь передышка.

... — Слышали, вашбродь? Сняли одного Краюху, — прислушался к прогремевшему где-то на крыше взрыву Котомин, торопливо меняя магазин автомата.

Заболотин вздохнул и кивнул. Краюхинов было двое, близнецы с общим позывным "Краюхи", весёлые и охотно травящие байки по поводу и нет, на деле они оказались снайперской парой, что называется, от Бога. А теперь что? Неужели никто больше не будет путать их, никто не посмеётся рассказанным на два одинаковых голоса байкам?..

Но придаваться мыслям было некогда. Надо было прикрыть отход ребят из соседнего здания — прикрыть из всех стволов, плотным огнём, чтобы "выри" и носу не посмели высунуть, пока бойцы не добегут до укрытия. Только ненадолго такого заслона хватило...

Взрывы, крики, треск в рации связиста — всему батальону пришлось тяжко, и хотя базу пока удавалось удерживать, выринейцы всё подтягивали и подтягивали силы. А вертушкам надо ещё дать время добраться... Бой шёл меньше часа, но Заболотину, отрывисто выкрикивающему команды, казалось — всю вечность.

— Вашбродь, а где броник ваш? — от окна откатился один из солдат, Вася Севашек, которого все звали просто Сева. Откатился, прижался спиной к стене и взглянул на руку. На предплечье красовалась дырка, шла кровь, но кость задета не была.

— Вон, — кивнул в сторону мальчишки Заболотин, и мысль, что у него самого без броника мало шансов уцелеть, показалась ему далёкой, неважной и неестественной, — Индейцу отдал.

— Давайте мой наденьте, — просипел рядом кто-то. Заболотин с удивлением и невероятным поначалу облегчением узнал в раненом, голову которого старательно бинтовал санинструктор, Бах, одного из Краюх. Второй стоял рядом с ним на коленях, аккуратно поддерживал, и, поглядев на его лицо, Заболотин осознал, что чувство облегчения преждевременно. Если не доставить Лёшку (или Фильку? Не отличить среди копоти и крови...) в ближайшее время в госпиталь, то Краюха останется только один.

— Не надо, Краюх, оставь бронь себе, — Заболотин сглотнул. — Ты второго попадания не выдержишь.

— Второго не бывает, — скривил губы в жалком подобии улыбки снайпер. Это глупое армейское суеверие не срабатывало, но его продолжали повторять. Иногда даже с двумя ранениями.

Стрельба на время стихла. Выринейцы, изрядно потрёпанные, отступили назад, но не ушли. Не с руки им это, видимо, было, хотя будь Заболотин на их месте — двадцать раз уже ушёл бы, чтобы другой маршрут подобрать. Но истинных причин своего такого поведения выринейцы, понятно дело, никому сообщать не собирались...

И тут, оглядываясь с краткой "инспекцией", капитан испуганно замер: его Индеец раздобыл где-то СВК — и теперь, похоже, возомнил себя настоящим бойцом, сидя у окна и выцеливая дорогу.

Снова выстрелы. И мальчишка азартно подключился к бою — а некогда, некогда его уговаривать уйти!

— Индеец, убьют же!

Мальчишка обернулся на мгновенье, с горящими глазами и в кое-то веки... счастливый?

— Да пшёл ты, — бросил он коротко.

— Индеец!.. Что? — Заболотин обернулся к подошедшему Дотошину, а когда повернулся обратно, Индейца у окна уже не было...

Он шустро, как ящерица, полз к телу одного из солдат — там, на улице. Дополз, наспех, со знанием дела, обшарил разгрузку, вытащил запасные магазины — причём, на его счастье, действительно от СВК, не перепутал с калашом, — и всё той же юркой ящеркой пополз обратно. Сумасшествие. Откровенный вызов законам этого мира и законам войны.

И мир от такой наглости опешил ровно так же, как Заболотин.

А мальчик не слушал никого, на любую просьбу, а уж тем паче приказ Заболотина отвечал коротко и зло "Пшёл ты!" и делал то, что хотел. Казалось, ему было плевать на безопасность, но война его пока жалела, пули не брали. Его невозможно было удержать — он умудрялся исчезнуть из виду мгновенно, стоило Заболотину отвернуться... А тому было просто некогда за ним следить, прикрывать его и спорить. Ему за целой ротой следить надо было...

А потом над головой застрекотали вертушки подмоги... Капитан не сразу их расслышал среди стрельбы, но почувствовал, что вот он — конец боя. С воздуха бой закончился быстро и как-то очень обыденно. Ничего героического. Даже жалко выринейцев.

А вот Индейца, заставившего Заболотина чуть с ума не сойти от страха, — не жалко капитану было совершенно. Будет ему трёпка. Ещё та... И апатия, и шило в заду лечатся одинаково — ремнём. И, причём, эффективно, как выяснилось.

17 апреля 201* года. Москва

Заболотин-Забольский вспомнил оборону базы, вспомнил, как ёкало и замирало его сердце, когда маленькая юркая фигурка показывалась на улице. Ни за что он не хотел слушаться... Слава Богу, потом, оставшись добровольно, стал. Почувствовав себя солдатом, уже не спорил, не бросал короткое "Пшёл ты!".

Как меняется человек — когда ему это надо...

А в глазах Савлова при словах Сифа мелькнула искорка интереса:

— Ну-ка, ну-ка, фельдфебель. Так ординарцем вечно будешь?

Полковник внимательно поглядел на свои руки и заставил кулаки разжаться. Граф — тыловик. Ему это в диковинку.

— Так точно, ваше сиятельство, — глядя прямо в глаза графу, твёрдо ответил Сиф.

— Я не сманиваю, нет, — спохватился Савлов, поняв, как выглядят эти расспросы. — Мне любопытно, разве может ребёнок быть настоящим офицером.

Сиф подумал, что лучше выдержать с десяток расспросов генерала Итатина — вроде того, мартовского, чем один расспрос Савлова, и осторожно, сдержанно ответил:

— Я стараюсь, ваше сиятельство.

Севший голос сдал его с потрохами — не спокоен он был, а кипел. Идиотское у графа любопытство...

— Ну, молодец, — покровительственно кивнул Савлов и, наконец, перестал задавать вопросы, видимо, уловив Сифов настрой.

Сиф постоял некоторое время, помолчал, с преувеличенным вниманием разглядывая стол графа с отделанным перламутром письменным прибором, потом спросил:

— Разрешите идти, ваше сиятельство?

— Да, идите, — согласился Савлов.

— Сиф, не увлекайся с прогулами школы, — бросил ординарцу вдогонку Заболотин-Забольский.

Сиф весело отозвался "Так точно, ваше высокородие!" и пулей вылетел за дверь. У кабинета было почти пусто, но мальчик, не желая встретить кого-то знакомого, кто задержит его разговорами, побыстрее свернул на лестницу, заскочил за вещами, быстро переодел рубашку и сбежал вниз. Вообще, из уроков оставалась одна физкультура — раньше он просто не доберётся. К тому же пешком, а машину Сиф планировал оставить здесь, чтобы не гонять туда-сюда лишний раз.

Офицерик вышел из здания Управления, поднырнул под шлагбаум и окунулся в машинный шум проспекта. На территории отчего-то всегда было гораздо тише...

Сифу не хотелось сейчас идти мимо стада автомобилей, вдыхая свежие выхлопы вместо свежего же воздуха, да и время пока было. Мальчик свернул во дворы, по весне ещё грязные, и бодро зашагал вперёд. Дорогу он помнил хорошо — мимо домов, потом через железную дорогу — а потом ещё немного, и окунёшься в парк.

... А там в кронах деревьев шумел ветер, где-то вверху голубело яркое весеннее небо. Редкие прохожие не мозолили глаза, ничуть не мешали наслаждаться природой и, погрузившись в мысли, полностью довериться ногам — уж они-то дорогу знают.

Сиф остановился на мосту через широкий ручей с претензией на речку, облокотился на витые перила и принялся глядеть на бегущую под ногами воду. В голову лезли какие-то слишком грустные мысли — о том, что друзьям ничего не объяснишь о своём отсутствие, о грядущей поездке... А ещё о прошлом, пробирающем до озноба. Лица, лица, лица... Грохот взрывов и стрёкот вертолётов, хлюпающая под ногами грязь, в которую, мгновением позже, упадёшь ничком, рванёшь с плеча автомат — в девять лет такой тяжёлый, пусть и "акса", — и эта адская машина затрясётся в твоих руках, толкаясь в плечо, выплёвывая из своих недр смерть тем, кто поливает тебя огнём из таких дружелюбных кустов...

Когда мимо Сифа кто-то прошёл, мальчик с трудом удержал в себе желание перемахнуть через перила, укрывшись от возможных выстрелов под мостом. Нет больше войны. Человек — не враг. Не надо бояться каждого шороха, каждого движения, замеченного краем глаза. Инстинкты, разбуженные воспоминания, кричат, но они здесь бессмысленны. Здесь нет войны, нет врага, в чьё всемогущество и всеведение иногда с ужасом веришь.

Сиф потёр ногу чуть ниже колена — старый шрам частенько ныл. Особенно когда издёрганные на войне нервы заново трепались о воспоминания — или воображаемые воспоминания. Сиф не мог поручиться, помнит ли, или это просто ночные кошмары. Слишком много пробелов оставалось в памяти...

Расслабив ногу, Сиф взглянул на часы. До начала урока двадцать минут. Только-только чтобы дойти.

Часы были большие, увесистые, с отдельными секундными циферблатами, секундомером и датой — настоящий офицерский хронометр. Только браслет был немного велик, болтался на худющей мальчишеской руке, но Сиф не хотел его менять. Почти четыре месяца войны эти часы болтались — именно болтались — на его руке, каждый день, в любое время суток. С тех пор и пошло — без них он чувствовал себя каким-то неполным. Неодетым. По-глупому очень.

Стрелки показывали двадцать минут первого. Неторопливо переползала с цифры на цифру секундная с крохотным фосфорицирующим кончиком. Сиф вздохнул, последний раз взглянул на воду и сошёл с моста, слегка прихрамывая. Точно в школу пора.

Налетел порыв ветра, толкнул в грудь, зашумел листвой и попытался вырвать у сидящего на скамейке человека газету из рук. Сиф с удовольствием подставил ветру лицо: ему казалось, будто это чьи-то прохладные руки ерошат волосы и гладят по щеке. Было, конечно, в этом что-то излишне сентиментальное, поэтому Сиф никому не признавался в своих фантазиях. Но сейчас ему ничто не мешало ловить лицом ветер, шагая парковой дорожке.

Ветер сдувал с лица чёлку и трепал пряди волос. Слово чьи-то руки. Кого-то доброго и большого...

В голову полезла всякая глупость — вроде санинструктора Эли Кочуйской...

Видимо, потому что короткое слово "мама" Сиф с упорством от себя гнал.

Парк остался позади, ветер улетел, нога почти прошла, и мальчик ускорил шаг, завидев здание школы. Как хорошо, что он учится не в гимназии или лицее, а в самой обычной "ГОУ СОШ". Не нужно переодеваться ни в какую форму, можно сразу подойти к окну в физкультурной раздевалке и, подтянувшись на решётке, стукнуть в стекло и, спргнув на землю, решётку открыть — замок давно висит только "для сурового виду". В окне почти тут же появится физиономия Каши, которая расплывётся в улыбке, и друг поспешит открыть окно. То ли забывчивость, то ли полезная ученикам изобретательность ремонтников, не приваривших решётку намертво, не раз поминалась добрым словом школьниками, ну а открыть замок — это просто нужны настойчивость, тонкая проволока и время. И то, и другое, и третье у кого-то было, и с тех пор окно раздевалки стало вторым входом в школу.

Вскоре Сиф уже сидел на скамейке и таинственно отмалчивался в ответ на расспросы Каши. Что отвечать другу, он, правда, просто не знал, потому и отмалчивался.

— Ладно, пошли, — спохватился Каша. — Все уже переоделись, сидят в зале. Сейчас учитель придёт, а там и звонок.

Сиф кивнул, завязал шнурки на кроссовках и первым высунулся из раздевалки. Его неожиданного появления никто не заметил. Девочки, разумеется, сидели у себя в раздевалке и вели бесконечные разговоры. Но к тому, что им нужно особое приглашение на урок, привыкли давно все, включая преподавателя.

— Кажется, звонка ещё не было, — отметил Каша, оглядывая зал. — По крайней мере, Львовича с классным журналом не заметно.

— Я это вижу и без тебя, — заметил Сиф, шутливо толкая приятеля в бок. — Пошли, сядем. Я по дороге ногу... подвернул. Болит.

Каша не почувствовал фальши. Он был той породы людей, которые заранее прощают друзьям очень многое и даже не беспокоятся о том, искренны ли друзья с ними. Другое дело, что и врать такому человеку — удовольствие небольшое, сомнительное и низкокачественное. Таким человеком был, например, Борис Малуев, сослуживец полковника. Чего стоило одно его всегда уважительно произносящееся прозвище "наш Ма-алый". Таким же был и Каша. И иногда Сифу было от этого очень тяжело — совестно.

Друзья сели, помолчали. Сиф поглядел на часы и куда-то в воздух сообщил, что до звонка осталась минута. Особого эффекта это ни на кого не оказало: одноклассники гоняли по спортзалу мяч и казались вполне довольными жизнью, даже без звонка на урок. А зал был просторный, с огромными, затянутыми проволочной сеткой окнами до потолка и недавно заново постеленным деревянным полом. Вполне стандартный, в общем-то, школьный спортзал, из тех, в котором многие остаются поиграть ещё в мяч после уроков — если погода не позволяет гонять мяч на улице.

— Пошли, поиграем, может? — толкнул Сифа в бок Каша.

— У меня нога болит, — качнул головой Сиф, массируя под коленом. А то подведёт невовремя — досадно будет. И объяснять неохота...

Каша и это объяснение принял.

Совесть снова запустила свои острые кошачьи коготки в душу Сифа. И она была в своём праве.