История первая: Письмо Великого Князя

Посидели ещё, опять помолчали. Прозвенел звонок, и будто принесённый его затихающим отзвуком, в зал вошёл Виктор Львович, стукнул пару раз в дверь к девочкам и позвал:

— Выходите, все же давно переоделись, я знаю!

В ответ раздалось хихиканье, но дверь не открылась, а чей-то ехидный голосок пропел:

— Ви-иктор Львович, мы ещё не наговорились!

Виктор Львович оглянулся на мальчиков: что, мол, каковы у вас одноклассницы, — и решительно надавил на ручку.

— Не задерживайте урок! — строго рявкнул он в открывшуюся дверь. Девочки с визгом повскакали с матов. Конечно, давным-давно переодетые, но для порядка не прекращающие визжать до тех пор, пока Виктор Львович, демонстративно зажав уши, не отвернулся с кислой физиономией. Только после этого вредные девицы немного убавили громкость.

Тут Виктор Львович опять к ним обернулся и скомандовал со своей непередаваемой интонацией бывалого тренера по боксу:

— Ну! — когда он так говорил, вместо "Ну" получалось скорее "Ны!".

Девочки ещё раз отпрыгнули от него, готовясь снова завизжать, но вскрикнула одна Раста одновременно со звуком треснувшего стекла.

— Зе-еркало, — прозвучал голос девочки на грани плача.

Сиф и Каша вскочили и бросились к ней, наперебой спрашивая:

— Что такое? Что случилось? Что разбилось?

— Зеркало... Рука... — Раста испуганно глядела, как на ладони скапливается кровь из длинных порезов.

Первым опомнился Сиф, схватил её руку, бегло оглядел ладонь и, пачкая пальцы в крови, убрал крупные осколки, не попавшие в порезы. Зеркало висело в раздевалке на стене. По-видимому, отскочив от Виктора Львовича, Раста влетела ладонью в стекло, изо всей силы и с набранным в прыжке немалым ускорением.

— Тише, терпи, Расточка, надо промыть, потом к медсестре, перевяжем. Не сгибай только ладонь, — приговаривал Сиф потом уже на ходу, — а то вгонишь осколки глубже.

Каша, растерянный и несчастный, и обеспокоенный физрук спешили за ними. Урок был сорван, по меньшей мере, на четверть часа.

Раста всхлипывала, но послушно сунула руку под слабую струю воду. Девочка была напугана и плохо, наверное, осознавала, что происходит. Сиф стоял рядом, крепко держал за плечо — вдруг сознание потеряет от испуга? — и глядел на руку. Санинструктором он, конечно, никогда не был, но видел на своём веку столько ран, что сейчас он больше опасался обморока от испуга, чем от боли. Боль, он знал, отключает голову только в самом экстренном случае, когда человек уже вовсе не может терпеть.

Убедившись, что большинство крупных осколков смыто, Сиф всё так же силком потащил Расту в медкабинет. Девочка вела себя очень тихо, ничуть не удивляясь спокойным и уверенным движениям Сифа, который отобрал у медсестры баночку с перекисью и вату и сам аккуратно обрабатывал рану. Расте ощущала, конечно, как жжёт руку, но всё вокруг словно покрылось туманом. От всех органов чувств до мозга, а оттуда до сознания, которое располагалось где-то отдельно, сигналы ползли со средней скоростью улитки на склоне знаменитой горы Фудзи.

Залив порезы приличным количеством перекиси, Сиф наложил мазь и принялся бинтовать. Руки работали твёрдо и споро, совершая движение, которое хорошо знали, и не отвлекаясь на разум. Если внутри Сиф четырежды за секунду успевал выругаться и вздрогнуть от мысли, что переживает сейчас Раста, то внешне мальчик был идеально спокоен. Он знал, что твёрдые руки здесь главное.

"Спец... Ты что, по всему на свете спец? Даже по врачебному делу?" — хотела спросить Раста, глядя на руки, мелькающие вокруг её ладони. Отчего-то было ясно, что Спец делает перевязку отнюдь не впервые в жизни. Медсестра за его спиной тоже глядела и не подавала никаких советов, видя, что мальчик знает, что делает. Раста хотела спросить, открыла даже рот, но не спросила, только задышала чаще — как будто воздуха внезапно в комнате стало меньше. Девочка ещё увидела, что на пороге мнётся серый от беспокойства Каша, а потом лёгким туманом медленно-медленно заволокло всё кругом, скорость мыслей устремилась к нулю... Ещё какое-то время Раста ощущала себя отрезанной от всего существующего мира, затем зрение вернулось, и она обнаружила себя аккуратно посаженной на кушетке всё в том же медкабинете. Спец исчез, как дым. Каша сидел рядом и держал стакан с водой.

— Спец руки мыть. Он только потом заметил, что весь в твоей крови испачкался. Когда бинт тебе запачкал, — кивнул на красные следы на повязке Каша.

Раста зябко обхватила себя руками, стараясь при этом не потревожить забинтованную ладонь, отчего пришлось касаться плеча только запястьем.

— Холодно, — пожаловалась девочка, взяла у Каши воды и отхлебнула, невольно лязгнув зубами по краю стакана.

Вошёл, бесцеремонно подвинув Виктора Львовича, Спец и сел рядом. Раста слабо улыбнулась ему, с благодарностью вспоминая удивительно спокойные движения. Она была "боевой девицей", как выражались учителя, да и медициной не так давно увлеклась — и понимала, что, начни Спец охать и хвататься за голову, было бы ей сейчас сильно хуже. К тому же под натиском холодка мази из ладони потихоньку уходила боль, и это принесло девочке несказанное облегчение.

— Холодно? — спохватился неожиданно Спец. — Тогда давай я тебе куртку принесу. Или лучше пойдём в холл, ляжешь на диване. Чего сидишь тут под цвет стенки, — он кивнул на бледно-зелёную стену медкабинета. — Каша, давай, аккуратно её транспортируем.

— А насколько сильно порезалось-то? — неожиданно подал голос Виктор Львович, о котором все уже благополучно забыли. Обращался он к медсестре, хотя в происходящем она почти не принимала участия.

— Три неглубоких, но длинных пореза, — отозвалась женщина, косясь на Спеца. Тот даже не заметил, помогая Расте встать.

— Виктор Львович, можно мы сейчас с Растой... с Надей посидим, пока она оклемается? — попросил Каша. Раста слабо хихикнула: такой просящий тон был у друга.

Виктор Львович их просто отпустил с уроков, наказав проводить Расту до дома, чтобы с ней ничего не случилось по дороге.

В холле Раста села, закуталась в своё пальто, которое принёс Спец, здраво рассудив, что его джинсовка для этих целей подойдёт меньше. Потихоньку девочку перестал колотить озноб, боль из ладони почти ушла, и Раста сделала утешительный вывод, что жить можно. К тому же в такой компании, как сидящие рядом с ней Каша и Спец.

— Ты здорово в перевязке разбираешься, — сообщила она Спецу, когда наскучило лежать молча.

— А я в мае уезжаю, — невпопад ответил Спец, чьи мысли, судя по всему, были очень далеко отсюда.

— Куда-а? — огорчилась Раста, которой постепенно овладевала мысль, что к началу следующего урока она точно сможет встать и потащить друзей к себе в гости. Было даже обидно лежать и ждать, пока в ушах совсем перестанет звенеть.

— К родственникам, — нехотя ответил Спец, вертя на руке свои большие часы. — С опекуном своим.

— А где у тебя родственники? — тут же поинтересовался Каша, наверное, уже прикидывая, можно ли как-нибудь набиться в попутчики. У него был опыт автостопного передвижения — правда, всего лишь от деревни, где он проводил лето, до ближайшего города и обратно, — и иногда его, что называется, "пробивало" на желания отправиться в какое-нибудь дальнее-дальнее путешествие.

— Я же не местный. В Забол едем, — неожиданно произнёс Спец. Раньше он избегал таких разговоров, и теперь Раста удивлённо на него уставилась.

— Подожди, а как же война? Она вас не затронула? — спросила она, вспоминая, как Спец всегда отшучивался про своих родителей, что "они жили долго и счастливо и умерли в один день".

— Родители жили долго и счастливо, — повторил свою обычную фразу Спец и вдруг, сглотнув, пояснил: — Наверное — долго... И совершенно точно — счастливо. И умерли в один день под артобстрелом нашего района.

Слова прозвучали совершенно обыденно. Словно Спец сообщил, что его родители погостить уехали. Раста даже не сразу поняла, что именно он сказал. А когда поняла — замерла удивлённо, стараясь за удивлением спрятаться от боли и жалости: Спец никогда не говорил о своём прошлом.

— И много у тебя родственников осталось?

— Так, немного. Я не знаю, — отвернулся Спец, в голосе которого проступала явственная досада, что он вообще так разоткровенничался. — Их поди разыщи.

Каша открыл было рот, чтобы ещё что-то спросить, но Раста поняла, что достаточно: ещё чуть-чуть, и Спец замолчит намертво, — и бесцеремонно шлёпнула Кашу по руке. Спец даже не заметил этого, уставившись на циферблат своих часов. Девочке показалось, что друг где-то далеко-далеко в своих мыслях.

— Но ты хотя бы ненадолго? — спросила она, натягивая своё пальто под подбородок, как одеяло.

— Без понятия. Недели на две. У опекуна командировка, вот и берёт с собой, — пожал плечами Спец, отрывая, наконец, взгляд от часов. — А то куда я?

— Жа-алко, — огорчённо протянула Расточка и пояснила: — Я хотела с вами гулять побольше — так тепло ведь будет...

— Нагуляемся ещё, — вступил в разговор Каша, видя, что Спец не торопится отвечать. Тут, прерывая неуютную заминку, прозвенел звонок, и холл быстро наполнился школьниками, часть из которых устремилась к трём друзьям.

— Надо было сваливать раньше, — резюмировал Каша, пока Раста в сотый раз отвечала, что рука почти не болит, домой она пойдёт, а Каша со Спецом — с нею, а Виктор Львович отпустил. Вопросы задавали в различных вариациях и комбинациях, но суть была на редкость скучно-одинакова.

— За чем же дело стало? Свалили сейчас, — сделал встречное предложение Спец, оживая обратно. Вернулся из своих мыслей в грешный мир и попытался здесь задержаться, ухватившись за разговор.

Но когда они вышли из школы, до дома Расты им показалось идти так неимоверно долго и скучно, что девочка сама первая предложила:

— А пойдёмте к прудам!

Оба друга, убедившись, что с Расточкой почти всё в порядке, охотно поддержали идею и немедленно свернули в извилистый и грязный по весне гаражный лабиринт, чтобы срезать дорогу. До прудов шли молча, изредка обмениваясь двумя-тремя короткими фразами ни о чём, но на месте, когда они стояли на берегу заросшего по отмели камышом и рогозом водоёма и подставляли лица ветру, их словно прорвало. Говорили обо всём сразу: о школе и о прогнозе погоды, о проходящих людях, о братьях Расточки, о планах на лето. Ветер принёс редкий в городе, почти не ощутимый запах свободы. Свобода переполняла всех троих и проливалась через край — на проходящих мимо людей, на сухой камыш, в котором шелестел ветер, на идущую крупной рябью воду... Это было само существо беспечной троицы друзей — свобода. Пусть не навсегда, пусть всего на пару минут — потом они вернутся в обычную жизнь, но всё же, всё же...

Тройка пёстро одетых беспечно смеющихся ребят привлекала свою долю внимания. Рослый Каша с буйной гривой до плеч. Раста, чьи расточки сверкали в тёмных прядях вплетёнными в них бусинками. Спец, которого она толкала в бок здоровой рукой, — невысокий, лохматый, в яркой рубашке и тёртых широких джинсах, которые с него не сваливались только чудом и благодаря широкому ремню.

Откуда-то, словно из-под земли, появилась ярко накрашенная женщина с микрофоном наперевес и глазами, словно сквозь прицел: стрельк-стрельк по сторонам. Нацелилась и торопливо, прямо по траве, зашагала к ребятам, вколачивая острые каблучки своих "шпилек" в землю. За женщиной тащился унылый детина с огромной камерой на одном плече и сумкой на другом, с покорностью идущего в поводу большого усталого мерина.

Раста скосила глаза на Спеца: тот отвернулся от приближающейся женщины, стараясь справиться с застывшим на лице угрюмым, незнакомым Расточке выражением. Девочка пихнула здоровой рукой друга в бок, и тот кисло улыбнулся в ответ, но пояснять ничего не стал.

— Добрый день, в эфире по-прежнему наша дневная программа "Эхо мнений", — подскочив к ребятам, затараторила заученный текст женщина, сверкая улыбкой в камеру унылого детины. У того вид был такой, будто он уже третий день без отдыха таскает камеру, сумку и микрофоны по парку, не имея возможности даже сесть на лавочку, перекусить сосиской в тесте или хотя бы минералки хлебнуть. Но он не возмущался, смиренно подпирая штатив камеры.

— Сейчас мы спросим у этих приятных молодых людей, прежде всего, кто они такие, нужно же представиться! — продолжила тарахтеть женщина, загораживая собой микрофон от ветра. Мужчине с камерой пришлось передвинуться, чтобы снова уместить в кадре все лица.

— Кто вы такие, ребята? — женщина сунула микрофон под нос Расте. Та слегка растерялась, но быстро взяла себя в руки, весело подмигнув прямо в камеру:

— А мы, господа хорошие, хиппи! — она встряхнула волосами, откидывая пряди от лица.

— А разве хиппи не... хм, исчезли? — сделала удивлённое лицо женщина, старательно занимая центральную позицию в кадре. Оператор, здраво рассудив, что зрители видят это лицо каждый день и хотят чего-то новенького, осторожно и незаметно перевёл камеру так, чтобы крупным планом была Раста.

— Ничего мы не вымерли! — весело возразил Каша, заглядывая в камеру. Он тоже обладал колоритной и яркой внешностью, поэтому оператор не возражал, хотя Расточка ему нравилась больше.

— Мы как грибы: олдовые, старые, то есть, хиппи исчезли, а мы заново выросли! — пояснила Раста, счастливо улыбаясь. "Если ты горишь, хочется, чтобы остальные зажглись от тебя", — вот и ей хотелось, чтобы ей улыбнулись в ответ.

— Тогда, дорогие хиппи, расскажите для наших зрителей, — стараясь вновь завладеть вниманием аудитории, заговорила корреспондентка, — в чём ваше счастье?

— Наше счастье? — Раста переглянулась с друзьями, подставила лицо и ветру и честно ответила, жмурясь от удовольствия: — Наше счастье — наша свобода! А наша свобода — в нас самих!

— Свобода? — озадачилась корреспондентка. Ей хотелось чего-нибудь поконкретнее или, ещё лучше, поскандальнее. Особенно от хиппи — под этим словом, правда, обычно объединяли любых "неформалов", а не только юных и ещё только разбирающихся в собственном движении "детей цветов". Но она мужественно принялась развивать тему: — То есть, хиппи по-прежнему выступают за мир без границ и законов?

— Мы не выступаем. Мы живём, — поправил Каша неожиданно серьёзно, вздохнул и объяснил, со своим непередаваемым пафосом в глазах: — Свобода — это... когда ветер подхватывает тебя и кружит, как сорванный с ветки лист. Когда природа вокруг тебя не тяготится присутствием человека, а человек не заставляет её приносить ему выгоду! Свобода — это когда ты счастлив просто оттого, что ты и твои друзья есть на земле, оттого, что ты можешь сделать мир вокруг чуточку прекраснее...

Каша не стремился к патетике. Он просто так говорил — и так верил. На самом деле. "На полном серьёзе". Если Спец просто любил говорить "по-книжному", вполне осознанно, то Каша — он так просто жил.

Вокруг друзей плескался ветер, который принёс им запах свободы. Счастье, обычное счастье четырнадцатилетних подростков, отражалось в пруду, в небе, в проходящих мимо или останавливающихся из любопытства людях, в усталом операторе с камерой. Раста, Каша, даже Спец улыбались, смеялись, что-то поясняли, с упоением вдыхая щекочущий где-то под сердцем запах свободы.