История первая: Письмо Великого Князя

Слова подбирать трудно. Но всё-таки ты нарушаешь молчание:

— Раст... Да, навкино молоко, я понимаю, что это похоже со стороны на идиотизм — чувство долга по отношению к опекуну. Но я должен быть рядом. Ты же, случись чего, будешь рядом с... со своим дедом?

Неопределённое, неуверенное молчание. Обвинять легко, понимать сложно. Но Расточка на то и Расточка, что старается.

Тебе становится совестно.

— Буду, — наконец чуть слышно роняет в тишину Раста. Ты переводишь дух.

— Вот и я — буду. И мне никакого дела нет, военный он, гражданский — да хоть сам Великий князь, — ты невольно улыбаешься. С князем у тебя тоже не самые обычные отношения. — Понимаешь, Раст?

— Наверное, — неуверенно отвечает она.

Жарко. И зябко — одновременно. Внутри что-то холодит, а солнце бессердечно жарит непривычную кожу. Ты отодвигаешься вместе с креслом чуть в сторону, в тень от затянутой вьюнком перегородки с соседним балконом. Там, кстати, уже номер Великого князя.

— Спец... ты поэтому и Спец?

На этот вопрос можно ответить по-разному. Но ты до смерти боишься разрушить такую хрупкую сейчас дружбу и не рискуешь рассказать всё:

— Поэтому.

Но совсем молчать невмоготу, и ты добавляешь:

— Ты же знаешь, что я к опекуну на работу мотаюсь.

Неопределённо-протяжное "угу" в ответ.

— Так ведь не на работу, Раст... На службу.

Слова прозвучали двусмысленно, но Расточка, кажется, не заметила правды.

— И тот... Кот? Ну, который тебя до метро подкидывает...

— Ну да, оттуда.

У Расточки появились вопросы. Это хорошо, и на душе становится легче. Наверное, всякий знает, какое это наслаждение — вскрыть нарыв тайн в вашей дружбе. И отвечать. И объяснять. И тебя — понимают, если и не полностью, то хотя бы принимают твои ответы.

— А сегодня утром? Это ты был?

— Ну а кто ещё? — вспоминаешь ты ответ Крёстного на твой собственный вопрос.

Еле слышно шелестит в трубке чужой вздох. Это сложно для Расточки — принимать друга таким, непривычным... Но она честно пытается.

— Ясно...

— Ну вот так вот, — ты замираешь, решая, что ещё сказать. Потом добавляешь осторожно: — Ты Каше расскажи.

— Хорошо.

— Ты не обиделась?

— На что? — по голосу слышно, что обиду Расточка прячет даже от самой себя.

— На то, что я... не рассказывал вам ничего.

— А почему? — просто спрашивает она.

Ты тянешься к остаткам булки, и пугливые воробьи прыскают в стороны. Голубь тяжело взмахивает крыльями и перелетает обратно на перила. Солнце скрылось за тучу, налетел прохладный целительный ветерок. Подставив ему лицо, ты вздыхаешь и медленно, подбирая каждое слово, отвечаешь:

— Потому что я хочу мира. А про войну думать — нет.

Там, в Москве, Расточка в это время спрыгивает с подоконника, совсем отбив себе пятку, и хромает к табуретке. Садится, обводит стол рассеянным взглядом, берёт овсяное печенье и крошит его пальцами. Крошки сыплются обратно в вазочку, словно песок. Кушать не хочется.

— Тебя опекун нашёл в Заболе, — скорее утверждение, чем вопрос.

Впрочем, несложно догадаться.

— Да, здесь.

— Тогда ясно.

Интересно, что же ей ясно?

Впрочем, следующий, вытекающий из этого вывод она всё же не делает, хотя подсознательно именно его ты и ждёшь. Но всё-таки ей даже в голову не может придти, что Спец, пусть и "Спец по мировому лиху", — может быть связан с войной и армией куда плотнее, чем просто случайно, через опекуна.

"Да, я "сын полка", я вырос на войне", — сейчас ты можешь ей так ответить и не испугаться, что сделаешь этим что-то непоправимое. Это ведь логично. Это вытекает из вышесказанного, почти однозначно. Но Расточка не спрашивает. А вот сам, первый сказать ты не решаешься, потому что если не спрашивает — значит, и не примет.

В стеклянную дверь за твоей спиной стучит костяшками пальцев командир. Ага, значит, пора закругляться. Если честно, ты это делаешь всё-таки с некоторым облегчением:

— Ну ладно. Ещё раз с Пасхой тебя. Мне пора.

— Ладно... — задумчиво тянет Расточка.

— Каше привет. Надеюсь, и он не обидится... Ну, пока.

— Пока.

— Удачи.

— Тебе тоже.

Беседа так может продолжаться бесконечно, поэтому ты просто нажимаешь на красную трубку и кладёшь горячий телефон на столик рядом с разлохмаченными остатками булки. Переводишь взгляд на балконные перила, но голубя там уже нет, улетел по своим голубиным делам.

— Сиф! — приглушённо, через дверь доносится до тебя голос полковника Заболотина-Забольского, твоего опекуна и командира.

— Иду, ваш-скородие, — ты поднимаешься, убираешь телефон в карман брюк, последний раз глядишь на город и уходишь с балкона.

Там, за тысячи километров от тебя, Расточка задумчиво грызёт печенье и глядит на опустевший, обездушенный без твоего голоса мобильный телефон. И хочется его раздолбать об стену, чтобы он не был таким молчаливым. А ещё хочется плакать. Положить руки на стол, уткнуть в руки подбородок, глядеть в никуда и тихо плакать.

На кухне появляется дед, садится рядом с девочкой и внимательно глядит на неё.

— Деда...

— Чего, Надь?

— А если друзья что-то скрывают... Они не друзья больше? — верить Расточке в это не хочется. Но всё равно обидно и больно стало после разговора со Спецом.

— Смотря что, — дед странно усмехнулся на это. — Я ведь тоже твоей бабушке далеко не всё рассказывал.

— Ты-то понятно, ты разведчик, — пробурчала Расточка.

— Не без этого, — старик приосанился и улыбнулся. — Как-никак, тридцать пять лет армии отдал. И там много всякого было, Надь. И такого, чего я твоей бабушке так и не рассказал. И не расскажу, наверное.

— Почему?

— Обещал. Военная тайна и всё такое.

— Но уже сколько времени прошло... Уже всё давно известно! — Расточка на какое-то время отвлеклась от своих проблем. Голос у деда всегда был такой, что невольно слушать начинаешь. А уж когда он пел с друзьями или женой...

— Может, и известно, а может, и нет, мало ли, что я видел. Но подписку и слово давал, Надь.

Расточка выпрямилась и снова вгрызлась в печенье. Мысли обратно перескочила на друга.

— А Спец ведь не давал.

— Откуда ты знаешь?

Невольно поперхнувшись, Расточка отложила печенье, дотянулась до графина с водой и запила из горлышка. Отдышавшись, подняла взгляд на деда и спросила удивлённо:

— Ну как... Спец же не военный! Он... Он не может быть военным!

— Что значит — не может? — уловил дед фанатичную убеждённость, а вовсе не уверенность в голосе внучки.

— Он... Он же Спец. Он же хиппи! Он бы сказал, зачем скрывать! — и Расточка прикусила губу, вспоминая, что об опекуне своём Спец тоже не говорил до сегодняшнего дня. Снова кроша пальцами печенье, девочка сморгнула пару раз и добавила решающий, на её взгляд аргумент: — Да и какой военный в четырнадцать лет?.. Ну, в пятнадцать. Это только кадеты, но он же с нами учится...

Дед ничего не ответил — да даже если бы знал что-то, всё равно не сказал — и вместо этого поднялся и поставил набираться электрочайник. Зажурчала струя воды, словно на мгновенье в московской квартире откуда-то взялся лесной ручей. Расточка какое-то время вслушивалась в этот звук, но наваждение быстро исчезло, растворившись в обыденных звуках: в тиканье часов, чуть слышном гудении лампы под потолком, хлопанье соседской двери...

Дождавшись, пока чайник наполнится до половины, дед поставил его греться и снова присел рядом с Расточкой. Девочка повернулась к нему, надеясь на то, что умный дед уж наверняка ей даст какой-нибудь совет, но он только задал довольно простой вопрос:

— Что ты о своём друге знаешь?

— Что он мой друг! Иосиф Бородин... Спец. И что у него опекун — офицер... — Расточка добавила последние слова с усилием, ещё не привыкнув к ним, не смирившись.

— Да-а, много...

— Ну правда, разве можно сказать, что я о нём знаю?! Да всё почти!

— А вот представь, что не всё. Ты его бросишь тогда?

— Нет!.. Наверное... — на душе до сих пор было пакостно после разговора.

— Вот поэтому он и не говорил.

— Но я же не бросила!

— И слава Богу. В Пасху ссориться — последнее дело, — рассудительно заметил дед.

Чайник загудел, словно ракета готовилась к старту, пошумел некоторое время и выключился. Дед достал банку с чаем, заварочный чайник, положил щедрую горсть заварки в него и залил кипятком. Постепенно кухня наполнилась крепким чайным ароматом — и Расточке показалось, что стало как-то легче дышать. Плакать уже не так хотелось. Аромат, словно горячие струи душа, смывал обиду и "себяжаление"; чай, какие-то травы и даже медовые нотки плыли в нём — дед в своей банке постоянно мешал совершенно разные сорта, но получалось всегда вкусно и ароматно.

— Надюш, — разлив чай по чашкам, дед снова опустился на стул, — мы каждый день что-то новое узнаём о своих друзьях. Просто однажды — больше, чем обычно. Это надо ценить, а не задаваться вопросом "Почему сейчас?" — лучше поздно, чем никогда. Всему своё время, и время каждой вещи под солнцем, — и пояснил, видя недоумение внучки: — Это из Библии, из книги Экклезиаста.

— И как узнать — когда это время?

— Когда оно придёт. Время отвечать, хотя никто так и не задал вопроса. Ведь ты же не спросила?

Расточка снова, как в самом начале разговора, положила подбородок на руки и уставилась на поднимающийся над чашкой еле заметный пар.

— Деда, почему ты у меня такой умный?

Дед рассмеялся:

— А иначе не получилось как-то.

По кухне плыл совсем ставший травяным аромат, и вовсе расхотелось обижаться и гадать, отчего да почему. Дед спокойно попивал свой чай и думал о чём-то далёком — может, о прошлом.

Сейчас он почему-то ужасно напоминал Спеца.

Время с тихим шорохом сыпалось, словно песок в часах. Со спелым яблочным стуком упало куда-то на дно души понимание и сразу же провалилось глубоко-глубоко, только бы его не осмыслять — пусть уж лучше хранится в тёмном, укромной уголке до тех пор, пока не придёт его время. Время проклюнуться, тонким, упрямым ростком с клейко-сладкими листочками пронзить сознание, вырваться наружу большим уверенным деревом. Когда оно вырастет — тогда как раз настанет время спрашивать и время получать ответы. А до тех пор оно будет лежать где-то глубоко внутри, вызревая — медленно, постепенно, незаметно, как и любоё зёрнышко. Что это будет за дерево, Расточка ещё не знала. Мало ли что может вырасти из упавшего яблока — узловатый дуб или гибкая ива, смолистая сосна с рыжей корой, душистая, ярко-зелёная ёлочка или цветущая слива. А может, и разлапистая яблоня. Время покажет — когда наступит.

Надо только дождаться. Сейчас — подождать, пока позвонит Каша — он отводил близняшек к кому-то в гости — и всё ему рассказать и объяснить. Потом дождаться возвращения Спеца, потом — каникул, посиделок в глубине Сетуньского парка, арбатских прогулок и попрятавшихся по переулкам кафешек, где так хорошо сидеть большой компанией, когда за окном шумит летний ливень. Придёт время и запускать змея с большим, Спецом нарисованным пацификом у пруда, и ходить на бабушкины спектакли, и говорит, говорить, говорить... Только бы дождаться. Только бы все вернулись, все встретились, все всё поняли...

... — Деда! А ведь в Заболе сейчас нет никакой войны?

— Конечно нет. Откуда там война?

— И она никогда там не случится?

— Пока это будет зависеть от нас — не случится.

— От кого — от нас?

— А что, если в отставке — то уже не офицер, а немощный старик?

— Деда, я серьёзно!

— И я, Надь, серьёзно. Войны всегда заканчивали солдаты и офицеры, кто бы их ни начинал. Такая уж у нас служба.

... А за тысячи километров от деда с внучкой, вновь, как полтора часа назад, сидящих на кухне далёкой московской квартирки, фельдфебель Лейб-гвардии Иосиф Бородин взглянул на чирикнувший телефон и прочитал: "Будем ждать! Каша" — и улыбнулся, зная теперь точно, что вернётся. Что больше не надо думать о Расточке — и бояться.

Можно целиком посвятить себя службе. Благо, обязанностей и дел никаких, кроме почётного сопровождения Великого князя.

— Сиф!

Ага, а вот и обязанности с делами.

— Что, ваш-скородие?

— Сгоняй за Филиппом, куда он запропастился?

— Есть!

Если бы мир в этот момент затих — весь, разом, во всех уголочках земного шара от Владивостока до Японии через Украину, Британию и Канаду, — то он бы услышал быстрый топот, возвещающий, что фельдфебель Бородин, молодой человек пятнадцати лет отроду, иногда не в меру упрямый, а порою не к месту стеснительный, имеющий дома автомат Калашникова, куртку с рыжим пацификом и самых лучших друзей, какие только есть на свете, — побежал выполнять поручение полковника Заболотина-Забольского, своего горячо любимого командира.

05.03.2010 — 15.02.2012

http://samlib.ru/o/ososkowa_w_a

Читать дальше: "История вторая: Самый маленький офицер"

Читать дальше: "История третья: На склоне Немяна Тамаля"

Читать дальше: "История четвёртая: Здравствуй, Стая"

● Оставить комментарий (Автору очень важно знать, кто его читает!)