История первая: Письмо Великого Князя

Но на просьбы старых знакомых: "Пожалуйста, подмени того-то, всего на денёк!" — по-прежнему не мог ответить отказом.

Так уж повелось, "исторически сложилось", далеко не первый год уже.

Словом, жизнь совершенно не поменяется... До мая. Словно кто-то провёл невидимую, но жирную черту, рассёкшую будущее надвое: до и после. Хотел ли этого Заболотин или не хотел — его так никто и не спросил. Князь решил — князь сказал. А ему не откажешь.

Следом за полковником, тоже молча, шагал и Сиф. Казалось, он двигался на автопилоте, слепо и не думая, куда идёт. Споткнулся о порог, но сам едва ли это заметил — и вышел во двор, так и не поглядев по сторонам.

Заболотин почему-то не решился его окликнуть, только сбавил шаг и теперь шёл рядом. Но Сиф не заметил и этого.

Волга их дожидалась в тени разлапистой голубой ели. Сиф подошёл к "штурманскому" сидению, подёргал дверцу за ручку, словно забыв, что машина заперта. Потом спохватился, полез в карман за ключами. Искал долго, наконец, машина пикнула. Распахнув злополучную дверцу, Сиф скорым шагом обошёл волгу, плюхнулся на шофёрское место и будто механически, на одной привычке завёл мотор. Всё так же безмолвно, хотя вряд ли бездумно уставился перед собой. Но видел ли он ворота императорской виллы? Или — колонну машин на грязной дороге, уставших солдат, которые даже во сне не убирали руки с автомата, хмурых офицеров?..

Полковник захлопнул за собой свою дверцу, искоса взглянул на ординарца и на всякий случай пристегнулся. Водительские вкусы Сифа он знал и пренебрегать ремнём безопасности — мало ли! — не хотел. На его памяти ещё не случилось ни одного ДТП, но вот сейчас почему-то всё казалось возможным.

— Ну, к Управлению.

— Есть.

И снова в машине тягостное молчание. Сиф ведёт молча, придерживая руль левой рукой, и остервенело грызёт ноготь на большом пальце правой. Полковник барабанит пальцами по колену. В машине словно повис запах войны — тот букет "ароматов", который ни с чем не спутаешь: порох, гарь, кровь. С каждым вдохом молчание казалось всё тягостнее, но ни Заболотин, ни его ординарец почему-то ничего не говорили. Воспоминания были реальнее того, что виделось за стеклом: реальнее покрытой слякотью улицы, реальнее спешащих прохожих и ещё более спешащих автомобилей, киоска с мороженным на углу и фонаря с яркими наклейками объявлений...

Небо хмурило тучи, дворник шаркал метлой — но всё это исчезало в тени воспоминаний, словно серебристая волга из обычной машины превратилась в машину времени. Её шофёр и пассажир молчали.

— Припаркуйся где-нибудь, — велел, наконец, Заболотин, словно очнувшись ото сна, когда они затормозили на светофоре. Красный огонёк плыл в воздухе маленьким закатным солнцем, небо, пока они ехали, затянулось облаками, из которых вот-вот должен был повалить снег. Март в этом году выдался холодный. Весна всё ещё колебалась.

Сиф молча выполнил указание, аккуратно пристроившись рядом со съездом. Полковник некоторое время бездумно глядел на дорогу, потом встряхнулся:

— А может... Давай лучше домой, Сиф. Если я буду нужен в Управлении — свяжутся. Надо привести мысли в порядок.

Достав маленький компьютер, "наладонник", как его называли, полковник невольно подумал, что сам недалеко ушёл от ошарашенного новостью Сифа. И воспоминания в нём столь же охотно всколыхнулись, выбивая из колеи привычной жизни. Раньше он думал об этой поездке, как о лишь предполагаемой. Просто просьба одного высокопоставленного человека, о которой можно подумать на досуге. Теперь же — не открутишься, не откажешься, и верный ординарец, застыв, глядит перед собой, не решаясь нарушить молчание. Ещё утром это была призрачная поездка в призрачную страну, а сейчас — без пяти минут официально задокументированный визит в собственное прошлое.

В таком состоянии ему, Заболотину, в Управлении сегодня делать нечего, окончательно решил полковник, по удалённому доступу оставляя нужную запись в отчётном журнале. И Сифу тем паче.

— Трогай, — кивнул он юному ординарцу, и тот резко стартовал, разворачиваясь, чтобы вернуться на проспект.

Насупленные тучи, наконец, просыпались белыми хлопьями. Снег успел залепить лобовое стекло за считанные мгновения, прежде чем Сиф включил дворники. Небеса прорвало, словно сизую наволочку, и всё вокруг внезапно стало совсем зимним: проспект, деревья, крыши домов, тротуар и спешащие прохожие, пытающиеся укрыться от нежданной снежной атаки под зонтиками.

Пришлось замедлить движение, и Сиф с отвращением пристроился в конце колонны машин. Полковник глядел в окно, как на земле появляется пушистый белый ковер. А ещё полчаса назад офицеру казалось, что весна, наконец, наступила... Погоде нельзя верить на слово.

— Не март это, — недовольно проговорил Заболотин и резюмировал с непонятным выражением: — Февраль!

— Февраль! Достать... АК и плакать, — тут же отозвался Сиф, не думая — вырвалось заученно, услышанное от кого-то.

— Не читал ты классики, — укоризненно вздохнул полковник.

— Так точно, ваше высокородие. Это... Найдоха любил декламировать, — и мальчик смолк, сжавшись.

Заболотин-Забольский решительно свернул эту тему. Если Сиф начинает говорить про автомат Калашникова — это дурной знак, а уж вспоминать разведвзвод — совсем не к добру. Нечего дальше портить и без того тягостный день.

Сиф резко вывернул руль, сворачивая с проспекта во дворы. "Огородами" добираться до дома ему на мгновенье показалось быстрее.

Мимо проносились дома и лавочки, припорошенные теперь снегом. Как бешеные работали на переднем стекле дворники, сметая белые хлопья прочь, в зимний хаос снегопада. Сиф, пользуясь отсутствием во дворах машин, гнал решительно и быстро, и полковнику оставалось лишь поглядывать в окно на детвору, пытающуюся налепить снежков — а снаряды как назло в руках рассыпались — и начать войнушку. В Империи детям всегда прививалась эта странная любовь к военным играм — будь то "казаки-разбойники" в школьных лагерях, дворовые "разборки" или даже "настольные" турниры со специальными карточками. В детстве каждый второй мальчишка мечтает о военной карьере... С возрастом это проходит, но в снежки готовы играть все.

Попытки снежных баталий остались позади, и вот уже наплыла громада высотки, застывшей посреди чёрных, будто тушью на японских картинах очерчённых деревьев.

— Приехали, ваше высокородие, — Сиф стремительно затормозил, развернулся и чуть подал назад. Парковался он мастерски: с первой попытки, без единого слова, не возясь туда-сюда, а как приехал — так и встал. И ни разу ещё не задевал соседних машин... Может, оттого что предусмотрительные водители всегда оставляли место с краю пошире?

... Впрочем, под обстрелом водить посложнее будет. А именно на войне начинал шофёрскую карьеру — в случайных и неожиданных ситуациях — его лихой ординарец.

— Надеюсь, ты никого не задавил, казак, — слегка недовольно, но ласково проворчал Заболотин, выбираясь из машины, и, заметив, как резко похолодало, добавил: — Куртку надень, а то простынешь.

Сиф захлопнул за ним дверь, подхватил свою школьную сумку и куртку, запер машину.

— Не казак я, — буркнул он.

— А гонишь, как казак, — Заболотин взъерошил ему волосы. И Бог с ним, с уставом. Как был Сиф его воспитанником, так и останется. А фельдфебели там всякие, полковники — это так, временное. Сегодняшнее звание, не более. О человеке мало что скажет. Об отношениях в семье — тем паче, даже если семья эта — вечно занятый полковник и его ординарец.

Под густым снегом они дошли до дома и зашарили по карманам в поисках ключей. Правда, Сиф хлопал по карманам безо всякого энтузиазма, так что открывать дверь пришлось Заболотину.

Домофон вежливым электронным голосом сказал "Добро пожаловать" и напомнил вслед, что категорически не рекомендуется мешать двери закрываться, подкладывая перед порогом различные предметы.

— Видимо, дети совсем консьержу надоели, — вывел полковник. — Ты ведь не мешаешь двери закрываться, Сиф?

— Никак нет, — исчёрпывающе ответил подросток.

Дожидаясь, пока на этаж спустится занятый кем-то лифт, Заболотин принялся изучать висящие на стене объявления. Объявлений было немного и все, в основном, адресовались "милым юношам с пятого этажа" и были подписаны консьержем. В объявлениях предлагалось не шуметь, не кататься в лифте вверх-вниз просто так и не собираться громко голосящей компанией между этажами.

— Поймать и выдрать пару раз, — предложил объявлениям своё простое и испытанное временем решение проблемы Заболотин. Потом подумал, прикинул что-то и добавил: — А особо шустрых — в кадеты. Пусть направят свою энергию в полезное русло.

— Круты вы с ними, ваше высокородие, — только и заметил тихонько Сиф. Это, пожалуй, была первая его фраза за всю поездку домой, в которой не было строгой необходимости, обусловленной прямым обращением к нему полковника.

Лифт, наконец, прибыл и распахнул двери. В кабине стояли трое хохочущих мальчишек лет восьми, упивающихся в равной степени скоростью движения лифта и осознанием, что кататься без взрослых им категорически запрещено.

Увидев перед собой на этаже одетого по полной форме офицера, ребята перестали смеяться и тут же потянулись к кнопке ускоренного закрытия дверей, но эта попытка скрыться "с места преступления" оказалось безуспешной: полковник поставил ногу, и двери вновь разъехались.

— Так-так, — строго произнёс Заболотин-Забольский, входя в лифт. — Катаемся?

— Мы... — дети переглянулись и решили, что если не получается сбежать вместе с лифтом, то пора делать ноги хотя бы без него. Но просочиться мимо полковника им не удалось. Дожидаясь развязки, перед лифтом стоял Сиф, так и не надевший куртку. А в форменной рубашке с погонами он показался ребятам почти таким же грозным, как и старший офицер.

— Вы с пятого этажа? — спросил Заболотин, давая войти Сифу в лифт.

— Ой... С пятого, — признались мальчишки, отводя глаза.

— Родители сейчас дома?

— Нет! — ответ прозвучал подозрительно поспешно и единодушно.

— Ну... через два часа моя мама вернётся, — один из мальчиков храбро выдвинулся вперёд. — Только, пожалуйста, господин офицер, не говорите ей. Она расстроится очень.

— Не говорить, значит, ей? — переспросил Заболотин, на этот раз не препятствуя двери закрыться. Так никто не помешает.

— Не говорить, — с грозным офицером мальчики были очень покладистыми.

— А почему это, интересно, не говорить ей, что она должна была вам объяснить: просто так на лифте кататься не следует? Это уже вина твоей мамы получается, разве не так?

Ребята переглянулись, видимо, проклиная тот час, когда им вздумалось сегодня покататься на лифте. На их физиономиях читалось если и не раскаяние, то уж по крайней мере — нежелание больше вот так вот нарываться. И это уже обнадёживало, потому что на самом деле полковник сомневался в своих педагогических способностях, хотя их результат безмолвно стоял, прислонившись к стене лифта и сложив руки на груди.

— Тётя Аня говорила, — со вздохом признал, наконец, один из мальчишек и даже, собравшись с силами, уточнил: — И не раз.

— И? — полковник облокотился спиной о двери. Правда, существовал риск, что кто-то снаружи откроет лифт, но он был незначителен в это время суток. — Почему же вы не слушали? Может, думали, что она просто так это говорит?

Мальчишки удручённо молчали. Тут решил подать голос Сиф, который прекрасно понимал: либо мальчишкам достанется сейчас, либо ещё лет пять всему подъезду придётся терпеть их выходки. В своё время полковник крепко вбил в него, что кататься на лифте для развлечения нельзя, причём вбил тем самым способом, который пару минут назад предлагал объявлениям от консьержа.

— Может, просто отправить их извиняться перед консьержем, ваше высокородие? — спросил он.

Мальчики приуныли ещё больше. Наверняка, консьерж тоже грозился рассказать всё родителям.

— Неплохая идея, Сиф, — и, внезапно решившись, Заболотин отстранился от дверей: — Но у меня есть идея ещё лучше. Идёмте-ка, милые юноши, к нам. Посидите эти два часа спокойно.

Сиф пожал плечами. Он не представлял, что на уме у полковника, но уже давно привык не спорить. Кому охота выслушивать при посторонних: "Решения старшего по званию обжалованию не подлежат!"

Мальчики хотели было что-то возразить, но не решились. Полковник нажал кнопку одиннадцатого этажа, и лифт стремительно взмыл вверх. Несколько секунд — и они уже на месте.

Потоптавшись на этаже, ребята последовали за офицерами.

— Добро пожаловать, — Заболотин открыл дверь в квартиру и зажёг в прихожей свет.

Под бдительным присмотром Сифа мальчишки разулись и отправились в ванную мыть руки, Заболотин же тем временем колдовал в прихожей с тапочками для неожиданных гостей. Когда все ноги были в тапки обуты, руки вымыты, а гости слегка пришли в себя, Сиф повлёк ребят в комнату — чего торчать в коридоре.

Мальчишки во все глаза разглядывали квартиру, разве что рты не развевая. И было, чему дивиться — за неполные шесть лет в комнатах скопилось много чего интересного. Полковник часто в шутку называл квартиру "Дом-музей рода Заболотиных".

большой комнате, куда провёл неожиданных гостей Сиф, всю стену покрывали фотографии. На самых древних степенно сидели в окружении семьи офицеры в мундирах времён правления Дома Романовых. Да и вообще среди запечатлённых людей преобладали военные — различных времён, с вековым разбросом. Рядом с каждой фотографией была прикреплена аккуратная белая бумажка — подпись: когда фотография была сделана и кто на ней запечатлён. Часть таким образом подписанных карточек принадлежала к дореставрационным, советским, временам, но из них лишь несколько датировались до 1940-ых, и бо́льшая их часть была взята, на самом деле, из личных дел арестованных за "антибольшевистскую пропаганду" — хотя как надо было выделиться, чтобы у закрывающего глаза аж на целую "белую" Сибирь государства, которое к каждому процессу относилось весьма щепетильно в силу пристального внимания ближайших соседей, лопнуло терпение?.. Впрочем, Заболотины испокон веков слыли людьми принципиальными, горячим и умели, если хотели, быть очень громкими.

Остальные кадры, за редкими исключениями, относились к военной хронике. А с портретов, сделанных после Реставрации, уже глядели на юных гостей офицеры новой Империи, и почти под каждой карточкой значилось: "19** (на последних — 200*) г. Заболотин тот-то вместе с...". Только под хроникой трёх лет Забол-Выринейского конфликта мелькали в подписях другие фамилии. Множество лиц, и почти все печально украшены чёрной ленточкой.

К военным фотографиям — что времён Великой Отечественной, что имперских "пограничных конфликтов" — ребята чуть не носами прилипли, поражённо разглядывая офицеров и простых солдат, запылённых, перевязанных, но решительных и заставляющих себя улыбаться фотографу — если, конечно, то был намеренный портрет. Когда же мальчишками, в процессе обхода "фотогалереи", была обнаружена дверь в следующую, меньшую, комнату, обставленную как кабинет, где фотографий было меньше, но зато на стене, под портретом Государя, висела настоящая наградная сабля в ножнах, — восторгу ребят не было предела. Они побаивались без спросу взять оружие, но глазами его прямо-таки поедали, тихо, но остро завидуя хозяевам квартиры, один из которых со скучающим видом застыл на пороге, разглядывая висящую у двери фотографию. Ничего интересного: сгрудились у стога сена голоногие деревенские ребята, среди них — черноволосый, кудрявый, ничем не выделяющийся из компании мальчик. Будущий герой Забол-Выринейского конфликта, а тогда — просто верный друг всех деревенских мальчишек, который никогда не кичился своим дворянством — и остальные ребята волей-неволей тоже об этом забывали. И никакие чины и звания дружбе не мешали...