У аристократика были не по-юношески сильные руки, пусть и холеные, умащенные лучшими притираниями, как у придворной модницы. И хорошая выдержка, это стоило признать. Столкнувшись с бешеным напором, блондин упер в пояс левую руку, встал, как скала — ни шагу назад — и сосредоточился на стремительной работе клинком, гася серию атак мастера фехтования, контратакуя в ответ. Искры теперь сыпались огненным дождем, сталь гремела на разные голоса, от глухого стука до пронзительного визга. Хотя солнце еще только взбиралось по небосводу, и царила приятная утренняя прохлада, рубашки бойцов промокли насквозь от пота. Изысканная прическа блондина пришла в сущий беспорядок, сабля бретера срезала один из локонов, благо те были хорошо залакированы и давали прекрасную опору клинку.
Какая-то дама с громким стоном демонстративно и трагически лишилась чувств. Заметались слуги, заботясь о госпоже, прочие зрители не отрывали взглядов от арены. Напускное безразличие публики слетело, как опавшие листья на ветру. До воплей в голос и скандирования 'убей!', как у простонародья, не дошло, но победу юному боному желали уже в голос, без стеснения. И, разумеется, продолжали ставить на смерть и увечья.
Рубка пошла жестокая, аристократик закрутил саблей параллельно земле, вытягивая руку почти на всю длину, стараясь достать бретера то поверх, то ниже более тяжелого двуручного клинка. Не добившись успеха, резко, без перехода сменил манеру боя и атаковал ноги, да так, что едва не подсек сухожилия. Отразил глубокий выпад, нацеленный в переносицу, снова перенес клинок налево и ударил снизу вверх, наискось. Брызнула кровь, обильно, играя на солнце красивыми карминовыми оттенками круглых капель.
Бретер отступил назад, отяжелевшими шагами, подволакивая ноги, опустил клинок так низко, что сабля загребала песчинки. Рубаха на животе разошлась эффектным разрезом, словно бритвой провели, кровь стекала за кожаный пояс. Блондин тоже отступил, дернул рукой, стряхивая кровь с клинка.
Мастер фехтования посмотрел ему прямо в глаза, и увидел в глубине синих зрачков страх. Настоящий, неподдельный. Значит, аристократик все понял. Почувствовал тот момент, когда бретер вскинул саблю в, казалось, безнадежной, неудачной попытке парировать, и холодное острие легко, словно пушинка — незаметно для публики! — скользнуло по шее блондина, там, где под тонкой кожей бьется главная жила. Скользнуло, не оставив ни царапины, даже следа на пудре, что избавляет кожу от плебейского потного блеска.
Противник был убит в третий раз, но теперь, в отличие от двух предыдущих, он это понял. Осталось посмотреть, какие выводы сделает напудренный боном. И есть ли в душе юнца хоть какие-то понятия о благородстве. Говорили, что да, и сейчас это предстояло проверить.
— Достопочтенный господин... — бретер поклонился, держа саблю как можно более неловко и не спуская косого взгляда с противника. — Я надеюсь, вы получили удовлетворение?
Левой рукой он зажал рану, чувствуя, как теплая жидкость продолжает сочиться меж пальцев. Некстати подумалось, что правильно сделал, сняв перчатки, иначе сейчас одна из них оказалась бы непоправимо испорчена. И еще мысль пробежала вслед за товаркой — вот, случился шедевр фехтовального мастерства, о котором никто не узнает и никто не оценит. Наносить смертоносные удары — это высокое искусство, однако получить строго отмеренную рану, которая будет очень впечатляюще выглядеть и притом не опасна для жизни... вот свидетельство подлинного мастерства. Бретер вытер со лба холодный пот, оставив кровавый мазок через пол-лица, и пошатнулся, отчасти из-за накатывающей слабости — кровопотеря то никуда не делась — отчасти от нахлынувшего понимания, как близко он сейчас разошелся со смертью. Пожалуй, ближе, чем когда-либо.
И никто ничего не заметил.
Трибуны бушевали, а дуэлянты сумрачно глядели друг на друга, ведя беззвучный диалог. Боном получил свою кровь, которой было вполне достаточно, чтобы смыть 'оскорбление' и честно рассказывать увлеченным дамам о победе над мастером фехтования с неподдельной грамотой почтенного, уважаемого братства. А еще получил незаметную и впечатляющую демонстрацию того, что его жизнь была в руках соперника.
Скрипя зубами от унижения, бретер склонился еще ниже. Ничего, это можно вынести, глубже поклоны — дольше жизнь. Он вынесет — и будет жить дальше, заботясь о том, о ком надлежит заботиться. Всегда наособицу, в стороне, и всегда рядом. Боном скривил губы и очень медленно, явно преодолевая себя, скупо кивнул. Переложил клинок под мышку левой руки, тряхнул кистью правой, изрядно уставшей после короткого, но жесткого боя. Трибуны рукоплескали благородному герою, изысканному победителю, который оказался безупречен и в бою, и в победе.
Надо будет потом зайти в храм, принести жертву Пантократору, подумал бретер. Свечи, молитвы, немного золота — много то нет — и все остальное, как положено. Каждому свое. Блондинчику, который оказался не такой уж сволочью, победа и слава. Безвестному фехтовальщику — жизнь и ...
Последнюю мысль он буквально задушил, избегая кинуть даже случайный взгляд на ложи. Ничем не выдать себя. Ни единым взглядом. Поклон достопочтенной публике, не забыть шаркнуть от слабости, а также пролить побольше крови на песок из ладони. Да, проклятый песок... этим утром немой свидетель многих смертей получил свою порцию красной жидкости, пусть и не так много, как ожидал.
Фехтовальщик не видел, как напудренное лицо светловолосого противника передернулось в гримасе нерешительного, запоздалого раздумья. Так возвращаются мыслями к уже принятому решению, проваливаясь в мучительное сомнение — а правилен ли был выбор? Не поздно ли все изменить? Бретер вообще плохо видел, сабля противника не прорезала брюшину, однако оставила длинный разрез, так что крови боец потерял достаточно. Перед глазами замельтешили туманные пятна, в ушах монотонно гудело, как будто арену окружил рой пчел. И только блестящая подготовка, а также многолетний опыт позволили мастеру вовремя заметить размытую тень, что мелькнула на самом краю затуманенного зрения. Дальше все сделали память рук и навыки, отточенные до совершенства многими тысячами повторений.
Металл пронзительно лязгнул, от лезвий полетели мелкие острые чешуйки, когда бретер встретил прямым блоком удар. Двуручный хват и более тяжелый клинок разбили вдребезги предательскую атаку. Бретер еще не успел осознать происходящее, а тело само провело выпад справа, обманный, чтобы враг потерял темп, заполошно вскинув саблю, уже непоправимо опаздывая. Затем шаг вперед с одновременным замахом над головой. И удар. У него есть красивое название — 'достойный поклон Смерти', однако в братствах его именовали просто — 'удача гробовщика'. Сверху вниз и наискось, с подшагом, доворотом корпуса направо и дополнительным усилением за счет легкого приседа. Очень простой удар, самый страшный из обширного арсенала боевых приемов. Требует хорошего клинка, потому что клинок нехороший имеет шансы поломаться о кости или доспех. И после 'удачи' лекарю остается мало работы, зато намечается прибыток у гробовщика, отсюда и название.
На молодом бономе, который вознамерился отхватить больше, чем было позволено судьбой, доспехов не имелось, а двуручная сабля бретера оказалась очень хороша. И юноша умер на месте.
Изящный клинок под одну руку с замкнутым эфесом сначала воткнулся кончиком в желтый песок, затем накренился и медленно упал, почти беззвучно. Тишина повисла над ареной. Кто-то лишился чувств, на этот раз по-настоящему. Скрипели доспехи замковой охраны, торопившейся к воротам, блокируя выходы с восьмиугольника. Песок арены жадно напитывался кровью, которая уже не хлестала — сердце жертвы остановилось почти мгновенно — а текла ровно и обильно, как из опрокинутого кувшина.
— А-а-а... чтоб тебя ... — прошептал бретер, выпрямляясь и крепче взявшись за рукоять, обтянутую шероховатой кожей. Боец отчетливо понял, что вписал свое имя в легенды. Но обойдется ему это дорого, очень дорого.
И легенда закончится прямо здесь, этим хорошим весенним утром.
* * *
— Господин?
Раньян очнулся от воспоминаний, молча повернул голову в сторону слуги. Руки в плотных перчатках остались недвижимы, едва касаясь рукояти меча с узким клинком и очень длинной рукоятью. Мрачный и траурный — черные волосы, черные усы и борода клинышком, черные перчатки, даже кожаная кираса под плащом, и та покрашена в черный цвет — воин походил на зловещую птицу, что нахохлилась в глубоком кресле.
Грималь шагнул вперед и протянул хозяину тонкий пергаментный свиток, перевязанный простой бечевкой. Лаконично сообщил:
— Из Города.
Раньян сорвал восковую печать, развернул свиток и прочитал несколько очень коротких строк.
— Она... — сказал бретер и замолчал, оборвав себя в самом начале фразы.
Пауза длилась долго. Слуга терпеливо ждал, привычный к тому, что хозяин, как правило, без спешки думает, а затем очень быстро действует. Однако в этот раз черноволосый убийца молчал слишком долго. Тонкая свеча в медном подсвечнике растаяла на четверть, бродячий монах за окном успел прочитать три полные молитвы с восславлением главных Атрибутов Пантократора, а Раньян продолжал смотреть в пустоту остановившимся взглядом. Как будто в чем-то сомневался. Или даже чего-то опасался.
— Беспорядки нарастают, — наконец вымолвил мастер. — Поминовение закончилось, грядет Турнир, и в столице неспокойно. Что-то будет... И она там. Наконец-то. Это добрая весть.
— Мы отправляемся? — позволил себе вопрос Грималь.
— Нет, — почти сразу отозвался Раньян. — Мы выждем несколько дней. Если кто-то следил за тобой...
Грималь возмущено вскинулся, но хозяин оборвал его готовую вырваться тираду коротким жестом. Слуга вспомнил, кто здесь кто и понуро закрыл рот.
— Если кто-то следил за тобой при помощи волшебства, — уточнил Раньян, и на этот раз Грималь понимающе кивнул, соглашаясь, что такое возможно. — Пусть думает, что вести незначительные и неважные. Мы выждем три дня. И после...
Бретер единым легким движением встал, подхватив меч. Качнул головой, еще больше напоминая хищную птицу, готовую впиться безжалостным клювом.
Грималь понял, что продолжения не будет, поклонился и вышел.
— И после мы, наконец, снова встретимся, — прошептал Раньян, машинально потирая вновь разболевшийся шрам на животе.
_________________________
[1] Чисто технически называть Раньяна 'дуэлянтом' не совсем верно, в описываемое время институт классической дуэли как таковой в Ойкумене только складывается. С другой стороны практика 'бойцов на замену' в разных версиях божьего cуда имеет давнюю историю, и бретеры в них активно участвуют, так что — почему бы и нет?
[2] Подлинная цитата из фехтовального наставления 1599 года.
Часть I
Наука боли
Глава 1
Бродяжка
На узкой двери, сколоченной из старых, изрядно поеденных древоточцем досок, зеленела металлическая пластина с кольцом на петле — и ручка, и молоточек одновременно. Судя по налету, покрывшему медь, кольцо не чистили самое меньшее пару лет, скорее всего дольше. Елена отступила на шаг и еще раз внимательно осмотрелась. Дом больше всего походил на старую, заброшенную крепость, точнее маленькую крепостицу. И меньше всего на школу преуспевающего фехтмейстера.
Женщина оглянулась в сторону Улицы Вольных Клинков, где уже зажигали веревочные и восковые факелы на фонарных столбах. А рано здесь включают ночное освещение! Елена вдохнула сырой запах близкой реки, амбре в причудливых пропорциях смешало богатейшие оттенки дохлятины и прочего мусора. Надо было решаться. Решаться категорически не хотелось. Теперь, в финале долгого и тяжелого пути Елену охватила робость, как перед экзаменом, к которому едва-едва готова. Ей овладело стойкое ощущение, что ничего хорошего за дверью не ждет. Прямо-таки совсем ничего.
Прикусив губу, женщина стукнула кольцом о пластину. Вышло слабо и жалко, отчасти из-за слабенького, нерешительного удара, отчасти потому, что кольцом долго не пользовались, оно буквально приклеилось к петле из-за уличной пыли, сцементированной сыростью. Прикусив еще сильнее, мало не до крови, Лена стукнула опять, изо всех сил. На этот раз вышло достаточно громко. И ничего не произошло.
За спиной раздался шорох, будто мышь в углу пробежала по сухим листьям. Лена обернулась, как раз настолько быстро, чтобы заметить, как несколько вихрастых маленьких голов убрались по укрытиям, втянулись, как улитки в раковины. Похоже какие-то дети, следившие за непрошеным гостем. Елена встала на пол-оборота к двери и припомнила, что детей здесь нет. Есть маленькие взрослые, которые должны как можно быстрее подрасти и тянуть рабочую лямку наравне с большими в каждодневной борьбе за существование. Кстати, эту же самую борьбу Елена теперь ведет сама, причем в полном одиночестве. Кинжал под рукавом на левом предплечье, казалось, нагрелся сам собой, но женщину морозило от нервного ожидания. Встречу с фехтмейстером она представляла в самых разных видах, но только не так.
Новый стук кольца. Зеленоватые хлопья попадали на выложенную плоскими камнями площадку, что заменяла дому крыльцо, так что на этот раз металл прозвучал вполне громко и отчетливо.
Стук, стук, стук.
И снова ничего не произошло. Елена терпеливо ждала. Солнце садилось, на улицу легли долгие мрачные тени, ощутимо повеяло холодным ветерком. Спиной, затылком, всей кожей женщина чувствовала скрытые взгляды из каждой щели, дырки от сучка. За ней наблюдали и весьма внимательно, поэтому Елена порадовалась, что кожаная сумочка-кошель надежно скрыта под плащом и не мозолит чужие глаза.
Наконец за дверью послышался какой-то шум, слабо идентифицируемый из-за толщины досок, но свидетельствующий о некой жизни по ту сторону. С громким стуком отворилось маленькое, забранное частой решеткой окошечко на уровне лениных ключиц. Окошко больше всего походило на бойницу, расстояние меж прутьев отлично подходило, чтобы пропустить изнутри арбалетную стрелу. Лена сглотнула, понимая, насколько она сейчас открыта и уязвима.
— Чего надо? — глухо спросили изнутри. Голос был какой-то невыразительный, как лист, что полежал на сырой земле и потерял все цвета, а равно и перепонки между жилками.
Елена склонилась ниже, так, чтобы ответ не ушел далее решетки.
— Я ищу господина Фигуэредо по прозвищу 'Чертежник', — сказала она.
Пауза длилась с полминуты, может и дольше.
— А зачем? — недовольно и подозрительно вопросил бесцветный невидимка.
Елена задумалась, перебирая варианты ответа. Все ее фантазии об этом разговоре, так или иначе, крутились вокруг личной встречи с неведомым Чертежником. Беседа с пустотой, которая к тому же могла в любой момент закрыться на замок, не предусматривался, и женщина плохо себе представляла, что здесь нужно сказать.
— Меня послал Венсан Монгайяр, — она все же решилась взять быка за рога.
И снова пауза, но ... теперь казалось, что по ту сторону оконца сгущается недовольное подозрение.
— Ничего про такого не знаю, — отрезал голос, и бойница с лязгом затворилась. Прогремел засов, и Лена осталась перед наглухо запертой дверью, как перед неприступным замком.
