Финансы императорского двора пополнялись запутанными способами. Формально у правителя мира имелась обширная доля в налоговых поступлениях, а также право собирать взносы у Церкви 'на защиту земли и веры'. Практически же в силу многих причин живые деньги приносили главным образом личные владения императора, которых у семьи было не так уж и много. И конечно подати с проводимой раз в два года Великой Ярмарки. Прежним владыкам этого вполне хватало. Этому — нет.
Насколько поняла Елена, молодой император вознамерился организовать ни много, ни мало, аналог промышленной революции, серьезно подвинув традиционные цеха к выгоде так называемых ремесленных советов, которые одновременно осуществляли административную власть в городских районах. Декларировались справедливые взносы для подмастерий, возможность каждому заниматься любым ремеслом и менять занятие по личному усмотрению, прямая уплата податей мимо цеховой казны и так далее. А где-то на горизонте уже забрезжили контуры налоговой реформы с переходом от системы откупов к нормальной бюрократии.
Разумеется, вся реформация преследовала простую цель — расширить налогооблагаемую базу. Разумеется, значительная часть цехового сообщества сплотилась единой стеной, саботируя задумку самыми изощренными способами. Тем не менее, до определенного момента все катилось подобно старой телеге, криво, поминутно ломаясь, но все же в условно задуманном направлении. Потому что за императора встало немало разного люда, от разорившегося мелкого дворянства до низких, непривилегированных цехов, которые платили как 'высшие', а в остальном считались таким же быдлом, как могильщики, золотари и сборщики нечистот для дубильных мастерских.
— А что плохого в том, чтобы подвинуть цеха? — решилась уточнить Елена.
— А что хорошего?
— Ну, так нечестно! — Елена плеснула водой в подругу. — Вопрос на вопрос! Но скажу... — она задумалась на мгновение. — Когда человек свободен...
И тут случилась заминка. Елена поняла, что не может выразить все, что думает — элементарно не хватает речи. 'Буржуазная революция', 'мануфактуры', 'индустриальное общество' и множество иных понятий крутились у нее в голове понятными образами, могли быть высказаны по-русски... и все. Всеобщий язык Ойкумены, а также его многочисленные диалекты были попросту лишены нужных слов.
— Ну, хорошо, — улыбнулась Флесса, глядя как Елена разевает рот в немой попытке описать неописуемое. — Давай представим.
Она опустилась в ванне, показав изящные ступни, подняла и вытянула правую, любуясь новым браслетом на щиколотке.
— Как ты думаешь, сколько всего цехов на свете?
Елена опять задумалась.
— Ну, не знаю, — сказала она с явной неуверенностью. — Десятка три, наверное... Нет, с полсотни.
— Почти угадала, — хмыкнула Флесса. В обычном городе постоянно работают от двадцати до пятидесяти цехов. Смотря насколько город большой, и чем он занят. Если стоит на реке, значит там цеха рыбников и судостроителей. Если нет, значит, лесопилки, свиноводы и так далее. Угольщики, гончары. Понимаешь?
— Да.
Большой город, это другое дело, а полная цеховая роспись Мильвесса насчитывает сто тридцать два цеха.
— Ого!
— А ты как думала! Драпировшики, изготовители кошельков, переплетчики, хранители вин, красильщики в белый цвет, красильщики в синий цвет и все остальные тоже. Перчаточники, валяльщики войлока, кузнецы с гвоздями, кузнецы с подковами, еще пяток разных кузнечных занятий.
— И все это самостоятельные цеха?
— Конечно! Со своими грамотами, правилами, уставом. И самое главное, — Флесса назидательно подняла сложенные вместе указательный и средний пальцы, призывая к вниманию. — С точными, строгими правилами ремесла.
— Не понимаю. А, нет! Кажется, понимаю. Сколько чего мешать и все такое?
— Именно, — кивнула Флесса. — У каждого ремесла есть подробнейший свод, что и как должно делать, а чего делать нельзя ни в коем случае. Все учтено. Если это стальной доспех, то какой металл, где надлежит ставить клеймо и каким испытаниям подвергаются пластины. У тебя есть кольчуга?
— Нет.
— Покажу потом в арсенале, на каждой хорошей 'плетенке' всегда приклепана медная бляха с клеймом — где и какой мастер ее сделал. А если это хлеб, то в цеховых книгах описано как он печется, из какой муки, какого должен быть размера и веса каравай.
— А у муки есть своя роспись?
— Конечно. И так во всем. Когда ты покупаешь хлеб, то знаешь, что он будет надлежащего качества и веса. Когда заказываешь одежду, тебе не нужно ломать голову над ее качеством, потому что ткань поставлена цехом сукноделов. Любой цех следит за своими работниками, всегда бдит. И если кто-нибудь начинает жульничать, недовешивать, варить плохую сталь, цех его жестоко наказывает вперед всяких законов и судей. Ведь если работа негодная, за что требовать привилегии?
Елена крепко задумалась. С такой стороны оценивать явление цеховой организации ей не приходилось. И в словах герцогини имелся вполне определенный, сермяжный такой смысл.
— Но...
— Но?..
— Но ведь подмастерья, они же в аду живут, — нашлась Елена. — Годы в нищете, как рабы, пока не накопят денег на экзамен. Многие так и не собирают. Или приходится жениться на дочках мастеров.
— А тебе не все равно? — с великолепным пренебрежением отозвалась Флесса.
— Но это как-то... — Елена немножко разозлилась, понимая, что сегодня слишком часто тянет, попадает впросак и не может внятно парировать словесный выпад.
— Как-то, наверное, — согласилась Флесса, снова вытянув стопу и ловя золотой спиралью на щиколотке луч света. — Но скажи, а какое тебе дело до мучений какого-то подмастерья, которому приходится крыть страшную как убойная лошадь дочку старого мастера? Разве это твои заботы? Зачем жалеть того, кто тебя жалеть не станет?
Елена сложила руки ковшиком, набрала теплую воду и полила на лицо, зажмурившись. Кажется ее стройная картина архаичности цехов и прогрессивности буржуазно-демократических преобразований была... неполной.
— Продолжай, — попросила она.
Итак, молодой правитель, чтобы собрать в казну больше денег, играл в долгую, пытаясь на ходу пересобрать телегу, что худо-бедно катилась веками. И у него могло бы получиться, но... чтобы заработать много денег, вначале приходится тратить очень, нет, скорее ОЧЕНЬ много денег. Подкупы, продвижение верных людей, награждение должностями, раздача земель и привилегий — все стоило золота. Император занимал, занимал и занимал, влезая в долги. Кто знает, чем бы все закончилось в итоге, но тут в дело вмешалась сама природа. На Ойкумену обрушилась череда недородов. До опустошающего голода было еще далеко, однако денег в кошельках стало существенно меньше. Меньше денег, меньше налогов, худая казна. И это не считая повсеместных слухов о том, что Пантократор недоволен правителем, показывает миру свой гнев, чередуя летнюю засуху и бесснежные зимы.
И тогда Император сделал то, чего люди в здравом уме не делают никогда — взял несколько очень крупных займов у Острова. Для таких сумм требовалось серьезное обеспечение 'в натуре', то есть землей и правами откупа. Залогом стали последние на континенте обширные массивы леса и право сбора доходов от Великой Ярмарки. А Ярмарка — не корова намычала, но экономическое событие мирового масштаба.
Раз в два года сотни, тысячи купцов привозили товары со всей Ойкумены, а за купцами тянулись все остальные, как лесное зверье к живительному роднику. Здесь покупали и продавали, сколачивали огромные состояния и разорялись подчистую, роднились кланами и начинали кровную вражду на поколения вперед. Здесь можно было купить все, даже невесту или жениха из родовитой, но разоренной семьи, так что на каждой Ярмарке с десяток-другой богатых и незнатных выскочек обретали дворянство по праву брачных уз.
На две недели Ярмарки прекращались войны, ее территория объявлялась зоной особой подсудности, имущество торговцев охранялось страшными карами и огромными штрафами независимо от вероисповедания. По ходу события нельзя было судиться и принимать в залог имущество. Кроме того Мильвесс оплачивал купеческий постой (обычно торговец, остановившийся в доме, не платил деньгами, а брал на себя возмещение части домовых расходов).
Разумеется, Ярмарка приносила гигантский доход в виде сборов, которые традиционно взимал император и две трети оставлял себе. По традиции же эти деньги считались неприкосновенными. Они шли только в личную казну правителей, не участвуя в иных коммерческих операциях. Под залог лесов и доходов от будущей Ярмарки император занял у Острова в несколько приемов очень много золота, которое затем отказался возвращать.
Ну, то есть не сказать, чтобы отказался... Насколько поняла Елена, скорее это можно было назвать техническим дефолтом. А может временным банкротством. Император не сказал, что кому должен, всем прощает, нет, ни в коем случае! Просто денег-точка-нет, недород, вороватые откупщики, незапланированные расходы. Что же касается леса (который Сальтолучард уже расписал на десять лет вперед, готовясь серьезно обновить флот), то прежде чем отдать залог под вырубку, требовалось провести тщательную ревизию, заново оценить границы и так далее. А после завершения Ярмарки сгорела часть дворцового архива, где по несчастливому стечению обстоятельств погибли все записи, касавшиеся сборов.
Император эффектно вывернул пустые карманы и, фигурально выражаясь, посоветовал заимодавцам держаться, сохраняя хорошее настроение. А как только денег в казне прибавится, тогда конечно же оплата по всем счетам воспоследует без промедления! Кроме того император удвоил охрану, купил несколько наемных отрядов на постоянном жаловании, а также дозволил ремесленным советам формировать собственные дружины. И под конец сообщил, что намерен собрать отдельный совет для организации винной монополии короны. Островитяне оказались в типичном положении кредитора, перед которым всегда гостеприимно раскрыта дверь, но не кошелек. Это было нагло, это было рискованно, однако загнанный в угол хроническим безденежьем молодой император пошел ва-банк и сгреб все фишки со стола, надеясь провернуть реформации, прежде чем сумма недовольства приведет к настоящим потрясениям.
— Большие долги это уже не твои проблемы, а проблемы кредитора? — процитировала Елена, уже и сама не помня кого. — Но так ведь и отравить могут.
Определенно, ей все больше нравился этот молодой император, упорно гнувший вселенную под себя, несмотря на инерцию махины, что катилась тысячу лет по одной колее. Елена никогда не задумывалась над тем, что делает, как живет обитатель громадного дворца в юго-западной части Города. Он просто был, как солнце, море и прочие проявления природы. Небожитель, сразу и навсегда отделенный от всех остальных положением и происхождением, как высший приматор. И вот, оказывается, пока лекарка выживала, как придется, вокруг происходили такие удивительные вещи. Нет, конечно отголоски увлекательных конфликтов она наблюдала ежедневно в разных формах. Но подоплека оказалась увлекательна, как хороший детектив. И вызвала укол недовольства — ведь все это она могла бы узнать сама, если бы поинтересовалась. Если бы оглянулась на мир вокруг себя, оторвавшись от угрюмой борьбы за существование.
— Могут, — согласилась Флесса. — Но все непросто. Остров не единственный, кто дает в долг большие суммы в фениксах, многие континентальные приматоры зарабатывают на проценте. Император им тоже задолжал. Если правителя не станет, возникнут сложности, коллизии, споры об очередности выплат. Все конечно будет решаться за плотно запертыми дверями, но деньги есть деньги, и в таких спорах часто начинают умирать раньше срока.
— А разве император занимает не от лица короны? — удивилась Елена. — Выходит, он пишет расписки сам за себя, как частное лицо?
— Не ломай голову, — отозвалась Флесса, качая ногой. Лицо герцогини помрачнело, как будто женщина корила себя за что-то. Словно ученица оказалась слишком умна, и учительница засомневалась в пользе уроке. Елена этого не заметила и продолжила рассуждать вслух:
— Значит, Остров попал в неприятное положение. Должник пошел в отказ, сделать с ним ничего нельзя, потому что не поймут другие кредиторы. А если долг не взыскать, это ущерб для репутации... И вряд ли повелитель рискнул броситься в такую авантюру совсем без поддержки. Наверняка у него есть какие-то союзники среди других приматоров, может скрытые.
— Хватит! — резко, жестко прервала Флесса, у которой быстро портилось настроение.
— Как скажешь, — согласилась Елена, не понимая, что могло так разгневать молодую герцогиню.
Под 'халатом' в Ойкумене подразумевалось что-то вроде длиннополой рубахи с короткими рукавами, чтобы можно было надеть перчатки с маслами и кремами для умягчения кожи. Формально халаты можно было расстегивать и застегивать, но поскольку шнуровка представляла собой типичное для этого мира адское плетение десятка-другого шнурков, надевали их, как правило, не мудрствуя, через голову. Елена запуталась в полотне, а когда выпуталась, герцогиня уже справилась со своей рубашкой, накинула пояс и казалась собранной, готовой к чем-то решительному.
— Я хочу, чтобы бы взяла у меня деньги, — глядя в сторону, упрямо сказала Флесса.
— Мы уже говорили об этом, — тяжело вздохнула Елена. — Я не возьму твоих денег. Одежда, хорошая обувь без украшений, да. Но не больше.
— Подарки, украшения, золото, — чеканно перечислила герцогиня, словно уже проигрывала диалог в уме и теперь лишь повторяла. — Ты должна взять у меня что-то.
Елена подошла к Флессе вплотную, коснулась кончиками пальцев подбородка герцогини. Провела выше, к скулам, чувствуя дрожь мельчайших жилок под гладкой кожей. Выше, к вискам, коснулась черных волос, пригладила шелковистые пряди. Провела по ушам, чуть розоватым и без проколотых мочек — у бономов были не в обычае серьги, аристократы чаще носили клипсы или сложные конструкции, которые накидывали петлями на основание ушной раковины.
— Если я тебя поцелую, это будет считаться, что я ухожу от ответа? — хрипло уточнила Елена. — Или...
Флесса сглотнула, едва заметно. Взяла руки Елены у запястий, сжала, отстраняя с твердой уверенностью.
— Да, — решительно сказала герцогиня. — Считается.
— Да будет так, — Елена шагнула назад, освобождаясь от рук Флессы. — Мы уже говорили об этом. Несколько раз. Я не возьму твоих денег.
— Но почему, черт возьми! — Флесса выпрямилась, как натянутая струна арбалета, Синие глаза метали молнии, так что Елене казалось — еще мгновение и в воздухе запахнет озоном от электрических разрядов. — Почему? Ты моя. Ты со мной. Миньоны, содержанки, куртизанки, слуги, все берут деньги!
Елена склонила голову, потерла переносицу. Неожиданная головная боль укусила за виски, тронула затылок острыми коготками.
— Именно поэтому, — глухо выговорила она в тоскливой безнадежности. — Потому что я не слуга. Не куртизанка.
Бесполезно. Все бесполезно. Флесса умна, очень умна. Опытна, даст миллион очков вперед лекарке в борьбе за что угодно. Она дочь властителя и с детства обучена править, выживать, купаться в интригах как акула в море. Но в ее мире нет такого понятия как...
