— А семья пажа?
— Она тоже поступила правильно. Нельзя просто так убивать членов благородной семьи. И началась война домов.
Значит, эта молодая женщина еще в ранней юности оказалась поводом для межклановой усобицы. Богатый жизненный опыт.
— Вы победили?
— Да. В первом же бою чуть не погиб мой брат. Тогда я еще любила его. И это был хороший урок.
— Ты простила отца?
— Нет. Но я его поняла. И училась у него.
— А я не понимаю этого... — честно призналась Елена.
— Семья, Люнна, семья, — очень серьезно и строго вымолвила Флесса. — Сюзерен оставит тебя без милостей и защиты. Вассалы и горожане переметнутся. Слуги предадут. Закон смолчит, император не заметит.
Елена скорчила гримасу, радуясь, что Флесса не видит ее лица.
— Но лишь семья всегда останется с тобой. Они преломят с тобой хлеб в нужде. Они прокормят в старости. Они похоронят и прочтут молитву, сделают гравировку на черепе в фамильном святилище. Только семья станет за тебя против остального мира. Отец был суров и жесток, за это я его не прощу никогда. Но сейчас мальчик давно в могиле, а я... я буду править сильнейшим герцогством западного королевства.
Елена почувствовала дрожь в руках, и отнюдь не от страсти или холода в комнате.
— Твоя очередь, — напомнила герцогиня. — Ты любила ее?
— Я... — Елена задумалась. — Не знаю.
Флесса ничего не сказала, и ее молчание звучало красноречивее любых слов. Немое обвинение в нечестности. 'Дашь-на-Дашь' подразумевала равный обмен.
— Действительно не знаю, — тихо сказала Елена, прижимаясь щекой к лопатке Флессы. Снова захотелось провести кончиком языка вдоль позвоночника, чувствуя чуть солоноватый вкус.
— Я спасла ей жизнь. Она спасла мою. Нам выпало так мало времени... Чего было больше, симпатии, благодарности? Или просто желания разделить опасность и тепло? Не знаю.
Слова появлялись сами собой, Елене было на удивление легко проговаривать то, о чем она прежде запрещала себе даже думать.
— Мне было очень больно, когда она погибла. И больно сейчас. Это любовь? Или грусть? Или потеря? Не знаю. Я никого прежде не любила. Не с чем сравнить.
Флесса помолчала. Затем спросила:
— Монеты на твоей шее... Это от нее?
— Да, они с ... — Елена в последнее мгновение решила не упоминать Пустоши. Еще не время. Придется открыться любовнице, это неизбежно, однако... не сейчас. Потом.
— ... издалека. Мы разделили с ней тяготы, жизнь и смерть.
— Обычай рутьеров-побратимов, — заметила герцогиня. — Твоя женщина была воином?
— Я расскажу тебе. Но не сейчас, — сказала Елена, и снова у нее вырвалось то, чего говорить не следовало. Это была некая вспышка, взрыв чувств. — Ее истязал тот мерзавец, который был у тебя в доме белошвеек!
Да будет вам известно, любезные господа, что женщина может удовлетворить потребности мужчины разными способами. И хотя может показаться, что сегодня мы испытали их все, позвольте разубедить вас.
Да утихомирьте ее, наконец. Просто сломайте этому животному ногу. Уверяю вас, оно сразу станет очень послушным.
Подайте мой особый нож. Друзья, приглашаю вас оценить старинное искусство pàtrean, сиречь резьбы на выделанной коже. К сожалению, мое умение пока невелико, да и материал оставляет желать лучшего, но я уверен, вы проявите снисходительность к моему несовершенству! Приступим.
Она склонила голову, закусила губу, чувствуя, как горячая волна идет вверх по телу, заполняя жаром кровеносные сосуды, обжигая сердце. Глупо, как глупо... Умолчать про Пустоши, чтобы сразу проболтаться о своем видении в бане с Шеной. Сейчас достаточно одного вопроса, и он обязательно последует! Флесса резко, порывисто развернулась, сминая и без того сбившуюся простыню, так, что послышался характерный звук рвущегося полотна.
— Никогда! — она обхватила лицо Елены, не как прежде, а с нежной тревогой, будто не хотела выпускать, боялась за подругу.
— Никогда не связывайся с Шотаном!!
— Он такой страшный?
— Страшнее нет никого, — все с той же серьезностью и тревогой выпалила Флесса. — Никого! Уж поверь. Меня защищают титул и семья. Тебя не защитит никто, даже я. Бойся его!
Она закрыла Елене рот дрогнувшими нервными пальцами.
— И больше ни слова. Не сейчас.
Лекарка сжала челюсти и сочла за лучшее промолчать. Ее длинный язык и без того почти довел до беды. Для себя она уже решила, что и свяжется, и не испугается. Но — потом. Тщательно подготовившись. Все обдумав и не совершая глупых, скоропалительных поступков.
Флесса провела рукой по лбу Елены, очертила край взмокших от пота волос над глазами.
— А когда ты спишь, у тебя печальное лицо, — внезапно шепнула она. — Всегда печальное.
— Ты смотрела на меня во сне? — улыбнулась Елена. — Как и я на тебя?
— Да.
Движения пальцев Флессы опять напомнили последнюю ночь на Пустошах, только перевернутую, как в зеркале. Тогда Елена гладила утомленное, чуть грустное, прекрасное лицо Шены. А сейчас Флесса разглаживала крошечные морщинки, как будто старалась дать подруге новый, счастливый и безмятежный образ. Елена перехватила руку герцогини, прижалась губами к ладони, потерлась щекой.
— Жаль, что тебе не пришлась по сердцу цеховая грамота,— шепнула Флесса, определенно стараясь отвлечь спутницу от мыслей о Шотане. — Я думала, ты будешь рада.
— Я рада.
— Тогда не понимаю... — чуть отстранилась Флесса, синие глаза полыхнули недоумением.
— Мне трудно объяснить, — Елена подбирала слова медленно, с тщанием. — Я готова была согласиться. Я хотела бы... Хотела. Но ты не дала мне выбора.
— Все равно не понимаю. Это же подарок!
— Флесса, милая, — Елена погладила любовницу подушечками больших пальцев по нежной коже на запястьях. — Я простолюдинка. Я горожанка.
Как легко прозвучали слова... 'Правду говорить легко и приятно'. Значит ли это, что в ней остается все меньше от человека с Земли? Становится ли она и в самом деле медичкой Люнной, человеком Ойкумены?
— И я знаю, что вы не дарите подарки такой ценности, — Елена отчетливо выделила голосом слово 'вы'. — Дворяне преподносят презенты. Одолжение патрона клиенту. Оно всегда обязывает. Я подумала, что ты снова хочешь меня купить.
— Глупая, — герцогиня тронула ногтем кончик елениного носа. — Чудесная Люнна... Это был подарок. Просто подарок. Тебе.
— Спасибо, — Елена спрятала лицо на груди Флессы. — Спасибо тебе...
Она не видела лица герцогини, но была уверена, что та улыбается.
— Ты впервые назвала меня по имени.
— Правда? — удивилась Елена. Начала вспоминать и действительно, похоже, так и было.
— Флесса, — повторила она, пробуя слово на языке, как дольку сладкого апельсина.
— Люнна, — отозвалась эхом герцогиня, гладя плечо лекарки по внутренней стороне до локтевого сгиба.
— Давай договоримся, — предложила Елена.
— О чем?
Они говорили так тихо, что сами едва слышали друг друга. Скорее угадывали смысл по глазам, по легчайшим движениям губ. По чувствам.
— Если между нами снова ляжет дохлая лошадь, мы поговорим об этом. Как бы обидно не было. Как бы ни хотелось разбить всю посуду. Сначала мы говорим, чтобы не осталось недомолвок.
Елена уже свободно, инстинктивно оперировала чисто местными речевыми оборотами, даже не задумываясь об этом. Флесса улыбнулась, едва заметно, краешками губ, и от того улыбка казалась особо милой, нежной.
— Хорошо.
Они поцеловались снова, легко, словно два перышка коснулись друг друга. Просто желая показать другой, сколь дорога женщина, что сейчас в объятиях. Просто чтобы убедиться самой — 'я желанна'. Флесса первой оторвалась от чужих губ, поднялась и села на углу кровати. Свеча почти догорела, слабый огонек порождал удивительную игру света и тени, подсвечивал обнаженное тело так, что Елена сжала челюсти до хруста в зубах, превозмогая желание устроить новый поединок сословий. Но для этого уже не оставалось сил. И одного лишь взгляда на холодно-отстраненное лицо герцогини было достаточно, чтобы понять — всякой вещи свое время. И час изысканных удовольствий закончился.
— Ты доверяешь мне? — спросила Флесса. Очень серьезно, очень весомо.
— Да, — Елена машинально подобралась, накинула край простыни.
— Я доверилась тебе, — с той же предельной, убийственной серьезностью вымолвила дворянка.
— И я не обману твое доверие.
Елена сглотнула, быстро моргнула, чтобы не осталось и следа от одной крошечной слезинки. Да, счастье быстротечно, все хорошее заканчивается. И эта чудесная, волшебная ночь, что едва не началась с убийства, тоже подходит к завершению. Остается наслаждаться каждой минутой. Пусть даже они утекают, как песчинки в часах, и осталось совсем-совсем немного.
— Верю. И речь не о том.
— О чем тогда?
Флесса чуть наклонила голову, словно прислушиваясь к чему-то.
— Я хочу, чтобы ты доверилась мне в ответ.
— Что ты хочешь?
Теперь села и Елена.
— Доверия. Веры.
— Я слушаю.
— Будь со мной.
— Я и так с тобой, — Елена не понимала, что происходит, но судя по тону Флессы, творилось нечто значительное и очень важное.
— Нет. Будь со мной сегодня. Отправимся в мой дом, — аристократка говорила короткими, рублеными фразами. — И ты не покинешь его от рассвета до рассвета.
— Но... моя работа... дом... — лекарка подтянула ветхую, хорошо постиранную ткань еще выше, под самый подбородок.
— Доверие, — повторила Флесса. Ее глаза казались темнейшими омутами, которые вбирали свет, не выпуская наружу ни единого лучика. — Я доверилась тебе. Теперь твоя очередь. Если веришь мне, подчинись, без вопросов, без сомнений.
— Как слуга? — Елена все-таки не удержалась и сразу же устыдилась порыва. Ведь лишь несколько минут назад сама предлагала проговаривать все недомолвки. Она погладила Флессу по плечу и виновато попросила. — Извини.
— Извиняю. Нет. Не как слуга. Как человек, которому я открыла сердце.
Вот здесь Елена ощутила нешуточную тревогу. Вспыльчивая, энергичная Флесса казалась целеустремленной, сосредоточенной, как боец на арене. И просьба явно значила для нее многое.
— Ты можешь мне что-нибудь рассказать? — попросила лекарка.
— Позже. Сейчас я могу... лишь попросить.
Елена хорошо представляла, каких трудов стоило это простое, обыденное 'попросить' болезненно гордой — как все дворяне — Флессе. Гордой и привыкшей общаться с низшими на языке приказов и наказаний.
— И я прошу, — Флесса взглянула прямо в глаза Елены. Лицо герцогини казалось спокойным и безмятежным, но в синих зрачках, словно запертое пламя, билась мольба. Глаза высокомерной аристократки молили так отчетливо, словно женщина кричала в голос:
'Пожалуйста, я прошу, не заставляй меня дальше унижаться. Я готова, ради тебя, готова даже на это, но пожалуйста... пожалуйста...'
— Я беспокоюсь о Баале, — Елена постаралась придерживаться столь же ровного, делового тона. Спохватилась, что Флесса, скорее всего, даже не знает, кто это. — Хозяйка дома. У нее маленькая дочь.
— Их будут охранять. Дом будет под охраной.
— Ты расскажешь... потом?
— Да.
Елена вздохнула. Словно в такт ее движению, погасла свеча. За прочными ставнями закукарекал первый, самый отчаянный петух, готовый призывать первый солнечный луч, невзирая на то, что сейчас вовсю правили ночные тени.
— Я пойду с тобой, — прозвучал во тьме голос Елены.
* * *
Бадас всегда спал чутко, вполглаза, поэтому (в числе прочего) до сей поры оставался жив, при почете и уважении, пусть в довольно специфических кругах. Так что, пробуждение с клинком у горла было ему в новинку и порождало неприятные мысли, даже сомнение относительно ближайшего будущего.
— Доброе утро, — любезно сказала черная фигура, прижимая острейшее лезвие к шее 'покровителя'. — Хотя, возможно, правильнее сказать 'доброй ночи'. Рассвет еще не наступил.
Хотя в комнате было прохладно — угли в печке рановато прогорели — Бадас мгновенно взмок от кислого пота. Взгляд его метался от фигуры к мечу и далее к двери, за которой должна бдить стража. И, совершенно очевидно, не бдела. Пальцы левой руки тихонько, буквально по волоску, двинулись к спрятанному за матрацем кинжалу.
— Не стоит, — фигура еще чуть нажала, и бандит почувствовал, как скользнула по горлу тепловатая струйка.
Бадас глотнул, с подчеркнутой неторопливостью положил руку на грудь, растопырив пальцы.
— Умный человек, — одобрил незваный гость. — Ни криков, ни паники. Это радует. Продолжай так и дальше, быть может, останешься жив.
Длинный узкий меч поднялся, и Бадас нервно глотнул снова, больно уж движение смахивало на замах перед отсечением головы.
— На стене мои рекомендации, — сказал черный силуэт в плаще с капюшоном, убирая меч в ножны. Оружие было диковинным и явно господским, даже и не меч, а какое-то шило с обоюдоострой заточкой и гардой, закрученной спиралью вокруг рукояти.
Инстинкт прирожденного уголовника вкупе с обширным опытом требовали немедленно атаковать. Молча и без промедления, со всей быстротой, а там будь, что будет. Пока мрачный гость занят самолюбованием и гнилой болтовней. Но разум и другая грань инстинкта нашептывали, что как раз этого делать не стоит. Слишком все... загадочно и зловеще. Как эта зараза проникла в дом, поднялась на правильный этаж и миновала Братанов? Как открыла — и закрыла! — дверь с хитрыми запорами. Как обманула чуткий слух самого Бадаса, который много лет еженощно засыпал в готовности к подобному визиту.
И наконец, почему не выходит разглядеть рожу то ли убийцы, то ли грабителя? Лицо визитера скрывалось в тени под шляпой, но тень казалась живой, текучей, она как будто струилась отдельными завитками, едва касаясь кожи, стирая очертания. Даже голос не разобрать, то ли низкий женский, то ли высокий мужской. Или вообще...
Да, разум пусть и с трудом, но усмирял зов блатной ярости. Бадас лежал неподвижно и молча взирал на гостя, ожидая продолжения. А еще слушал непривычную тишину в доме. Как будто с десяток человек — и это самое меньшее — заснули разом. Конечно, можно представить, что вся охрана, мелкие порученцы, шлюхи, прибившаяся гопота, все заснули. Маловероятно, но возможно. Но чтобы задремали повара, прекратив звонкую и круглосуточную суету над никогда не гаснувшими очагами и котлами. Вот это уже невозможно. И человек, способный обеспечить подобную тишину, с каждой секундой казался все более страшным.
— На стене, — повторила фигура уже с явным раздражением в голосе.
Бадас глянул в указанном направлении, тяжело сглотнул в третий раз. Что ж, теперь, по крайней мере, было ясно, куда делись Братаны. Осталось понять — как это можно было провернуть, не потревожив дом. Да и всю улицу, пожалуй.
— К сожалению, голос женщины, как правило, звучит негромко, во всех смыслах... — начал призрак.
'Женщины?!!'
— И я быстро поняла, что когда тебя не принимают всерьез, приходится тратить много сил и времени впустую. Или привлекать внимание другими способами.
Бадас почувствовал, что в комнате слишком холодно. Или это его морозит распускающийся, как ядовитый цветок, ужас.
