Елене казалось, что сейчас у нее и зубы раскрошатся, и порвутся мышцы челюстей. Она пыталась держать уже не 'покерфейс', а хотя бы его осколки. Ради остатков самоуважения.
Закончив необычно долгий спич, Фигуэредо в очередной раз смерил ее пронзительным взглядом. Только сейчас Елена заметила, что глаза Чертежника блестят неестественно ярко, и это вряд ли следствие наркотиков. А ведь, похоже, злобный хрен тяжело и хронически болен. Теперь Елена чувствовала только безмерную усталость. И желание закончить это бесполезное, очень грустное мероприятие.
— Отдай, — голос ее оказался тусклым, лишенным красок, но женщине было уже все равно. — Верни мне оружие, и я пойду. Будь, что будет.
Она помолчала несколько мгновений. И закончила, глядя прямо в глаза фехтмейстера:
— А ты останешься здесь.
И Елена могла бы поклясться. что Фигуэредо прочитал в ее глазах несказанное:
'Останешься и сдохнешь здесь, в пыльном зале, одинокий, никому не нужный. Забытый'
Фехтмейстер высоко подбросил и легко поймал кинжал. Чем бы ни хворал мерзкий склочник, на координации это не сказалось. Двигался мастер с легкостью учителя танцев.
— Что ж ... — Чертежник улыбнулся, впервые за все время беседы, и Елена вздрогнула. В тенях магической лампы женщине показалось, что перед ней ухмыляется, скаля желтоватые зубы, старый череп. В старом фехтмейстере произошла некая перемена, совершенно непонятная и оттого настораживающая.
— Ты уверена? — спросил, как плюнул, Чертежник.
— Да, — ответила Елена, поймав бесшабашную волну в стиле 'однова живем!'. И еще мимолетно подумав, что Елена, Хель, Тейна, Вэндера ... многовато имен для одного человека.
— Полные сил мужи, бывало, уходили из этого места в слезах, а ты им не чета.
Елена хотела, было, ответить 'я постараюсь', но осеклась, поняв, что такой ответ здесь неприемлем. В этом зале не старались. Здесь делали. Или уходили в слезах.
— Да, — лаконично сказала она.
— Ты ведь знаешь, что по священным традициям цеховых судебников я могу забить ученика до смерти. И затем, чтобы избежать наказания, достаточно лишь поклясться, что это вышло случайно, против умысла.
— Да.
— Смелая. Или бесконечно глупая. Думаю, второе, — хмыкнул Чертежник. — И ты, надеюсь, не думаешь, что я стану учить тебя бесплатно? — прищурился мастер.
На самом деле женщина такую надежду лелеяла, но теперь с ней пришлось распрощаться. Как и с предполагаемым образом старого мудрого 'гриззледа', преисполненного внешней сердитости, однако доброго в глубине сердца своего.
— Добл в месяц, — выставил ценник Фигуэредо, приняв молчание визави за согласие.
Елена засопела, окончательно выбитая из равновесия. Добл это островной аналог 'хорошего' золотого мерка, который в свою очередь равноценен шестнадцати серебряным копам. Но добл ценится выше, потому что Остров чеканит хорошую монету, лучше основательно полегчавших континентальных монет. Это уже семнадцать-восемнадцать, а то и все двадцать коп. Месячная плата хорошего — не лучшего, но хорошего — пехотинца без стальной брони, но с оружием.
В кошеле на поясе у Елены звенело серебра — полукоп и умеренно 'худых' королевских тынф — примерно на полтора мерка, остатки 'выходного пособия', врученного Сантели. Городских цен женщина еще не знала, но уже явственно поняла, что финансовая пропасть внезапно разверзлась у самых подошв. А ботинки, к слову, протерлись уже до второго слоя козлиной кожи и настоятельно требовали починки.
— Добл в месяц, — кивнула она.
— Как пожелаешь, — еще шире оскалился фехтмейстер. Вернул кинжал хозяйке и неожиданно приказал совершенно иным тоном, с категоричной, непреклонной требовательностью. — На колени!
'Вот это повороты!'
Ноги у Елены-Вэндеры подломились будто сами собой, коленные чашечки больно стукнулись о каменный пол. Фигуэредо поднял руки вверх и вперед, накрывая женщину рваной тенью, как гигантская летучая мышь.
— Пантократор свидетель, пред образом Отца Мечей и Первого Учителя я беру тебя в ученицы. Пока сможешь платить за обучение, я открою тебе секреты клинка — длинного и короткого, изогнутого и прямого, а также поведаю о тайнах копья и властелина оружия — кинжала. Если мое знание окажется не подвластно твоему разуму и телу, я изгоню тебя. Если укрепишься в Искусстве, я назову тебя подмастерьем и позволю открыто назваться моей ученицей.
Фигуэредо помолчал и добавил уже совсем другим тоном, будто исполнил навязший в зубах ритуал и опять вернулся к себе прежнему:
— А мастером тебе все равно не стать никогда, так что и говорить об этом нет нужды. Но ... — безобразная улыбка стала еще шире, превратившись в злой оскал. — Постижение Высокого Искусства трудно само по себе. Даже для того, кто родился бойцом. А для тебя оно станет наукой боли. Если ты готова, приходи завтра, после полуденного колокола. Кстати, не забудь первый добл, плату я беру вперед. А звать я тебя стану...
— Меня зовут ... — хотела было напомнить Елена.
— Кому это нужно? — с великолепным безразличием отмахнулся Фигуэредо. — До той поры, когда я сам назову тебя подмастерьем, достойным настоящего клинка, ты ничто, ты хуже свиньи или овцы. Потому что свинья приносит пользу, ты же долгие месяцы будешь только отнимать мое время.
'И приносить тебе доблы, сушеный урод, на которые ты хоть пожрешь по-людски' — подумала Елена, однако оставила эту мысль при себе.
— Я буду звать тебя Бродяжкой, потому что большего ты недостойна. А теперь прочь с глаз моих и не вздумай осквернить это место своей беспомощностью до полуденного колокола. Прочь!
Глава 2
О сбережении и кропотливом умножении
Считается, что на виселице умирают неприятно, зато быстро. Что ж, бывает и так, однако не всегда. Веревка, узел, телосложение, мастерство палача, наконец — все имеет значение.
Этот висельник задыхался долго, неистово колотя пятками по фигурной бронзовой решетке. Флесса смотрела мимо казнимого, на гавань Малэрсида. Ветер с востока подгонял торговые суда, глубоко осевшие под тяжестью грузов, помогал выйти в открытый океан. Осень... последние недели хорошего ветра и спокойных волн. Время спешить, закрывая годовую торговлю и подводя баланс. Кто слишком торопится и свернет операции раньше срока — потеряет прибыль. Кто задержится — рискует попасть в бури. Под яркими, но уже холодными лучами солнца синяя гладь Великой Гавани искрилась сапфировой пылью. А Привратный остров с блестящей иглой маяка смотрелся подобно изысканной солонке из золота.
Второй визитер, наоборот, с живым интересом созерцал агонию. Судя по выражению неприятной, почти квадратной физиономии, подобные зрелища были ему не впервой и вызывали только живой интерес знатока. Флесса, которая по приказу чтимого отца завязала с модой рутьеров, свысока глянула на одежду гостя, который был одет как раз по-военному. Стеганая куртка с чрезмерно расширенными плечами и множеством серебряных гвоздиков, имитирующих стальной подбой бригантины. Узкие обтягивающие чулки тонкого сукна. Жесткие сапоги с расширенными носами, похожими на весло. Наемник. Не рыцарь — тот надел бы остроносые туфли, имитирующие стальной ботинок для конного боя. Не вооружен, хотя пояс при нем и с характерной потертостью там, где постоянно подвешена перевязь. За правым плечом наемника молчаливой статуей высился гвардеец из личной охраны правителя Малэрсида.
Герцог думал, шевеля седыми бровями и поглаживая хрустальный флакончик, что висел у него на шее. Казалось, неритмичный стук голых пяток по решетке владетеля нисколько не отвлекал. Скорее всего, так и было. По легенде, тридцать с лишним лет назад Старик (который тогда еще не был старым,) приказал повесить на дворцовой стене старшего брата, знаменуя, таким образом, завершение внутрисемейной конкуренции за герцогский обруч-корону. В качестве перекладины ретивые слуги использовали старый флагшток, а единственный оставшийся в живых Вартенслебен пил вино, глядя на продолжительную, очень продолжительную агонию самого ненавистного из своих врагов.
Комнату, напротив которой оказался первый висельник, новый герцог указал превратить в свой рабочий кабинет, а флагшток укрепили железом и время от времени использовали по новому назначению. Для особенных случаев или по настроению хозяина.
Наемник оторвался от созерцания трупа и начал рассматривать герб Вартенслебенов, выложенный двуцветным травертином. Флесса молча страдала, удерживая на лице маску почтительного ожидания. Тяжелая папка оттягивала руку, а сапоги для верховой езды были не разношены должным образом и сильно жали. Винить, впрочем, приходилось только себя — придворный обувщик честно предупредил о том, что надо бы подержать сапожки на подогретых колодках еще хотя бы пару дней. Для придания дивной мягкости, которой, в числе прочего, славились изделия кожевенных мастеров славного Малэрсида. Женщина не привыкла испытывать хоть какие-то ограничения, и потому неудобство ощущалось с удвоенной силой. Очень хотелось кого-нибудь выпороть кнутом.
Солнце запустило цепкие лучи сквозь решетку. Флесса машинально сморщила прямой породистый нос — шаровары висельника из пестрой ткани с подшитыми лентами быстро намокали. Герцог взял флакон и откинул золотую крышку. По кабинету заструился неописуемый аромат тончайшего южного перца, иначе именуемого 'фениксом пряностей'. Самой дорогой специи в мире, которую отмеряли на вес драгоценными камнями и даже в пищу не подсыпали из-за цены. Старик поднес флакон к носу, затянулся, чуть прищурившись от удовольствия. Помимо чудесного запаха перец облегчал дыхание, прочищал легкие, осушал мокроту и в целом бодрил.
— Хорошо, — сказал, наконец, грозный старик. — Считайте, договорились.
— Мое почтение и благодарность, — наемник изобразил поклон, не слишком подобострастный, но в то же время достаточно учтивый.
— Мой казначей выдаст вам средства для найма ... — герцог задумался. — Пятидесяти бойцов. Хороших пехотинцев. И десятка сержантов. Этого хватит.
— Позвольте...
— Не позволю, — отрезал владетель. — Вы забываете, что я тоже немало провел в седле, с копьем в руке. Вам нужно всего лишь привести к покорности зарвавшийся монастырь. Денег у святош нет, а стены обители не ремонтировали с самого Катаклизма. Полусотни хороших воинов достаточно с избытком, даже без кавалерии.
— Осмелюсь заметить, — не унимался изрядно разочарованный рутьер. — Камень стареет медленно, так что стены там все еще вполне достойные. А монахи уступать не собираются. И настоятель весьма популярен в народе. Как мне донесли, они объявили добровольный сбор пожертвований с окружающих земель и вполне могут набрать сумму достаточную, чтобы нанять собственный отряд для обороны. Их придется вести к повиновению достаточно ... энергично.
— Да будут прокляты нерадивые слуги господни, — сердито вымолвил герцог. — Которые забыли, что богу богово, а на земле, слава Пантократору, держат руку мирские владыки. Так повелось после падения Старой Империи и так должно продолжаться впредь. Хорошо, семьдесят пехотинцев. И не более.
Наемник вновь поклонился, на лице его читалось отчетливое недовольство и несогласие, однако рутьер понимал, что большего он здесь не получит.
— И передайте этому ... — герцог удержал на языке готовый сорваться эпитет. — Что теперь он мне обязан еще больше. Очень крепко обязан.
— Вы могли бы написать ему, — предложил рутьер. — Я готов стать гонцом.
— Мог бы. Однако не стану. Я доверяю вашему красноречию и верю, что ... — герцог усмехнулся. — Вы сможете наиболее точно и выразительно донести до его сведения всю глубину моего неудовольствия. Если облеченный властью господин не в состоянии сам решить проблему строптивых попов, это плохо говорит о нем. И со временем я обязательно вернусь к этому вопросу.
— Кажется, мой наниматель сильно пожалеет о том, что обратился к вам за помощью, — осклабился рутьер.
Гвардеец поджал губы, поймал взгляд повелителя, готовый незамедлительно покарать зарвавшегося гостя. Но герцог сегодня пребывал в относительно добром расположении духа, так что пренебрег шуткой и ограничился философской сентенцией:
— Все на свете имеет последствия, дурные и хорошие. Одни приносят мне добрые вести и получают справедливое воздаяние. Другие наоборот, умножают заботы. Им тоже ... воздается.
Рутьер, кажется, хотел спросить, не является ли покойник за решеткой представителем второй группы одаренных, но сдержался и лишь молча склонил голову в знак понимания и согласия. Владетель слабым движением ладони показал, что больше не задерживает ни визитера, ни охранника. Выждав, пока закроется тяжелая дверь, старик затянулся перцем еще раз и сосредоточил внимание на младшей дочери. Как обычно, той стало неуютно под пронизывающим взглядом. И как обычно же, она привычным усилием заглушила тревогу, в свою очередь посмотрела на успокоившегося висельника, чуть приподняв левую бровь.
— Темное, кислое масло, — кратко, исчерпывающе разъяснил герцог.
Флесса понимающе склонила голову. Она слышала о купце, который привез из южных городов большую партию растительного масла по очень выгодной цене. Надо полагать, негоция вышла ему боком.
— А у нас не будет проблем с гильдией? — осторожно полюбопытствовала молодая женщина.
— Конечно, будут, — брюзгливо сообщил старик и вновь потянулся за перцем. — Все как обычно. Лисьи дети никак не могут понять, что семью Вартенслебен обманывать нельзя.
— Такие ... эксцессы портят торговую репутацию, — осмелилась вставить Флесса. — Продавцы хороших товаров задумываются, стоит ли им рисковать.
— Плевать на страхи торгашей, купцы должны страдать и знать свое место, — еще более сердито ответил герцог, с великолепным безразличием опуская тот факт, что сам был одним из крупнейших негоциантов запада, представителем всех торговых интересов Острова до самых Срединных гор.
— Воистину, несчастна земля Малэрсид, — загрустил старик. — Казалось бы, солнца в достатке, рядом теплый океан. Но земля соленая. Виноград и маслица не прививаются... А ведь когда-то местные вина поставлялись даже в столицу. Теперь вместо чистого прозрачного нектара мы заправляем кушанья какой-то смолой. И самое печальное — земля соленая, а годной к пропитанию соли мы тоже лишены. Должно быть, основатели семьи Вартенслебен сильно прогневили Пантократора, и мы платим за грехи отцов и матерей.
— Почву рекомендуют обессоливать люцерной, — осторожно вставила дочь. — Также хорошо действует гипс, он связывает вредоносные примеси в доброй земле.
— Девочка моя, — покровительственно, на грани оскорбления, вымолвил герцог. — Ты думаешь, я не обращался к лучшим аграриям Ойкумены?
— Простите, чтимый отец...
— Наберутся в университетах всякой зауми, — буркнул герцог. — Люцерна, гипс, падун-трава, все это, научно говоря, паллиативы, сиречь половинчатые решения. На самом деле очистить почвы от соли могут лишь дожди или обильный полив. И пока магия не вернется в прежнем изобилии, позволяя выжимать облака досуха, наши урожаи останутся нищенскими.
Флесса склонила голову, постаравшись принять как можно более покаянный вид. Она сделала большую промашку, показав ученость не к месту и не ко времени, да еще в свете презрения патриарха Вартенслебенов к классическому образованию. Но, кажется, обошлось.
