Елена снова пригнулась, 'собирая в кучку' перед собой сомкнутые руки, плащ, молоток и нож. Она хотела одновременно прикрыть максимум уязвимых зон и поймать врага на клинок. Точнее за Елену работала наука Чертежника, управляющая телом помимо сознания. У обоих противников задуманное не получилось, кость пошла боком и завязла в плаще, который уже второй раз уберег хозяйку, а нож скользнул по вражескому плечу, кроваво и в целом не опасно. К тому же, сила удара выбила из руки молоток, который полетел вниз, ко второму налетчику, что продолжал вопить. От падения уголовник еще сильнее покалечился и к передвижению был совсем не пригоден.
Женщина и бандит вошли в клинч, левая рука Елены с плащом и ножом оказалась блокированной, правая более свободна и, в то же время, безоружна. Уголовник, сопя и дыша кислым луком, вертел костяной иглой, пытаясь вонзить ее, наконец, по-человечески. Инстинкт брюзгливым голосом Чертежника шепнул Елене, что если она прямо сейчас не придумает что-нибудь оригинальное, это конец. Женщина прижалась к противнику еще сильнее, обхватила, как любовника, и с силой оттолкнулась ногой, увлекая два сцепившихся тела вниз.
Они покатились кувырком, под аккомпанемент деревянного треска и криков снизу. Казалось, сам дом вопиял в тревоге, пораженный удивительными, невиданными событиями. Где-то по пути хрупкая баранья кость сломалась, а Елена выронила нож, получив наглядный урок того, что даже страховочный шнурок не помогает, если хват недостаточно крепок. Пересчитав несколько ступеней, клубок из сцепившихся людей поменял траекторию и свалился вбок. Уже внизу, перебив несколько пустых горшков и поломав старую колыбель Малышки, распался на два стонущих от боли тела.
— Убей тварину! — вопил откуда-то сбоку номер два. — Кончай его, бога ради! Боже, боже, боже, боже, нога моя! Спина! Ноги!! Спина!! Ноги не шевелятся!!!
'Его?' — машинально подумала Елена, поднимаясь на четвереньки. — 'Все еще не понял'.
Болело все, казалось, она приложилась каждой косточкой, каждым суставом. Сломанная год назад рука снова почти вышла из строя. Угол ступеньки едва не пробил висок, но дело ограничилось ссадиной, которая теперь заплывала кровью. Теплые струйки катились по щеке и забегали в уголок рта, оставляя вкус хорошо облизанной дверной ручки. Еще что-то было разбито и, вроде бы, кровила не только голова. Да еще костяное острие таки накололо живот, к счастью неглубоко, однако все это было не важно. Ненависть электризовала каждую клеточку избитого, раненого тела. Ненависть заполняла легкие и сердце при каждом вдохе. Ненависть заглушала боль лучше всякого эликсира, хотя бы потому, что не туманила разум сонным безразличием.
'Смерть любит меня!'
Налетчик уже поднялся, шатаясь, но будучи готовым к бою. Попробовал снова метнуть кистень в темный силуэт, потерял мгновение или два, подтягивая бечевку. Елена, встав на колено, вслепую пошарила кругом, пальцы ухватились за что-то недлинное и угловатое, кажется, обломок детской кроватки. Слишком легкий и короткий для дубинки, но хоть что-то. Она бросилась вперед, оттолкнувшись опорной ногой.
Уже не успевая бросить, налетчик ударил, сжав костяную гирьку в кулаке и попал, но слабо, замаха не хватило. Елена сжала зубы до хруста, чувствуя новую вспышку боли, в следующее мгновение кусок дерева в ее руке воткнулся прямо в пах противнику. Будь у того нормальные штаны, плотная кожа и клапан защитили бы, ослабив удар. Но бандит форсил по южному обычаю, натянув обтягивающие чулки, достаточно тонкие. Жуткая, непередаваемая вспышка боли скрючила его, бросила на пол. Рыча, как зверь, Елена оказалась сверху и, сжимая все тот же обломок в скрюченном кулаке, ударом сверху вниз воткнула деревяшку в глаз. Вернее в то место, где вроде бы мог находиться глаз, потому что единственным источником света здесь была тускло мерцавшая лампа с подгнившим фаршем из рыбьей требухи.
Одно можно сказать точно — куда-то женщина попала. Вопль перешел в надсадный визг, деревяшка в руке окончательно треснула и рассыпалась. Елена скатилась с поверженного противника, упала рядом. Лежать было хорошо, очень спокойно и почти не больно. Только познавший утомительную работу человек знает, что такое настоящий отдых. Только хорошо избитый боец понимает, какое счастье просто лежать, раскинув руки, когда мускулы, кажется, стонут от наслаждения передышкой, легкие жадно глотают воздух, а боль уже не рвет тело раскаленными кусачками, но скорее поглаживает, ободряюще шепча 'ты жив, ты все еще жив'.
Женщина со стоном перевернулась, снова поднялась на четвереньки, привалилась плечом к стене. Рывок за рывком, понемногу, буквально цепляясь обломанным ногтями за шершавый камень и кирпич, вытянула себя вертикально. Боль и невыносимая усталость навалились как тяжкий саван, гнули обратно, призывая упасть и не думать ни о чем. Инстинкт бретера методично, как хороший бухгалтер, инвентаризировал повреждения. Колено хрустит, что-то с суставом. Если она, Елена, выживет, придется есть много студня. Правая рука — по меньшей мере, сильный ушиб. Слева, в районе трапециевидной мышцы, особая боль, там, куда пришелся второй удар гирькой. И слева же треснула пара ребер. Голове досталось, однако нос цел, несколько ушибов и содрана кожа на виске.
Хрипя, пытаясь выдавить редуцированные до шипения ругательства, поднялся и налетчик. В иных обстоятельствах Елена, пожалуй, отдала бы должное стойкости уголовника. Сама она мужчиной не была и в полной мере оценить последствия удара в пах не могла, но знала, что это по-настоящему больно. Да и глазу досталось, это было видно даже при свете лампы. А мужик не только сумел встать, но и готовился продолжить.
Однако обстоятельства были не иными, а такими, какие сложились. И совсем рядом, за стеной, лежали, привязанные к столу, жутко изувеченные тела двух маленьких женщин, которые никогда не станут старше. Даже если бы Елена очень постаралась, она вряд ли нашла бы в душе хоть каплю милосердия. Но лекарка не старалась.
Каждое движение отзывалось вспышками боли, которые загорались как фейерверки, выжигая нервные окончания. Шумно сопя сквозь зубы, чувствуя, что выдох превращается рычащий стон, Елена махнула рукой, распутывая плащ, в пару экономных движений, как учил Фигуэредо. Набросила ткань на противника точно так же, как однажды это сделал Кай во время их 'дуэли' на палках. Налетчик запутался, шатаясь на дрожащих ногах, махнул вслепую кулаком с зажатой гирькой, натыкаясь на стены.
— А вот и мой молоточек, — просипела Елена, глупо хихикнув.
Забить молотком бандита оказалось делом непростым. Из-за темноты, сопротивления и усталости каждый второй удар шел вскользь, а то и мимо. Но женщина справилась. На протяжении всей экзекуции номер два орал во весь голос, призывая на помощь и обещая всевозможные кары, причем зачастую в одном предложении, на одном выдохе.
— Ну, с этим все, — сообщила Елена дому и тьме, опустив, наконец, молоток. Кровь и серо-бурая жижа стекали с бойка, шлепались на пол тяжелыми вязкими каплями. Женщина глубоко вздохнула, чувствуя, как легкие наполняет запах бойни. Казалось, на лекарке промокло все, даже нижние портки, не оставив ни единой сухой нити. К губе пристала и не желала отлипать костная чешуйка, выколоченная из бандитского черепа.
— Оружие пролетариата, блядь, — выдохнула она, сплюнув брань вместе с отставшим, в конце концов, фрагментом чужой башки. Вкус железа во рту усилился.
'Я убийца. Я только что убила трех человек' — подумала она и поискала в душе хоть каплю каких-то чувств по этому поводу. Рефлексию, сожаление или наоборот, счастье. Нет, ничего, лишь общее ощущение, что все было сделано правильно. Как должно.
'А, нет' — наконец то вопли разбившегося проникли в сознание, напомнили, что все обстоит немного не так. — 'Только двух'.
— Ты погоди, — тяжело, переводя дух едва ли не после каждого слова, попросила она ворочающегося в тени бандита. — Никуда не уходи. Я сейчас.
Понимание, что в данном случае станет наилучшим решением, пришло само собой, сразу в виде законченной концепции. А вот чтобы найти в кухне гвозди понадобилось некоторое время. Можно было управиться и быстрее, но Елене казалось, что Малышка и Баала смотрят на нее с молчаливым осуждением, так что отворачивалась, искала почти на ощупь. Однако все же нашла.
— Ты... что... навострилась... паскудина... — и без того не красноречивый бандит номер два торопился сказать как можно больше и убедительнее, ему было страшно и очень, очень больно, так что слова вырывались изо рта вперемешку с брызгами слюны почти неразборчивой скороговоркой.
— Все узнаешь, — пообещала Елена, подступаясь ближе и занося молоток. — Мимо тебя не пройдет.
Чтобы приколотить второго налетчика к полу, забивая гвозди в запястья и предплечья, понадобилось много времени и сил. А ноги оказались обездвижены, похоже, бандит действительно повредил хребет при падении, так что часть гвоздей не пригодилась. По ходу операции женщина переломала молотком еще и руки, которыми неудачливый преступник отбивался, но цели достигла. Сейчас Елена больше всего волновалась, что кто-то может прийти, вмешаться в процедуру. От воплей должна была взбудоражиться вся улица, но то ли старые стены глушили звук, то ли в неспокойной столице предпочитали не вмешиваться в чужие дела.
— Ну, вот и все. Сделано.
Бандит скулил, тонко и жалобно, сорвав голос.
— Надо больше света, — сообщила Елена. — Побольше. Операционное поле должно быть как следует освещено!
Ей понадобилось еще несколько минут, чтобы найти с пяток более-менее годных огарков, поджечь один из них от уголька в печке, прилепить к ступеням и перилам остальные, тоже поджечь. Но в итоге света оказалось достаточно, чтобы действовать с уверенной точностью.
Бандит хлюпал, матерился и умолял, пока женщина стаскивала с него рваные штаны, а затем, морщась от запаха, разматывала повязку, освобождая чресла. Голос 'покровителя' сбивался на высокие, истерические нотки, а форс истощился, как вино в бочонке за хорошим столом. Под конец действа бандит позабыл все угрозы и просто умолял, изыскивая в памяти такие убедительные, красивые словеса, которые не вспомнил бы под страхом смерти еще четверть часа назад.
— Как у нас говорят... — Елена откинула в сторону полосу ткани в застарелых и свежих пятнах. Расстегнула пуговицы собственного гульфика, откинула широкий клапан. Лежащий человек запищал совсем уж противно и жалко, не понимая, что собирается делать эта жуткая баба в мужских штанах.
— ... хорошо привязанный больной в средстве от боли не нуждается, — с этими словами Елена достала из гульфика небольшой ножик в деревянных ножнах. Он был похож не то на японский когай, не то на скальпель.
— Ыыыыы!! Ээээ!! — стенал приколоченный, закатывая глаза и дергаясь. В эти мгновения он готов был пожертвовать чем угодно, даже кусками ладоней, лишь бы освободиться. Но гвозди держали прочно, надежно.
Наконец, сквозь страдальческий вой прорезалось более-менее осмысленное:
— Не надо! Пожалуйста, пожалуйста, не надо!
— Надо, — со строгостью учительницы ответила Елена, примеряясь ножиком. — Надо, Федя. Только розог у меня нет, не взыщи уж. Обойдемся тем, что под рукой.
— Умоляю, — прошептал бандит. Лицо его лоснилось от пота, слезы ужаса катились не переставая. — Я вас умоляю, почтенная госпожа, сладчайшая, изумительная госпожа, не надо...
Елена посмотрела в глаза с безумно расширенными зрачками, и бандит задохнулся, потому что взгляд женщины обжигал потусторонним, нечеловеческим холодом. Парализованный крепко зажмурился и выдавил мольбу в третий раз, а про себя дал страшную клятву могилой матери, что если господь пронесет мимо этакое окаянство, то Балкат по прозвищу 'Резаный кошелек' завяжет с преступной жизнью, проведет остаток дней в молитвах и будет просить милостыню, пробуждая в людях жалость увечьями, а также покаянными рассказами о прежней своей неправедной жизни. А все деньги, конечно, отдавать в монастырь...
— Они ведь тоже умоляли, — негромко сказала Елена. — Наверняка просили не мучить. Но вас это не остановило.
— Я не делал! Я ничего не делал! — выл ставший очень красноречивым и убедительным преступник. — Я пришел уже потом! Я пытался остановить все!!!
— Верю, — согласилась Елена. — Прямо каждому слову.
Она проверила остроту ножика ногтем и осталась довольна. Хотя клинок давно не подводился, хорошая сталь сохранила заточку. Вместо мольбы и криков прибитый странно и тонко засвистел — спазм сковал ему глотку, звучал только воздух, втягиваемый сквозь зубы.
— Извини, — сказала женщина.
— Ч-чего?... — пропищал фальцетом подручный Бадаса, охваченный неистовой надеждой. Ведь если человек извиняется, значит, он чувствует за собой некую вину. А если он чувствует вину, то может быть...
— У меня нет опыта в таких операциях, — извиняющимся тоном вымолвила Елена. — Но я постараюсь. А! Надо еще перетянуть у основания, кровотечение, сам понимаешь.
Пока Елена распускала его же 'трусы' на импровизированную веревочку и перевязывала, Балкат вопил так, что, казалось, стены вот-вот рухнут. Искалеченный бандит забыл от ужаса, что потерял голос и орал на пределе возможностей человеческой глотки. Но когда Елена сделала первый надрез, с легкостью превзошел те самые пределы.
— Надо бы тебе поломать и челюсть, чтоб не орал, — рассудила она вслух, не прекращая работу. — Но я не стану. Кричи, мразь, кричи громче.
Операция, можно сказать, вполне удалась. Хоть лекарка действительно не проводила таких манипуляций ранее, твердая рука и опыт прикладной хирургии помогли справиться. Крови было много, однако не чрезмерно, быстрая смерть ублюдку не грозила. Впрочем, он, похоже, сошел с ума еще в процессе, так что теперь жевал собственный язык, роняя кровавую пену и закатывая красные от лопнувших сосудов глаза.
Елена выпрямилась, чувствуя на руках горячую влагу. Ощущение, которое прежде наполняло отвращением, теперь было... нейтральным. Кровь и кровь. Красная. Липкая. И моча, тоже дело житейское.
— Вот и все, — прошептала она, пытаясь опять найти в душе признаки какого-то морального падения, чувства необратимости, хоть что-то. Не нашла. Только бесконечную пустоту, боль во всем теле и тяжкую усталость.
'Вот ты какая, настоящая схватка насмерть...'
Дорога, вымощенная чужим страданием
Искусство, что принимает в оплату лишь кровь
И снова ей послышался бесплотный хохот Чертежника.
'Что ж, крови сегодня пролилось достаточно!'
— Мои поздравления, — вымолвил за спиной негромкий, сильный и хорошо поставленный голос, как будто отвечая мыслям женщины.
Елена повернулась, на одном движении занося скальпель в готовности отбить атаку и немедленно напасть. Она еще успела удивиться, как это чужак сумел подойти так близко и так незаметно, а затем свет нескольких огарков вырвал из полутьмы лицо высокого, плечистого человека в длинном плаще.
— Не сказать, чтобы я был знатоком кастраций.
Мужчина наклонился, подобрал нож, который выронила при падении Елена. Привычным движением накинул петлю на пальцы, перебросил оружие с прямого хвата на обратный и снова в прямой, испытывая оружие с небрежной ловкостью мастера.
