Они спускались к реке плотно сбитой группой, причем 'братья' сразу встали по обе стороны, закрывая собой от любой возможной угрозы. Елена оглянулась последний раз, как раз в тот момент, когда первые языки пламени поднялись из-за ограды.
В доме хватает дерева, да еще и хороший запас горючего сланца. Женщина не знала, сколько нужно горючего материала, чтобы сжечь тела до пепла, однако надеялась, что имеющегося хватит. Сегодня утром она была почти счастлива. Минуло несколько часов — и вот Елену окружает смерть, боль и хаос. Рядом сумрачно шагает человек, который лишь чудом не убил ее год назад. Что же готовит ночь? И в каком мире она окажется к рассвету? Сколько еще людей умрет, сколько вещей необратимо изменится?
— Рассказывайте, — негромко потребовала она. — Все, с самого начала.
— Здесь нельзя задерживаться, — ответил бретер. — Переправимся на другой берег, там все расскажу.
_______________________
[1] Костяной — чтобы не убить ненароком жертву или коллегу во внутрикорпоративных разборках. Дешево, сердито и больно. А вот взял бы свинец или хотя бы железо, Елена так легко не отделалась бы.
[2] Осколки бараньих костей в качестве оружия оставались в ходу еще в XIX веке у французских апашей.
Глава 27
Когда ударит набат
— По мосту не пройдем, — отметил один из наемников, указывая на кавалерийский пост.
Судя по всему, в преддверии ночных беспорядков, городская власть решила взять под контроль основные магистрали. Мост, на котором вчера бились цеховые с ремесленными, охраняла группа из двух-трех 'копий', общим числом десятка полтора воинов. Пост был сугубо временным, из удобств — пара телег, шатер, раскинутый прямо на мостовой, да еще большая жаровня. Судя по всему, организовали 'блок-пост' в спешке, но воины казались боевитыми, доспехи не снимали. Одиночек и небольшие безоружные группы пропускали более-менее свободно, а остальных заворачивали без объяснений и диспутов. Немногочисленные лодочники, рискнувшие выйти на промысел, радовались жизни и прибытку, народ стенал, микро-гарнизон стоял, как стена и кажется, даже не брал взяток. Хотя последнее как раз понятно, дворянам сшибать мелочь было совсем невместно. А платил Император за охранную неурочную [1] службу так, что даже высокородная спесь пряталась в кошель, изредка подтявкивая для порядка.
— Попробую договориться, — решил бретер.
Вооруженную группу, да еще столь необычного состава, постовые заметили издалека и ощутимо напряглись, старший жандарм [2] даже кольчужный капюшон накинул. Раньян поднял руку, тормозя компанию. С полминуты два отряда мрачно и недружелюбно взирали друг на друга. Драться никому не хотелось, да и было понятно, что для открытого боя, прямо скажем, рановато. Раньян поглядел на бледное солнце, что виднелось через промежутки меж крышами. Стиснул челюсти до каменных желваков. Его слуга встал под левую руку в готовности подать меч.
— Не пропустят. Лучше рекой, — кратко и очевидно посоветовал Кадфаль.
— Нет времени.
И в самом деле, паром окончательно ушел на противоположный берег, а лодок, считай, не осталось вовсе. Очевидно, мало кто рисковал зарабатывать и странствовать на ночь глядя, да еще в такой обстановке. За один прием, скорее всего, не переправиться.
— Время не стоит драки с рыцарями Императора, — кажется, брат Кадфаль окончательно взял на себя задачи гласа рассудка. И это удивило Елену, ведь именно Раньян Чума считался на Пустошах образцом хладнокровного профессионала. А теперь всегда мрачный и всегда выдержанный мастер больше напоминал персонажа из присказки про уголек в седалище. Что-то здесь было не так.
Похоже, колебания бретера не остались незамеченными. Несколько оруженосцев-стрелков начали демонстративно проверять арбалеты, крутить вороты и в целом демонстрировать готовность к накалу страстей. Дестрие, гревшиеся под стегаными попонами, глядели на все это и размеренно хлебали подогретый отвар для укрепления суставов.
— Стойте, — предупреждающе поднял руку один из наемных бойцов. — Слушайте!
Сначала был Звук, и он подействовал на притихший район как ударная волна из кинофильма — глуша и расталкивая перед собой все прочие шумы. Звенящая, могильная тишина расходилась кругами, предваряя Звук, будто само естество Города испуганно затихло, прислушиваясь. Лишь заржали, как один, боевые кони, тревожно вытягивая шеи, нервно переступая копытами, словно этим животным Звук был хорошо знаком. Весь отряд на посту в одно мгновение позабыл о группе наемников и развернулся к противоположному концу моста.
— Надо же, — заметил Насильник. — Думал, не про столицы топоток.
Больше всего это походило на шорох лапок тысяченогой гусеницы, только огромной и подкованной металлом. Или на скорый прибой свинцовых волн, раз за разом долбящих гранит. Глухо, слаженно, с лязгом вразнобой, которого было столь много, что он сам по себе складывался в отдельный ритм и ложился поверх шороха тысяченожки.
Толпа, поняла Елена. Большая толпа, по меньшей мере, несколько десятков человек, а может и сотня-другая, идут быстро, в ногу, приближаясь с другого берега реки. И судя по тому, как переглядывались наемники Раньяна, как засуетились постовые, им это о чем-то говорило. А пока женщина думала, в гремящий шорох вплелась дробь, похожая на барабаны, только резче и более сухо, пронзительно. Слышались голоса, выкрикивающие что-то односложное, не на всеобщем языке. Звучало все это командно и организованно.
— Вот они, — указал Кадфаль, но все уже и так видели.
Елена ждала, что из-за угла дома начнут выходить те самые паломники, что встретились ей накануне. Ошиблась, то были не монахи. На площадь перед мостом выдвигалась колонна — действительно похожая на гусеницу — горской пехоты. По четыре человека в ряд, все как один в типичном горском стиле, то есть с косичками на половину лица и огромными узлами поясов на животах.
Надо сказать, что каждый отдельно взятый горец казался очень забавным, так что в Городе смех над неумытыми дикарями стал давней привычкой. Из-за косичек их сравнивали с женщинами, а традиция носить чулки вкупе с хитро завязанными кушаками создавала характерный и абсолютно немужской образ толстопузой пародии на воина. Недаром, тип злобного и тупого горца стал нарицательным, тысячекратно обыгрывался комедиантами всей Ойкумены как противовес благородному рыцарю, совершенному телом и душой. Смеялись, разумеется, за глаза, потому что лицом к лицу можно было и кинжал в живот получить, и стать короче на чересчур смешливый язык.
И удивительное дело... в данный момент 'цыплята' совершенно не забавляли, даже на полмизинца. Тем более, что большинство из них натянули по крайней мере длиннополые стеганые куртки с кольчужными вставками, а первые ряды носили пластинчатые доспехи разной степени комплектности, это меняло силуэты. Но в то же время горцы не пугали, пока, во всяком случае. Скорее производили впечатление, сходное с монашеским крестным ходом. Все было неправильно, неестественно и вообще, откуда строевая пехота на улицах столицы? Не представительский отряд, не частная охрана какого-нибудь бонома или богатого купца, а полноценный отряд, хоть сейчас в поле под град стрел и кавалерийскую атаку. Даже сквозь тупое оцепенение, захватившее Елену, пробилась искра любопытства — что все это значит и чего следует ждать?
— Выпей, — снова посоветовал Раньян. — Не то сейчас упадешь.
Елена машинально вытянула пробку и глотнула фосфоресцирующий эликсир. Жидкость оказалась совершенно безвкусной, как вода и вместо утоления жажды сушила рот. Прилива сил не наблюдалось.
Колонна, тем временем, продвигалась вперед, не сбавляя скорость. Впечатление огромной гусеницы усиливалось из-за 'щетины' — древкового оружия, которое нес чуть ли не каждый боец. В основном алебарды, еще какие-то зловещие крючья, косы на древке. А вот обычных длинных копий почти не было, наверное, в городе их сочли не практичными. Длинномеры тащили не вертикально к небу, а на плечах, под углом, от того многоножка смахивала еще и на очень длинного дикобраза с приопущенными иглами. Прояснился вопрос с барабанами — вместо них долбили большими молотками, похожими на массажные, по трубчатым костям, взятым, судя по размерам, от динозавров. Кости сухо и пронзительно трещали, будто раскалывались в огне.
— Штандартов не вижу, — удивился Кадфаль. — Идут 'голые', как отъявленный сброд какой-то. А должно быть, по меньшей мере, два, 'Кровавая Луна' и знамя князя или тухума.
— На 'плохую', бесчестную потасовку идут, — один из наемников проявил знание вопроса.
— А так можно? — Елена поначалу спросила, а потом уже поняла, что эликсир начинает действовать. Бодрости не добавилось, но в голове чуть прояснилось.
— Можно. Полк опускает знамена и тем показывает, что сражается без всяких правил. Пленных не берут, выкуп не берут, слова не держат, младенцев в огонь, беременных на кол. Из чужих раненых делают 'свиней'.
Ноги ступали в ритм, костяные барабаны звучали в ритм, даже стальной еж над головами колебался ритмично, прокатываясь волнами от головы к последним рядам. Без видимой команды отряд 'зазвучал', бойцы начали в такт шагам выдыхать что-то похожее на 'Вху!'. Напряжение выросло, уплотнилось. Оглянувшись, Елена обратила внимание, что у реки больше никого не осталось. Пехота, группа Раньяна поодаль и жандармы со своими 'копьями' на посту. Все. Даже пара оставшихся лодок отплыла ближе к середине, остальные ушли ниже по течению.
— Кто же так в бой пойдет... — пробормотала Елена скорее себе, однако ее услышали и ответили:
— Кровная месть, семья семье, клан клану. Или деньги, но такие, что и представить нельзя.
Жандармы, наконец, поняли, что пехота вроде как и не собирается останавливаться. Пока оруженосцы торопливо готовили коней, рыцари быстро совещались. В голове у Елены прояснялось, усталость вымывало из тела, только жажда мучила. Женщина завороженно наблюдала за происходящим, а на мосту, кажется, назревал самый настоящий бой, второй в ее жизни.
Пехота не остановилась и даже не замедлила поступь. Над головами пронеслась отрывистая команда, и строй изменился. Сбоку не получалось разглядеть как следует, но похоже колонна перестроилась прямо на ходу, расширившись по фронту до пяти человек или даже больше, от парапета до парапета. Еще команда, и солдаты перешли на ускоренный шаг, изменилась и бормоталка, вместо прежнего 'Вху' отчетливо зазвучало повторяемое на два такта 'Ту-Хум!!'. Видимо это больше подходило для быстрого передвижения.
Жандармы встали вытянутым клином, впереди самый бронированный, еще двое позади и чуть сбоку, остальные в третьем эшелоне. С флангов, у входа на мост, заняли позиции стрелки, два или три с арбалетами, у остальных луки едва ли не в человеческий рост, а то и больше, причем с явной асимметрией — где-то две трети общей длины приходилось на верхнюю часть.
Сознание 'повело', как в предобморочном состоянии. Елена зажмурилась и крутнула головой, потерла уши, чтобы кровь прилила к голове. Буквально через пару мгновений все прошло, осталась только чрезмерная контрастность зрения, как в видеоклипах из девяностых, все какое-то синеватое, без перехода красок. Луна, уже соперничающая с заходящим солнцем, серебристо белая, как металл, раскаленный до следующей стадии после красного. Даже смотреть больно. Факелы, зажженные над колонной, и жаровня у поста — угольно красные, словно и продувают кислородом. А небо кажется черным, хотя на самом деле оно пока лишь серое, закатное.
С головой тоже происходило что-то неладное, горькие переживания отдалились, сильно смазались, как будто 'здесь' и 'тогда' разделил не от силы час, а годы. Боль утихла, обратившись легкой печалью, как память о школьных годах. Если это было действие эликсира, Елена ничего не имела против и хотела бы запасти еще.
— Ту-Хум!!! — заорали десятки голосов как один человек, и колонна ринулась по мосту, топча будто стадо слонов, подкованных звонкой сталью.
Жандармы, в свою очередь, не тратили слов на предупреждения. Очевидно кавалеристы исходили из того, что если вооруженная братва ступила на мост, она точно понимает, чего хочет и какие будут последствия. Если пехота шагала как огромный поршень, заполняя мост словно зубная паста — горлышко тюбика, то конники двигались будто стальной гвоздь. Для полноценного разгона места не хватало, однако набрать приличную скорость кавалерия успевала.
— Красиво шагают, — вполголоса обронил Насильник, в голосе его звучало нечто большее, нежели просто любование. То были слова человека, который давно лишился чего-то, что в здравом уме вернуть не хотел бы, однако в глубине души сохранил тоску и вожделение. Елена утвердилась в мысли, что неприятный дед тоже был солдатом.
Она помнила, с какой легкостью рыцари разметали, передавили толпу. Очевидно здесь так просто не выйдет, однако... Для размышлений над 'однако' времени уже не осталось. Барабаны ударили особенно громко, сменив ритм, и колонна остановилась. Процесс был не мгновенный, понадобилось две-три секунды, чтобы все выполнили команду, строй чуть сбился, однако из-за этой паузы целеустремленность и согласованность действий организованного множества солдат показалась еще более впечатляющими. Колонна выровнялась и как-то уплотнилась, словно каждый боец стал ближе к товарищам. Огромный 'дикобраз' встопорщился, оружие над строем поднялось вертикально, как готовые к бою иглы или щетина мяура перед охотничьим броском. Первые ряды не то пригнулись, не то опустились на колено, выставив перед собой алебарды.
— Ну, понеслось... — выдохнул кто-то за спиной.
Сначала выпустили снаряды арбалетчики и лучники. Сразу, как по команде, которую Елена наверное просто не расслышала. На таком расстоянии и по столь крупной мишени промахнуться было невозможно, так что вопрос заключался в том, кого защитят доспехи, а кому не фартанет. Мгновением позже стальной 'гвоздь', набравший основательный разгон, влетел в плотную массу пехоты, круша выставленные алебарды. Грянуло так, что Елена чуть не закрыла уши. Металлический звон пошел гулять меж берегами, отражаясь от стен домов с плотно закрытыми ставнями — кажется, никто из окрестных жителей не хотел получить шальную стрелу в окно.
Колонна дрогнула, подалась назад. Судя по всему, первые две шеренги полегли сразу, но плотный строй удержался. С минимальной задержкой — не больше удара сердца — поднятые алебарды следующих рядов опустились, заработали как стальные цепы, выколачивая искры из стальной брони. Вместе с железным грохотом к темнеющему небу вознесся единый ужасающий вопль. Кричали люди, а также страшно — совсем по-человечески — кричали раненые звери. Один из коней встал на дыбы, молотя передними ногами. Точный удар копытом швырнул через парапет алебардиста, тот с воплем канул в стылую воду и сразу пошел на дно. Пехота ожесточенно молотила жандармов, пыталась подрезать косами лошадиные ноги. Всадники яростно отбивались, крестя на все стороны топорами, булавами. Гул стоял как в хорошей кузнице. Вопили раненые и умирающие, ржали дестрие, однако все остальные дрались молча. Ни единого выкрика, проклятия, даже какого-нибудь 'ту-хума'.
