Ученица выполнила парад, замерла в ожидании команды.
— Маятник! — приказал Фигуэредо.
Елена вытянула вперед руку и начала осточертевшую за сотни, тысячи повторений комбинацию. 'Острие' замерло, приклеенное к невидимой точке, оружная рука ходит вправо-влево, отрабатывая симметричные защиты от боковых ударов. Тридцать движений, затем смена руки. И снова, и снова, пока кисть не потеряет чувствительность, а сломанное год назад предплечье не покажется свинцовым. И затем продолжать.
— Подкова!
Теперь острие активно заработало, деревянный меч рисовал перевернутую подкову.
— Локоть неподвижен! — прикрикнул Чертежник. — Рука действует от плеча, торс доворачивается, усиливая противодействие! Иначе более тяжелый клинок собьет твой собственный.
Поясница заныла еще сильнее. Впрочем, душе приходилось куда тяжелее.
Год ученичества стал для Елены временем непреходящего унижения. Причем нельзя сказать, что фехтмейстер старался как-то особенно ее уязвить. После того как наставник и ученица заключили настоящий договор, Чертежника словно подменили. Мастер был строг, деловит и профессионален до зубовного скрежета. Он взялся учить, и он учил, каждую минуту их почти ежедневных занятий. Елена ждала неизбежного мытья тренировочной залы, выноса ночного горшка и прочей 'неуставщины', которая, судя по масскульту, была неизбежна для подмастерья в додзе. Ничего этого Фигуэредо не требовал. Елена приходила, надевала тренировочные портки с рубахой, а дальше все общение было посвящено лишь Высокому Искусству.
— Высокая диагональ!
Меч рубил сверху вниз, наотмашь, в почти полностью вытянутой руке, заканчивая движение у стопы 'задней ноги'. И сразу же шел в обратном направлении, имитируя удар ложным лезвием снизу вверх.
Да, как наставник фехтмейстер был выше всяких похвал. Не считая того, что за редчайшими исключениями каждый урок оставлял Елене несколько новых синяков. Хуже было другое. Фигуэредо не верил в ученицу и не считал нужным это скрывать. Просто не верил. 'Вэндера' могла стараться или не стараться, топтаться на месте в бессильных попытках или демонстрировать впечатляющие успехи, наставник все равно искренне презирал ее как человека не на своем месте, который стучится лбом в закрытые ворота вместо того, чтобы заниматься чем-то более достойным и полезным. И вот это спокойное, совершенно не демонстративное пренебрежение уязвляло сильнее, чем палка, уже третья за год ученичества. Ранило как настоящий клинок. Особенно в комплексе с крепнущим пониманием — да, Чертежник был прав, ей никогда не стать блестящим фехтовальщиком. Только лишь крепким середняком.
— Восьмерка с левой руки!
Месяц за месяцем Елена старалась изо всех сил, ей казалось, что рано или поздно фехтмейстер оценит хотя бы упорство. Тщетно. Понадобилось много недель, чтобы ученица, наконец, поняла — Фигуэредо никогда не признает ее бойцом. Это просто не предусмотрено в его картине вселенной. Теперь женщина держалась только на самолюбии. И памяти о красных глазах убийцы на корабле. В одном Чертежник ошибался — Елена хорошо знала, кто однажды придет за ней. А теперь, благодаря науке Искусства еще лучше понимала, сколь глубока пропасть между ними. Поэтому, несмотря на все разочарование, почти каждый день Елена стучала в ненавистную дверь ненавистного мастера. И она училась, понемногу, крошечными шажками, тяжело, с обидными провалами и откатами — но все же двигалась вперед.
— Рубка из-за головы, по пятьдесят ударов справа и слева.
Когда, несмотря на осенний холодок в нетопленном доме, рубаха ученицы промокла почти насквозь, Чертежник, наконец, соизволил вернуться к перемещениям. Елена шагала по осточертевшим лучам осточертевшей звезды, выполняя заученные и осточертевшие последовательности ударов Отрабатывала простейшие комбинации 'парирование — контрудар', на которых строилось все фехтовальное искусство 'городского боя'. Воздух в зале словно сгустился, насквозь пропитался кислым запахом пота и растревоженной пыли. Фигуэредо выпучил и без того казавшиеся жабьми глаза, отбивая палкой ритм то по собственной ладони, то по рукам ученицы. Не настолько сильно, чтобы лишить подвижности, но достаточно, чтобы на уровне рефлексов запоминала прямую связь между ошибкой и болью.
— Достаточно, — смилостивился, наконец, Фигуэредо, и Елена замерла, опираясь на палку.
Как обычно, женщина потеряла счет времени — в зале не было ничего, что позволяло бы отмерять время, ни песочных часов, ни простенькой клепсидры. Даже звон городских колоколов увязал в толстых стенах дома. Продолжительность каждого урока Чертежник определял произвольно, руководствуясь собственными соображениями, определить срок Елена могла только по окончании, выйдя на улицу. Это могло быть и несколько минут (что, правда, случалось редко), и два-три часа, до самой полуночной стражи, так что возвращаться домой приходилось в самую темную и опасную пору суток.
— Защиты, — отрывисто приказал Чертежник, выбирая тренировочный меч для себя. — Как принимается удар лезвие в лезвие? — спросил он, взвешивая в руке такую же палку как у Елены, словно держал ее в первый раз.
— Под прямым углом, строго, не заваливая клинок, — буквально отлетело от зубов женщины, Елена без команды стала в положение защиты, заложив правую руку за спину. Чертежник с самого начала тренировал ее как обоеручного фехтовальщика, как для большего неудобства соперников, так и в компенсацию перелома, который немного сковал подвижность главной руки.
— Поясни.
— Лезвие одного клинка и линия, поперечно проходящая через лезвия другого, всегда образуют прямой угол.
— Почему? — Фигуэредо обозначил финт справа и, когда ученица развернула клинок вертикально, острием вниз, ударил по-настоящему, с другой стороны. Елена почувствовала, что катастрофически теряет дыхание, парировать и говорить одновременно казалось адски тяжело.
— Потому что... иначе защита... слабее...
— Именно. Как у тебя сейчас, — следующий удар Чертежника легко продавил защиту Елены, да так, что ученица получила в лоб концом собственного клинка. Не сильно, однако болезненно и весьма поучительно.
— Дальше! Быстрее! — прикрикнул Фигуэредо.
Механически отражая все ускоряющиеся атаки наставника, Елена вспомнила давний поединок с Каем, на три раунда, в первый день. Или второй? Временами все случившееся на далеком севере казалось нереальным, как сон или воспоминания глубокого старика о событиях юности.
Да, настоящий бой оказался далек от спортивного фехтования, начиная с веса оружия и заканчивая главной проблемой — неизбежностью ответного удара. Несколько месяцев Чертежник буквально выколачивал из ученицы рефлекс спортсмена — уколоть первым, не заботясь о защите. На дорожке это приносило очко, в жизни регулярно заканчивалось контратакой пусть даже раненого соперника [1].
— Посредственно, — заключил, наконец, Фигуэредо. Как обычно, без особых эмоций, констатируя очевидный для себя факт. — Все как я и говорил, от одного солдата ты теперь отобьешься. Но не более. Удара боишься, моргаешь. Плохо.
Выравнивая сбившееся дыхание, Елена подумала, было, возразить, однако сдержалась. Обширная практика указывала на бесполезность оправданий и возражений. Еще у нее начиналась головная боль и слегка подташнивало. Тренироваться в постоянном сумраке было тяжело и технически, и психологически. Но Чертежник был неумолим — боец редко выбирает место для схватки, он вынужден биться там, куда заводит судьба. Не готов к драке на темной улице без фонарей, считай, не готов ни к чему.
— Что ж, придется глядеть в воду, — загадочно пообещал Чертежник. — Положи меч. Время дышать.
Елена сунула в стойку деревянный инструмент и без команды опять стала в центр звезды. Пришло время того, что наставник именовал 'чесать кожу костями'. Вообще методология Чертежника оставляла немало вопросов. С одной стороны Елена понимала, что до методов рационального познания и научной организации учебного процесса здесь еще несколько веков. С другой... все равно было странно. Например, Шаги Чертежник начал показывать сразу, а вот правильное дыхание — спустя больше полугода. Тогда мастер кинул ей старую кольчугу (правильно ее надеть и зашнуровать оказалось тем еще квестом), немного погонял уже второй по счету палкой. И наглядно продемонстрировал, что в мало-мальски тяжелой броне, к тому же в рваном ритме боя, когда движения не совпадают с вдохом-выдохом, привычное дыхание грудью работает плохо, да и брюшное не намного лучше.
И фехтмейстер начал учить Елену иному способу, довольно странному, абсолютно противоестественному, но... в то же время рабочему и действенному. Словами это было трудноописуемо, такое можно было лишь показать. Суть методики заключалась в том, что лошадь запрягалась позади телеги, то есть не дыхание питало движения, а наоборот, каждое движение, в особенности плечевого пояса, действовало подобно насосу, оно массировало легкие, растягивало их как мехи для новой порции воздуха. Движения при этом действительно напоминали расчесывание костями изнутри. На следующей стадии к работе подключался и таз с бедрами, это уже называлось просто и грубо — 'дыхание жопой' [2].
По личным ощущениям весь цикл дыхательных упражнений занимал минут пятнадцать, он начинался с 'вихляний' на месте, а затем переходил в шаги по всей звезде. Со стороны это было похоже не то на пляску сумасшедшего брейк-дансера, не то на вычурную спортивную ходьбу. В целом помогало, однако Елене никак не удавалось достичь постоянства процесса, прочувствовать его и сделать неотъемлемым элементом любого поединка. Это злило и снова заставляло чувствовать ущербность.
— Все, закончили, подбери деревяшку, — для разнообразия Чертежник ударил палкой в пол, гулко и резко, так, что Елена вздрогнула.
— Ты по-прежнему боишься удара.
Елена смолчала, подумав, что вот уж чего не боится точно, так это ударов, благо стараниями Чертежника и его палки ученица их получила уже сотни.
— Когда в рожу летит клинок, ты моргаешь. Иногда чуть отворачиваешься, откидываешь голову. Это плохо. Но исправимо. Обычно надевают очки или маску из прутьев, чтобы кидать потом в лицо всякую гадость. Есть способ лучше.
Чертежник продемонстрировал монету, обычный грошик, отполированный до стирания чеканки. Маленький кружок светлого металла в длинных пальцах мастера.
— Смотри, запоминай, будешь делать сама.
Легким движением пальцев Чертежник отправил монетку Елене, та поймала столь же экономно и легко.
— Возьмешь ковш или ведро, — указал мастер. — Не важно, главное, чтобы голова пролезла. Нальешь воды. Теплой для начала. На дно бадейки кинешь деньгу.
Он сопровождал каждую фразу соответствующими жестами, словно не надеялся на разум ученицы. Елена сжимала в пальцах грошик и удивлялась, монета казалась прохладной, словно и не лежала в гульфике рядом с телом. Как будто у Чертежника вообще не было собственной температуры.
— Дальше следует наклониться и посмотреть на монету. Глаза расслабить, взгляд 'широкий', как в бою. А затем резко суешь морду в ковш!
Фигуэредо звучно хлопнул в ладони, так, что Елена вздрогнула.
— Вот так моргать не надо, — длинный костлявый палец указал точно в правый зрачок ученицы, и женщина подавила инстинктивное желание шагнуть назад. На мгновение показалось, что старик хочет вытащить ей глаз.
— Фокус простой — не терять монетку из виду, ни на мгновение! Это для глаз не опасно, однако будет неприятно. В самый раз, чтобы учиться держать взгляд, несмотря ни на что. Когда сможешь повторять без всяких заминок, надо брать воду холоднее и холоднее. Великие мастера упражнялись с бочкой, где плавали ледышки, но для тебя это лишнее.
— Но... — осмелилась возразить Елена. — Я же так...
Снова мешал языковой и понятийный барьер, как быстро и доступно объяснить полусумасшедшему фехтмейстеру, что переламывать защитный инстинкт не к добру? И Такеши Китано так едва не ослеп на съемках 'Затойчи', слишком войдя в роль слепца. А еще ученица почувствовала приступ ужаса, осознав, что осознает смысл, но забывает слова. 'Инстинкт', 'съемки' — она понимала, что это значит, но чтобы вспомнить родную речь, требовалось напрячь память. А японский актер вообще колыхался в памяти как фотография, полустертый образ.
— Но так и ослепнуть можно! — воскликнула она, наконец. Впрочем, наставник отлично понял.
— Нельзя обрести умение без жертв, — пожал плечами Фигуэредо. — Это старая мудрость, за любое знание ты платишь временем, деньгами, потом и кровью. Их нельзя перетасовать и заменить. Тебе нужно оружие и знание, за него придется отдать деньги. Любой навык становится родным только после тысяч повторений, и это время. Усталость будет грызть твои члены, превращать кости в воду, это пот. И наконец, ты никогда не станешь воином если не знаешь, как болят кровоподтеки после боя, когда уходит кураж. Если у тебя не трещали зубы под чужими кулаками и не вышибало дух из груди от удара о землю. Это кровь.
Фигуэредо прищурился, глянул на тусклую лампу так, словно она сияла подобно полуденному солнцу.
— А еще к мастерству всегда прилагается товар, который тебе не нужен, но брать его придется. Кровная месть за тех, кого ты убил, внимание сильных мира сего, которые хотят, чтобы ты испачкал руки вместо них. Зависть и злоба менее удачливых бойцов.
Чертежник резко вскинул руку так, что палка остановилась буквально в паре сантиметров от кончика носа Елены.
— Вот о чем я говорю, — негромко сказал фехтмейстер, когда ученица отшатнулась, на мгновение закрыв глаза. — Мне все равно, будешь ты смотреть на монету или нет. Ты хочешь стать воином, не я. Ты решила, что путь убийцы — твой путь. Только тебе решать, готова ли ты купить еще один полезный навык, что спасет однажды твою жизнь. И готова ли заплатить полную цену.
Чертежник опустил палку и отвернулся со словами:
— Урок закончен.
— А ты? — спросила женщина в спину наставника.
— Что? — недоуменно спросил Чертежник, вскинув голову, однако не оборачиваясь.
— А ты заплатил свою цену за ненужный товар? — вымолвила ученица, поражаясь собственной дерзости.
Чертежник помолчал, вращая в пальцах орудие наставничества, все это крайне зловеще напомнило Елене 'науку боли', что преподал ей мастер. Женщина крепче взяла деревянный меч и машинально приняла нужное положение.
— Да, сполна, — неожиданно ответил фехтмейстер.
Фигуэредо прошел вдоль стены, взял тряпку и несколькими движениями стер меловой рисунок.
— У меня было много учеников, но среди них выделялся один. Редкостный случай, когда Пантократор одаряет дитя в равной мере силой, умом, гибкостью. И желанием учиться. Драгоценный камень, который нужно лишь огранить, чтобы он засверкал, как величайшее искушение Темного Ювелира.
Чертежник положил палку, растер основание кистей, будто хотел разогнать застывшую кровь по жилам.
— Он был прекрасным бойцом, и слава его затмевала лучших из лучших, даже Чуму и Жнеца, а они были величайшими бретерами, каждый в своем поколении. Благо в то время Венсан работал все реже и стал тяготиться убийствами. А Раньян вообще покинул Город.
