Сейчас, сейчас...
— Да и черт с тобой! — заявил безымянный солдат, плюнул женщине под ноги, опустил меч. Отошел спиной назад шагов на пять, затем, по-прежнему, не сводя глаз с противницы, подобрал брошенные ножны. Елена молча наблюдала, как ее неудавшийся убийца прячет клинок, продолжая отступать. Солдат еще раз плюнул, гордо выпрямился, расправив плечи, а затем, наконец, повернулся и ушел в сторону реки. Его провожали свистом и даже разными обидными словами, но без особого энтузиазма. Все кровопролития ждали, а тут...
Только глядя в удаляющуюся спину, будто сотканную из желто-черных лоскутков, Елена поняла, что целиком ушла в 'тоннельное восприятие', совершенно не фиксируя происходящее вокруг. А что если все это сплошная обманка и со спины уже крадутся подручные с сетями или кинжалами? Она заполошно дернулась, прыгнула к стене, вслепую махнув ножом. Народ шарахнулся в стороны и начал разбредаться быстрее. Пара совсем уж маргинальных личностей затеяла безыскусную драку, выясняя, кто теперь кому должен, если ставки сделаны, а победителя вроде и нет. Убедившись, что беспорядков не наблюдается, ушел стражник, положив алебарду на плечо, будто палку.
Елена прислонилась к шершавой стене, чувствуя, как начинают дрожать руки. От стены дома пахло сухой пылью и сеном. Пот лился градом, пропитывая недавно выстиранную рубашку. Кепка прилипла к влажным волосам. Хотелось закричать во весь голос и что-нибудь разбить, бегать кругами, в общем, дать выход чудовищному напряжению. Краски вечерней улицы показались очень резкими, телевизионно-яркими и контрастными, как в игре, даже глазам больно.
Медленно, с трудом шевеля пальцами, женщина сняла перчатки, сунула за пояс. С третьего раза попала клинком в устье ножен. Оглянулась на дом Чертежника с затаенной надеждой, что мастер на пороге, он все наверняка видел и одобряет успехи, а ошибки они вдвоем исправят после. Нет, темный дом стоял, как мрачный склеп, памятник давно ушедшей славе фехтмейстера Фигуэредо.
А все-таки не обманул, подумала фехтовальщица. Не обманул мастер. Обещал, что через год она сможет более-менее уверенно противостоять одному-двум солдатам. Так и вышло, с поправкой на глупые ошибки. А теперь домой, домой.
Домой...
Она пошла в сторону дома Баалы, стараясь дышать глубоко и ровно, вдыхая прохладное спокойствие, выдыхая страх и напряжение.
* * *
— Добавь, — потребовал наемник.
— Чего? — уставился на него Мурье. — Совсем звон монет разум застил?
— Добавь, — повторил, набычившись, боец.
Сам себя он гордо именовал бретером, однако Мурье отлично знал, что никакой тот не мастер клинка. Обычный наемный убийца, из тех, кого покупают сразу бандой из трех-пяти рож, чтобы привалить в темном углу любовника жены или купчишку невеликой руки. Но убийца хороший, не ленившийся помахать клинком перед тенью и тренировочным столбом.
— Мы так не договаривались, — Мурье был готов к тому, что сейчас наглую скотину придется убивать, но стало интересно, чем все закончится. Кроме того рядом находилась госпожа, поэтому кровопролитие было нежелательно.
— Точно, — согласился наемник и на удивление здраво разъяснил, что нанимали его для того, чтобы пугнуть мужиковатую девку и попортить ей шкуру интереса ради. А девка, как нашептали местные, оказалась ученицей фехтмейстера, причем того, что лет десять назад считался лучшим из лучших, пока не двинулся умом окончательно. И сама горазда мечом вертеть. Со стороны работодателя жилить такие подробности было аморально и безнравственно.
— Дважды, — наемник показал красную точку на плече, где кровь от укола просочилась сквозь рукав. — Эта ... меня дважды достала! — теперь он сунул пальцы в разрез на боку. — Чудом не порешила. Другой риск, другая цена.
Звучало вполне здраво, Мурье и сам удивился, глядя, как ловко разделывальщица трупов машет клинком. Опыта ей не хватало, в бою допустила несколько серьезных промашек, но в целом... Его сомнения развеяла Флесса, закутанная в плащ от макушки до пят.
— Доплати, — коротко повелела она. Голос звучал тихо и бесполо из-за высокого воротника и шарфа, закрывающего нижнюю часть лица. Глаза и прическа скрывались под капюшоном.
Ловаг повиновался, не тратя времени на всякие 'вы уверены' и прочий сотряс воздуха. Убийца получил куда меньше чем хотелось бы, но существенно больше того, что надеялся вытребовать и поспешил ретироваться.
— Домой, — сказала госпожа.
Мурье жестом дал знак нескольким бойцам, что заранее рассредоточились по темным углам. Однако, несмотря на собственное указание, Флесса еще немного задержалась. Вице-герцогиня сначала долго и задумчиво смотрела вдоль улицы, туда, где скрылась лекарка Люнна. А затем обратила взор на дом фехтмейстера. Хозяин, как по заказу, вышел на темную улицу, отворив прочную дверь. Глянул на пятачок, где шла схватка, будто мог в сумерках разглядеть цепочки следов и восстановить картину боя. Учитель фехтования пригладил длинные седые волосы, перевязал их заново в хвост драной лентой.
Неожиданно костистое, злое лицо фехтмейстера дернулось, странно поплыло, как будто спешило расколоться по невидимым швам. Ловаг сначала вздрогнул, а затем понял, что так выглядит попытка улыбнуться в исполнении человека, чья физиономия, должно быть, годами застыла в недовольной брюзгливости. Мастер клинка одобрительно кивнул, будто соглашаясь с кем-то, и скрылся в доме.
— Домой, — повторила Флесса, крепко и глубоко задумавшись.
_________________________
[1] Конечно в оригинале он называется совсем не так, но я решил не усложнять текст специфическими терминами, заменяя привычные и понятные 'алебарда' и проч. Мессер он и есть мессер.
[2] Потому что надо было учить лучше физику. Монтаж 'full-tang' хорош для ножей, но для более длинного клинка годится и в самом деле хуже. Сложная рукоять с тонким хвостовиком, внешним покрытием и дополнительной обмоткой (кожа, проволока, шнур) намного лучше амортизирует удар по твердому.
[3] 'Агентство НЛС', 5-я серия.
[4] Настоящие боевые клинки редко точили до бритвенного состояния, чтобы лезвие не выкрашивалось о доспехи и кости. Обычно не острее 45-30%, отсюда, кстати, столько приемов с перехватом собственного меча за клинок (в перчатках, разумеется).
Глава 15
Жил-был бретер...
Елена смотрела на воду, а отражение смотрело на Елену, мрачно и недовольно. Деревянная бадейка для умывания грела руки сквозь тонкие доски. Совать внутрь лицо не тянуло совершенно, глаза жмурились сами собой. Очень хотелось отложить занятие на потом. Лучше всего, на завтра. Или послезавтра. Начать новую жизнь с нового трудового дня. Или даже...
Женщина ругнулась, резко выдохнула и нырнула в теплую воду. С первого раза не получилось, веки опускались, как заслонки на автономном управлении, игнорируя приказы мозга. На третий раз Елена сбилась с дыхания, вдохнула воду и едва не опрокинула сосуд. Откашлявшись, отфыркавшись, повторила, наконец, с относительным успехом. Было, в общем, не больно, однако неприятно, все равно, что грызть зубочистку. Елена решила, что для первого раза достаточно, достигнув компромисса между осознанной необходимостью и чувством естественной лени. На сегодня хватит, а завтра надо сделать больше.
Хороший будет день. Определенно хороший.
Старики этой осенью много брюзжали, говорили, что все не к добру. Когда по календарю время заморозков, а по улице можно ходить без плаща, и 'летняя' рыба все еще не покинула море, уйдя в глубину океана — дурное знамение. Впрочем, старики всегда брюзжат, а знаки судьбы можно искать во всем! Так что честные жители Города старались не думать о скверном и радоваться хорошему. Потому что кому знамение, а кому милость Пантократора. Если бы еще цены на хлеб опустились...
Елена прожила в Мильвессе уже год. Опытной, прошаренной горожанкой пока не стала, но чувствовать 'нерв' столицы уже могла. И ей не нравилось безудержное веселье, что накрыло Мильвесс в приближении осеннего равноденствия. Карнавалы — цеховые и квартальные; театральные сценки; веселые драки улица на улицу, цех на цех, берег на берег; раздачи провианта от старейшин гильдий. Серии свадеб — самое время, когда сундуки полны и ясно, что до весны проживем. Иллюзионы магической гильдии, обычно незаметной и скупой на зрелища. Поминальные шествия с черепами благородных предков, больше похожие на африканские похороны. Все это крутилось водоворотом красок и веселья, расцвечивало Мильвесс огнями фейерверков и праздников.
И все же...
Что-то неправильное чувствовалось в карнавальном калейдоскопе. Что-то нездоровое, вымученное. Словно полмиллиона горожан в крупнейшем городе известного мира не столько радовались жизни, сколь пытались забыться в угаре 'секса-драйва-рок-н-ролла'. И Елена никак не могла понять, что ей так царапает душу.
Впрочем, это утро началось особенно хорошо, так что думать о плохом решительно не хотелось. Обычно Елена с Баалой пересекались нечасто, днем лекарка трудилась, а куртизанка-карлица отдыхала, и наоборот. Но близился День Поминовения, один из немногих праздников, когда почти вся работа в Городе не просто ограничивалась, но прямо воспрещалась. Разрешалась лишь торговля, и то не всякая. Например ювелиры могли продавать свои товары, а вот мастера обувных дел — уже нет, потому что освященные веками привилегии. Не ходили по улицам будильщики с трещотками, не отзывались мостовые стуком деревянных ботинок от шагов тысяч работников. Город замер в утренней дремоте, будто все время принадлежало ему целиком. Лишь совсем юные подмастерья на побегушках спешили разнести хлеб ночной выпечки и прочую снедь. Даже уличные торговцы не торопились доставать короба и выкатывать тележки, готовясь к вечерней страде, когда десятки тысяч горожан захотят набить желудки едой, а поясные сумки всякими безделушками.
И в кои-то веки все обитатели дома собрались вместе. На завтрак Баала приготовила суп из поздней зелени, которой уж месяц как полагалось исчезнуть с прилавков, но благодаря теплу городские огородики все еще давали съедобную флору, да и болотный тростник все не желал сохнуть. Для большей наваристости в похлебку отправились два яйца и солидный кусок свиной шкуры. Три женщины — старшая, средняя и младшая — передавали друг другу кружку со сметаной для похлебки, выполненную как обычный бочонок, только стянутый не обручами, а лозой маслицы, местной разновидности оливкового дерева.
В прежней жизни Елена терпеть не могла яйца, особенно вареные, ее воротило от одного лишь запаха. А уж свинячья кожа... Но сейчас женщина не только раздвинула горизонты пищевой лояльности, но и прониклась повсеместным на континенте культом жира, любого, от масла до сала и смальца. Сальная шкура, яйца, раньше все это было неприятной пищей, а теперь — энергия, драгоценные калории, которые обладали вкусом жизни. Так что деревянная ложка бодро черпала зеленую бурду, густо сдобренную хорошей сметаной.
Обгрызая кусок шкуры, Елена снова задумалась о том, что такое Ойкумена. Например — почему ее природа так несообразна человеческому сообществу. На континенте имелся стандартный 'общеевропейский' набор одомашненных животных, за исключением собак и кошек, которые вымерли четыре столетия назад. Немного дикого зверья, которое сильно напоминало одичавшие и мутировавшие земные аналоги. Довольно богатый птичий мир, рыба, которая будто застряла на стадии панцирных. И... все, собственно. Как будто люди некогда пришли в юный мир, где жизнь недавно шагнула на сушу, и заселили его прихваченной с собой фауной, которая быстро адаптировалась к тепличным условиям. Но что это были за люди? И как давно случился переход, если он, в самом деле, имел место?
Загадка.
Во всяком случае, потомками землян аборигены точно не являлись — не сходилось по времени. Если верить Шарлею и обрывкам знаний, которые Лена собирала в дороге, Старая Империя существовала, по меньшей мере, тысячу лет со всеми атрибутами развитого феодально-магического государства. То есть, задолго до того как тот самый феодализм с рыцарями и прочей мишурой сформировался в родной вселенной. С другой стороны, если посмотреть на это с позиции марксиста, люди могли переселиться хоть в каменном веке, а феодализм изобрести самостоятельно, по законам объективного хода истории. Что же до скудости биомассы, она могла обеднеть по ходу эксплуатации, как, например, некогда обширные леса, которых в мире почти не осталось, отчего страдали корабелы и, в первую очередь, Остров с его огромным флотом.
Баала поставила на стол деревянную тарелку со свежим хлебом, Елена вдохнула одуряющий запах, и философические размышления выдуло из головы. Круглый каравай 'серого' хлеба имел традиционную форму двух лепешек, положенных одна поверх другой с восемью глубокими радиальными вмятинами. Такой хлеб можно было без ножа ломать как вдоль, так и поперек. На одном из сегментов твердая корка хранила оттиск печати, гарантирующей качество пекарской работы [1].
Ложки быстрее заскребли по дну мисок, уничтожая остатки супа. Баала собственноручно отломила каждой сотрапезнице хлебный кусок, полила сметаной, присыпала смесью соли и сушеных трав вроде петрушки. Чего в Ойкумене почти не было (и от чего Елена страдала до сих пор) так это пряностей. Никакого шафрана и прочего муската. Был некий аналог перца, но стоил он таких безумных денег, что, похоже, в пищу вообще не употреблялся, служа растительным золотом. В какой-то мере это компенсировалось богатейшим набором трав, однако без перечницы Елена страдала до сих пор.
Завтракающие дружно вгрызлись в хлеб, который и сам по себе имел божественный вкус свежайшей выпечки, а с подсоленной сметаной обращался в пищу богов. После завтрака Баала убрала каравай до вечера, и старшие поговорили немного о жизни, с ленивой неторопливостью, как люди, которым, в общем-то некуда спешить. Баала поделилась свежими новостями, точнее сплетнями, циркулирующими средь купцов и прочего привилегированного люда. Ничего нового Елена не услышала, пожалуй, кроме опасений насчет денег. Дескать, монета все легчает. Далее слух раздваивался. Одна ветвь имела явный апокалиптический оттенок и приписывала юному императору намерение ввести в оборот медь с бронзой. Другая обещала скорый приход серебряного каравана из западных земель, так что металла хватит, останется лишь перечеканить его в звонкую монету.
В любом случае городская общественность явно и ощутимо нервничала. Вопрос 'легких', то есть изношенных и обрезанных денег всегда стоял остро, а теперь оказался еще острее благодаря новому витку хлебных цен. Ни Елену, ни Баалу это пока не коснулось, тем не менее, общие проблемы всегда рано или поздно становятся частными.
После затянувшегося завтрака Елене больше всего хотелось уползти наверх и там подремать до полудня, а может и дольше. Благо, завтра тоже было свободно, единственный эпизод в году, когда два нерабочих дня шли подряд, как в нормальной пятидневке. Однако тут женщине подумалось, что с Чертежником особый режим не оговаривался, а значит, сегодня — обычный тренировочный день. Конечно, всегда можно сослаться на...
