— Э-э-э ... протянула она, не в силах поверить, что на этом все закончилось, и слушателей больше нет.
— Черт тебя дери! — сказала Елена затем, уже с куда больше выразительностью.
Вечер подкрадывался все быстрее и откровеннее. Фонарный свет уже решительно побеждал угасающее солнце, через несколько минут из-за высоких крыш появится и огромная бледная луна. Елена отчетливо поняла, что шансы провести первую ночь в Городе на улице совсем не иллюзорны, можно даже сказать, очень велики. И это было без преувеличения страшно, учитывая взгляды, которые ползали по телу, будто щупальца. Лена физически ощущала, как невидимые наблюдатели измеряют и взвешивают профит, который можно с нее получить.
И это, черт возьми, почти благополучный квартал, а что же творится в местных трущобах и гетто? И как она станет различать местные районы? Сейчас женщина понимала, что это было не слишком разумно — переться в Город на ночь глядя. Вначале следовало найти пристанище в пригороде, сделать несколько пробных вылазок в столицу, посмотреть, что и как здесь организовано.
Впрочем, теперь жалеть уже поздно. Елена скрипнула зубами и заколотила кольцом уже по-взрослому, изо всех сил. На этот раз заслонка отворилась куда быстрее. И, если можно так сказать, намного злобнее. Тирада изнутри соответствовала:
— Слышь, коза драная, вали отсюда, пока стрелу в брюхо не получила.
Вместо ответа Елена постучала о решетку кинжалом Шарлея, так, чтобы невидимый склочник увидел характерную рукоять без гарды и граненый клинок в полупрозрачных костяных ножнах. Изнутри послышался странный звук, а затем наступил очередной акт молчания, которое, похоже, стало нездоровой традиции в затянувшейся беседе. Когда Елена уже решила, что и это не сработало, загремел отпираемый замок. Двери отворилась едва-едва, не шире ладони, неожиданно тихо на хорошо смазанных петлях.
— Заходи, — буркнули из темноты.
Елена скинула понягу, перехватила удобнее торбу, что походила на длинную распоротую наволочку, и боком протиснулась в дверь, выдохнув, чтобы не застрять. Кинжал она сунула за пояс.
— Поклажу в угол. Иди за мной, — недовольно приказала темная фигура, тщательно заперев дверь. Прежде чем хлопнуло окошко, Елена вскользь увидела лицо хозяина 'замка', точнее набор черт, плохо видных в тусклом свете. Сплошные углы и прямые линии, сложенные в нечто крайне брюзгливое, отмеченное непреходящей печатью злого недовольства.
Идти было непросто, двигаться пришлось фактически на ощупь. После короткого коридора, в котором пахло хорошо выдержанной плесенью, открылась комната неопределенного объема. Скорее даже зала, судя по эху шагов. Заскрипел механизм, будто пружинку заводили, во тьме загорелся синеватый огонек, который окреп и раскинул вокруг лучи хорошо знакомого синего оттенка. Лампа с кристаллом лунного света, предмет дорогой, но похоже, очень старый, на последнем издыхании. Надо полагать, остатки былой роскоши. Темный силуэт встал на цыпочки — хозяин дома оказался ростом на две ладони выше Елены, что по местным критериям делало его очень высоким — повесил светильник на цепочку. Женщина быстро огляделась.
Да, не комната, но зал, причем явно тренировочный ... во всяком случае когда-то, достаточно давно. Большой, так что здесь могло бы заниматься, не мешая друг другу, две или даже три пары бойцов. Пол выложен каменной плиткой в виде белых квадратов с черными прожилками. Хотя нет, прожилки оказались чем-то похожим на ... Елена не знала, как называется способ украшения, когда в процарапанные на броне желобки заколачивалась цветная проволока, медная, серебряная или даже золотая, так, чтобы получился яркий, контрастный узор или рисунок. Здесь желобки проскребли прямо в камне и заполнили какой-то черной массой. Время сильно затерло рисунки, однако они еще неплохо угадывались — несколько окружностей разного диаметра с линиями внутри, как на компасе.
Деревянные стены так же потемнели от времени до почти черного цвета, вдоль одной, что по правую руку, стояли козлы, хранившие скудный инвентарь — короткое копье с несоразмерно длинным наконечником в виде равнобедренного треугольника, несколько прямых одноручных мечей разной длины, тяжелый меч-палаш типа того, что носил Кай. Пара типично бретерских сабель, похожих на оружие Шарлея. Палки и шесты. Остальное, видимо, скрывалось в большом сундуке, который больше походил на гроб.
Противоположная — левая — стена удивительно напоминала тир, к ней были приколочены деревянные шиты в рост Елены с контурами человеческих фигур, выполненных красками разных цветов. Похоже, это была своего рода иконографика с начертанием уязвимых мест и вариантами атак разным оружием. Бить предлагалось просто человека, а также бойца в относительно легком доспехе и наконец, тяжелого латника. Самый большой прямоугольник был из полотна, на ткани светились тонкими красными линиями четыре длинных обоюдоострых стрелы, которые образовали восьмиугольную звезду. Еще две линии перечеркивали получившуюся фигуру горизонтально, выше и ниже серединной. Каждый луч был пронумерован и отмечен собственной литирой. В центре зала стоял, чуть накренившись, деревянный болван, растрескавшийся и основательно побитый. Когда-то манекен, очевидно, вращался на платформе в виде колеса, теперь механизм заклинило даже на несведущий взгляд Елены.
Третья стена, прямо напротив дверного проема, была в свое время одним большим окном, скорее даже выходом на террасу, теперь же ее закрывали большие ставни, покосившиеся и подпертые для верности шестами. Палки смахивали на тренировочный инвентарь, которому нашли более актуальное применение.
Зал носил явственный отпечаток заброшенности, на большей части снарядов покоился слой непотревоженной пыли, а краски скрывались под многослойной паутиной. Более-менее жилым выглядел лишь уголок рядом с сундуком, где стояла кровать-топчан. Рядом с кроватью вызывающе лежал опрокинутый на бок ночной горшок из красного терракота, на растрескавшемся дне подмигивал синей краской одинокий глаз.
— Назовись.
Теперь Елена смогла, наконец, более внимательно присмотреться к хозяину запущенного жилья. Он был, как упоминалось выше, высоким даже по меркам ее мира, а по местным, наверное, считался бы великаном, не будь он болезненно худым, на грани изможденности. Так, что одежда — траурно-черный и многократно штопаный камзол без рукавов поверх льняной рубахи — висела на обтянутых тощей плотью костях, словно тряпье на пугале. Лицо было бритым, а волосы отпущены до плеч и забраны в длинный хвост, перевязанный шнурком, так, чтобы концы лежали, чуть свешиваясь, на плечах. Шевелюра у хозяина отливала снежной белизной, непохоже на обычную седину, скорее то была какая-то специфическая форма альбинизма. Из-под кустистых бровей сверкали маленькие глазки, круглые, как у совы.
На мудрого наставника-фехтмейстера это пугало смахивало примерно так же, как сама девушка на рыцаря. Зато хорошо соответствовало описанию Шарлея — злобный человек, ненавидящий род людской и желающий, чтобы оный род был в курсе.
— Имя, — сердито повторил беловолосый.
— Хе ... — женщина запнулась, вовремя припомнив, что называться именем из Пустошей сейчас категорически не с руки.
— Вэндера, — быстро сымпровизировала она.
— Странница? — хмыкнул Чертежник, обозревая незваную гостью с головы до ног и в обратном порядке. — Бродяга. Что ж, тебе подходит.
'Да на себя посмотри, чучело пыльное' — подумала Елена, однако промолчала.
— Дай, — Чертежник властно протянул руку. Женщина поколебалась пару мгновений, затем вложила кинжал в ладонь, неприятно похожую на лысого паука с длинными лапками.
— Да, знакомая вещица, на ее счету много жизней, Хотя под слабую руку Венсан предпочитал клевец, — Фигуэредо покрутил оружие, критически сощурившись. Искоса глянул на собеседницу. — Сняла с трупа?
— Это подарок, — сухо отрезала 'Вэндера'.
— Да неужто, — скептически хмыкнул Чертежник.
Снаружи зазвонили колокола, глухо и весьма далеко. Вечерняя молитва, пора отчитаться Пантократору в дневных свершениях и отойти ко сну.
— Ты была его подстилкой? — прямо рубанул Фигуэредо. — Обокрала?
Елене пришлось сделать очень серьезное усилие, чтобы не плюнуть в рожу больному уроду.
'Только он сможет превратить тебя в настоящего бойца'
— Нет.
— А по-моему ты его шлюха, — чучело откровенно веселилось, читая на лице молодой женщины ярость и гневное желание дать хаму по физиономии.
— Нет, мастер, — Елена склонила голову, душа естественные порывы.
Не время. И она знала, на что шла. Вежливость сам по себе была не в цене под солнцем и луной этого мира. А уважение к ученикам в цеховом обществе считалось извращением. Да и вряд ли получится дать мудаку пощечину. Фехтмейстер, чтоб его.
— Ма-а-астер... — растягивая гласные, вымолвил Чертежник. И резко спросил. — Ладно, говори, что нужно.
— Венсан Монгайяр передает привет и наилучшие пожелания, — заученно повторила Елена. — Он просил взять меня в ученицы и обучить науке... — она на мгновение запнулась, вспоминая правильные слова. — Науке о геометрии круга и восьмидесяти трех углах человеческого тела, а также шестнадцати простым и шестнадцати сложным приемам и уловкам.
Фигуэредо помолчал, перебирая кинжал в длинных пальцах, Затем сделал неожиданное движение вперед, с размаху ткнул Елену ножнами под дых. Все это произошло очень быстро и совершенно внезапно, без всякого перехода и знака. Вот она стояла, почтительно склонив голову под низко надвинутой шляпой-треуголкой. А вот уже лежит на каменном полу, по-рыбьи разевая рот, не в силах глотнуть воздух.
— Ни внимательности, ни быстроты...
Чертежник еще раз провернул кинжал меж пальцев, как барабанную палочку, обнажил узкий граненый клинок, больше похожий на толстое шило. Глянул сверху вниз с выражением бесконечного презрения на узком бледном лице.
— Но почему ты, жалкое отродье, шлюха и дочь шлюхи, тварь низшего порядка, втемяшила себе в голову мысль, что можешь стать моей ученицей?
Женщина таки сумела вдохнуть живительный воздух. Диафрагма болела так, словно удар был нанесен острием клинка, а не тупым концом полированной костяшки.
— Я был величайшим из великих, — пробормотал Чертежник, скорее самому себе, нежели поверженной Елене. — Я учил лучших из лучших... И что теперь? Лунный Жнец, должно быть, решил посмеяться надо мной.
Он снова глянул на 'Вэндеру' и двинул челюстями так, словно один лишь ее вид вызывал непереносимую оскомину.
— Так почему же ты решила, что можешь осквернить своими отвратительными, бесполезными бабскими руками мое сокровенное знание? Мое Àrd-Ealain, Высокое Искусство Смерти, что я постигал без малого полвека?
Слезы наворачивались на глаза, душа пылала в огне злости, переходящей в ненависть. Горечь подступила к основанию языка. Но Елена снова опустила взгляд, скрипя зубами так, что казалось, они сейчас раскрошатся в мельчайшие осколки.
— Потому что я должна овладеть Àrd-Ealain, глухо выдавила она, стиснув кулаки, такие бесполезные перед фехтмейстером. — Потому что за мной идут враги, сильные и могущественные. Рано или поздно они меня настигнут. И Венсан сказал, что только вы можете сделать меня настоящим бойцом.
Фигуэредо помолчал, затем тяжело вздохнул.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— О, господи, — вздохнул Чертежник. Казалось, нельзя продемонстрировать больше презрения, чем он уже показал, но старому учителю это невообразимым образом удалось. В каждом скупом жесте, в каждой нотке голоса.
— У тебя есть хоть какой-нибудь опыт?
— Д-д ... Нет, — женщина хотела сослаться на свой навык боя рапирой, но вспомнила с какой легкостью Фигуэредо послал ее в нокаут. А еще припомнила итог учебной схватки с Каем. Печально, однако, здесь, с настоящими клинками и настоящими ранами ее умения оказались бесполезны. Точнее она предполагала, что навыки работы с дистанцией дадут какой-то бонус, однако начинать все равно следовало с местной базы.
Колокола умолкли. Чертежник пожевал бесцветными губами. Женщина с трудом поднялась на ватных ногах.
— Ты понимаешь, что чересчур стара? — Фигуэредо снова измерил ее взглядом. — Длинные руки это хорошо, сильные ноги, да. — Но чтобы выучиться правильному бою, начинать следовало намного, намного раньше.
— Шар ... Монгайяр говорил то же самое, лет на пять.
— Пять лет! — громко фыркнул Чертежник. — Жнец был к тебе слишком добр. Женщина существо изначально ущербное по природе своей. Ее кости тонки, мышцы слабы и телесную немощь можно уравновесить лишь изощренным мастерством. Поэтому, чтобы ступить хотя бы на одну ступеньку ниже обычного бойца, женщине требуется в два раза больше времени и усилий. Если враги столь опасны, ты должна была взять клинок в руки лишь на день позже своего первого шага! Но время это единственное, что нельзя вернуть. Теперь никто, даже сам Пантократор уже не сможет сделать из тебя хорошего бойца!
Фигуэредо отвернулся и скрестил руки на груди.
— Это невозможно, — коротко приговорил он. — Уходи.
Елена стояла, чуть покачиваясь, стараясь подавить приступ дурноты. Не в силах поверить, что все закончилось ... вот так. Она как то по умолчанию предполагала, что рекомендация Шарлея станет входным билетом, а выяснилось, что Чертежник плевать хотел на все отзывы. А еще этот мудила не только мизантроп, но и отмороженный на всю башку женоненавистник.
Значит, все было зря?.. И теперь ее ждут мрачные улицы Города, враждебные к одинокой страннице почище северных Пустошей? Все напрасно?
Елена, наконец, почувствовала, что стоит более-менее прочно.
— Отдай кинжал, — сказала она, протягивая руку и надеясь, что это выглядит столь же требовательно, как немногим ранее в исполнении Чертежника.
— Что? — фехтмейстер воззрился на гостью с видом запредельного изумления.
— Отдай нож, — повторила женщина. — Его подарил мне Венсан Монгайяр после того как дал совет найти тебя. Венсан сказал, что лишь тебе по силам такое наставничество. Что ж, наверное, он ошибся. Отдай нож, я пойду искать другого мастера, который не боится трудных задач.
— Возьми, — Фигуэредо чуть вытянул руку, однако задержал ее так, что рукоять кинжала остановилась в пустоте, не доставая ладони до вытянутых пальцев Елены.
Женщина стиснула зубы, чувствуя себя полной дурой. Горячий монолог, который удалось выпалить на одном дыхании, почти не запнувшись, отнял последние капли сил. В первую очередь душевных. Очень хотелось сесть на холодный каменный пол и заплакать. Останавливало лишь понимание того, что Фигуэредо лишь порадуется ее слезам, а прочему миру вообще на нее плевать.
— Что ж, стержень в тебе какой-никакой есть, — отметил, наконец, Чертежник, по-прежнему не возвращая клинок. — Но слабый. А блефовать не умеешь. И, конечно же, никто другой тебя в ученицы не возьмет, безродную одиночку. Но если и возьмет, удачи в том для тебя не будет. Мейстеры высокого полета нынче берут в ученики лишь благородных. А у тех, что пониже, тебя сразу попробуют на умение и прочность другие ученики. Попортят и ножами ... и не ножами. Потому что баба с клинком в руке — не баба, но человек с оружием, который взял его по своей воле и готов к последствиям.
