Дядя Кейл бессильно развёл руками.
Ну всё? Достали со своей глупой войной! Никакого Единого нет, как и других богов, а битвы с демонами — всего лишь ради наживы. Так почему бы хоть раз не забыть о делах ордена и позаботиться о своих близких? Ведь завтра нас может и не стать! Сжав кулаки, я закричала:
— Вёльва у ворот!
Пламя свечей потускнело. Стемнело и похолодало, как на кладбище. Смолкли музыканты, плясуны испуганно замерли, разговоры истлели сами собой. Все взгляды устремились на меня. Даже неунывающий Вейас побледнел и подобрался ближе к нам.
Отдаваясь эхом в высоких каменных сводах, послышались тяжёлые шаги. Скрипнули двери. Головы повернулись к выходу. На пороге показалась невысокая коренастая фигура в тёмном балахоне. Шагнула в зал. Под опадающим капюшоном взметнулись жидкие седые волосы. На изрезанном морщинами лице полыхнули слепые белёсые глаза. Гости словно по команде сдавленно выдохнули и посторонились, пропуская старуху вперёд. Она ползла, как улитка, шаркая и отбивая узловатой клюкой монотонный ритм. Никто не смел заступить ей дорогу.
Отец неестественно выпрямился, закрыв меня собой, Вейаса схватил за руку. Испугался! Надо было слушать, когда я предупреждала.
— Артас Веломри, почему твои стражники не пускали меня на праздник? — захрипела вёльва, остановившись у возвышения для хозяйского стола. — Неужто совсем старые порядки забыли? Или возгордившимся охотникам уже и дела нет до божественной воли? Она нас породила — она и убьёт.
Хорошо, что вёльва не слышала наши святотатственные речи: может, богов и нет, но горевестницы вполне существуют и способны такую судьбу напророчить, что потом вовек не расхлебаешь.
Отец вздрогнул:
— Чего ты хочешь, старуха?
Дядя Кейл подался вперёд, чтобы стать между ним и вёльвой, но ей хватило лишь раз взглянуть слепыми глазами, как он отшатнулся.
— Того же, чего и всегда: объявить волю богов.
Отец оттянул воротник и сглотнул. Голос вёльвы возвысился и бичом хлестнул по каменным сводам:
— Ветер велел, чтобы твой сын отправился в Хельхейм и добыл клыки вэса.
Вейас едва слышно присвистнул. Хельхейм? Но из ледяной пустыни на краю света, поди, никто не возвращался. И что за вэс? Я взяла брата за свободную руку, чтобы ободрить.
Все поражённо молчали. Гости не смели даже шелохнуться, не то что заступиться за Вейаса. Как же, доблестные воины — выжившей из ума карги испугались! Хотя... мне тоже было страшно до дрожи в коленях. Вёльвы всегда появляются в преддверии лиха: не обыденной смерти, а голода, засухи, нашествия или мора. Поэтому их прозвали горевестницами. И боятся даже больше Жнецов — костянокрылых сборщиков душ.
Я дерзнула: попыталась выйти вперёд, чтобы защитить брата, но отец затолкал обратно.
— Мой сын отправится в Чернолесье и добудет шкуру белого варга. Так назначил орден.
Отец перевёл взгляд на дядю Кейла. Тот пожал плечами и понурил голову.
— Подкупленный твоим золотом орден не властен над божьим промыслом, — зло каркнула карга. — Судьба твоего сына в Хельхейме, не в Чернолесье. Такова воля даровавшего вам силу Ветра.
— Ветер безумен, если его воля такова. Мой сын не станет служить безумцу!
За окнами сверкнула молния. Громыхнуло так, что зазвенели стекла. Дождь зашёлся по крыше барабанным боем. Жутко. Как будто он всё слышал, всё понял и разозлился!
— За гордыню свою, Артас, будешь наказан, — грозно сверкнули белёсые глаза. — Прервётся твой род: не вернётся сын с испытания. И сокровище своё тоже не сохранишь: дочь увянет, как её мать, на родильном ложе.
Шея отца побагровела.
— Как ты смеешь, горевестница, являться в мой дом без приглашения и вещать о смерти моих детей?!
Он подался вперёд и взмахнул рукой — хотел ударить, но дядя Кейл повис у него на плечах.
— Остановись, Артас, так нельзя!
— Лайсве! — закричал Вейас и метнулся ко мне.
Всё поплыло перед глазами. Я словно наяву увидела, как громадное клыкастое чудище раздирает моего брата на ошмётки. Я сама истерзанная, в поту, истекала кровью на белых простынях. Чёрные мары хохотали у моих ног и уносили так и не глотнувшее воздуха дитя в ледяной ад.
Стало темно.
Глава 6. Сломать судьбу
1526 г. от заселения Мидгарда, Белоземье, Веломовия
Я очнулась на кушетке в одной из просторных нежилых комнат на втором этаже. Здесь было затхло и холодно, поэтому распалили камин в углу. Дымоход отсырел, а смолистые сосновые дрова сильно коптили. Пришлось открыть окно, откуда доносился шум дождя и завывания ветра. Хорошо хоть молнии больше не сверкали.
Отец метался из угла в угол, как загнанный в клетку зверь. Вейас наблюдал за ним, развалившись нога на ногу в кресле рядом со мной. Открылась дверь. На пороге показался уставший и осунувшийся дядя Кейл:
— Я извинился перед гостями и отправил их спать. Завтра на рассвете они покинут замок.
Отец даже не поднял взгляда. Горестно вздохнул и продолжил мерить шагами комнату.
— Жаль, замять не получится. Зря ты набросился на вёльву. Всё-таки она посланница богов, — снова попытался достучаться до него дядя Кейл.
Отец остановился. В льдисто-голубых глазах полыхала звериная ярость.
— Зря ты не позволил мне её удушить! Демонова горевестница! Кто дал ей право распоряжаться судьбами моих детей?!
— Держи себя в руках. Через пару недель отправишь сына в Лапию, а я подыщу ему толкового компаньона. Там они добудут клык какого-нибудь моржа и принесут как трофей. Всё равно этого вэса никто не видел.
— А как же моя дочь?!
— А что дочь? Поедет к жениху в степь, как и собиралась, — недоуменно повёл плечами дядюшка Кейл.
Отец зло прищурился и прижал друга к стене. Рядом с его головой в камень врезался кулак с такой силой, что посыпалась штукатурка. Дядя Кейл побледнел, как покойник, и не смел даже шелохнуться.
— Никто никуда не поедет. Мои дети останутся здесь. А орден пусть засунет свои привилегии себе в задницу! — зло шипел отец. — Можете считать это изменой. Можете лишить меня титулов. Можете осаждать мой замок. Можете даже сжечь, как бунтовщика, но в угоду сумасшедшим старухам и непомерным амбициям ордена жертвовать семьёй я не стану!
— Артас! — дядя Кейл вырвался из захвата и ретировался к двери. С порога бросил: — Я вернусь завтра, когда ты проспишься. Южное вино совсем затуманило твой разум.
Он вышел и закрыл за собой дверь. Отец промолчал и повернулся к нам.
— Умереть в вечной мерзлоте в когтях неведомой твари или на костре, как бунтовщик — даже не знаю, какая участь мне нравится больше, — расхохотался Вейас.
Отец не сдержался и влепил ему такую оплеуху, что треснула губа и по подбородку побежала тёмная струйка.
— Разве ты не понимаешь, что это всерьёз?! Наш род может прерваться: наши владения, подвиги, божественный дар — всё канет в бездну, потому что некому будет принять наследие. Наше имя вычеркнут из родовых книг, и мы не останемся жить даже в людской памяти. Исчезнем. Навсегда!
Вейас вытер кровь рукавом и поморщился:
— Кому какое дело, что будет после нашей смерти? Я хочу жить сейчас и наслаждаться жизнью. Знаешь, я бы мог отправиться в Хельхейм и добыть демонов клык, если бы только ты в меня верил. Думаешь, я не вижу, что каждый раз, когда я берусь за меч, ты уверен, что я проиграю? Думаешь, не вижу, как ты подкупаешь поединщиков и посланников из ордена, чтобы выбить для меня лёгкое испытание? А может, у меня всё получится без поблажек, если ты дашь мне шанс!
Вейас последовал примеру дяди Кейла, громко хлопнув дверью.
Отец даже не обернулся. Сел рядом и принялся вынимать шпильки из моих волос, поглаживая и распуская пряди.
— Ты тоже меня осуждаешь? — спросил он с отчаянием. Я коснулась его щеки. Морщинки в уголках глаз и на лбу углубились — теперь точно пальцами не разгладить. В светлых волосах прибавилось седины.
— Вёльва ушла?
Он кивнул.
— Я видела это... Нашу судьбу.
Отец нахмурился и забормотал странное:
— Отражение? Не может быть. Ты ведь ещё толком ничего не умеешь.
— И не научусь, от судьбы не убежишь, — накатило безразличие. Умереть? Ну и что. Я и сама сейчас желала этого.
— Нет, мы ещё поборемся. Просто не будем следовать ей, и всё. Заживём свободно. Так, как хотим мы сами.
На моё лицо что-то капнуло. Отец плакал? Никогда бы не поверила. Жаль, что я наговорила ему столько неприятных вещей сгоряча. Он такой ранимый, ещё хуже Вейаса.
— Заживём, отец. Главное — выжить, — неумело подбодрила я.
Он вздохнул и слабо улыбнулся в ответ:
— Ты, должно быть, устала. Я отнесу тебя в святилище.
— Нет, больше я туда не пойду. Лучше в спальню.
Отец не настаивал.
* * *
Я не спала. Слушала шум дождя за окном. Бродячие барды-рунопевцы называли нашу землю краем голубых озёр. Местные жители посмеивались над величавой кличкой и про себя добавляли: "В котором три четверти года идёт дождь и ещё одну валит снег". Но мы любили нашу непогоду и наши заболоченные леса и не согласились бы променять даже на зной и плодородный чернозём соседей-степняков из Заречья.
В эту ночь ветер бесновался особенно яростно. Он кричал, почти как отец накануне, стенал и плакал, хотел, чтобы его тоже поняли и успокоили, но я отказывалась слушать и воспринимать как живого. Как бога. Лучше думать, что его нет, чем верить, что он ниспослал нам такую жуткую участь.
Сомкнуть глаза удалось лишь за несколько часов до рассвета, когда дождь стих. С первыми лучами солнца весь замок ожил и загудел, словно гигантский муравейник. Гости собирались в дорогу. Я оделась и пробралась в библиотеку — просторную светлую комнату на первом этаже, уставленную подпиравшими потолок стеллажами. Благо, домочадцы были заняты и не искали меня — не хотелось слушать пересуды о вчерашних пророчествах.
Среди толстенных фолиантов о демонах и истории Сумеречников я надеялась отыскать что-нибудь о Хельхейме и вэсе, но сведенья были до ничтожного скудны. Ледяная пустыня мертва и безжизненна. За последнюю тысячу лет туда никого не отправляли даже на испытания. Действительно, край света, край всего, что мы знаем о мире, обозначенный огнями Червоточин, за которыми лишь чёрная бездна небытия. Как добраться до неё и, что важнее, вернуться? Это немыслимо!
Ухнул ветер и застучал по ставням. Я поднялась и распахнула окно. Чего ты хочешь?! Если ты всё-таки есть, если я тебя обидела святотатственными мыслями, то забери меня одну. Забери сейчас. Только отца пощади. Я знаю, он из-за меня дурит, а я не могу найти достаточно искренних слов, чтобы убедить его, что всё будет хорошо.
Ветер дохнул прохладой, вытер слёзы и ворвался в библиотеку. Заплясал между стеллажей, уронил на пол тонкую книгу и зашелестел страницами.
Тебя ведь нет. Ты не живой. Так почему я ощущаю тебя гораздо более близким, чем моих родных? Я должна перестать думать о тебе!
Захлопнув окно, я подняла с пола книгу и пробежалась пальцами по стёртой кожаной обложке. Надо же, сборник сказаний северных рунопевцев. Никогда не читала: мне нравилось слушать их в исполнении нянюшки. У неё хоть и не было гуслей-кантеле и слова в рифмы не складывались, но истории выходили волшебные. Ни одна книжка и далеко не каждый рунопевец смог бы так же.
Открытой оказалась страница с легендой о Безликом. Моя любимая. Захотелось прочитать, сравнить её с нянюшкиной сказкой. Эгле грамоты не знает. Её истории в народе передаются из уст в уста, из поколения в поколение. Что-то забывается, что-то привносится новое, а как было на самом деле, ни в книжке не найдёшь, ни от старожил не услышишь.
Сказание оказалось намного длиннее, с несущественными подробностями и нудным описанием быта древних охотников. Удивила концовка:
"Погрузился Безликий в сон, упокоился в ледяном саркофаге, что качается на семипудовых цепях над бездной за вратами Червоточин. Вековечный покой той обители сторожит неусыпный вэс, что речёт Его волю. На закате времён обагрится лёд кровью вэса и пробудится Безликий ото сна, чтобы повести охотников на Последнюю битву".
Вот почему о вэсах не было в других книгах! Дядя Кейл верно сказал: их никто никогда не видел. Как же Вейасу удастся их отыскать? Хотелось бы мне на это посмотреть. И на саркофаг Безликого. Чтобы вновь уверовать.
* * *
Замок ещё долго жужжал сборами. Разъехались гости лишь к вечеру. Будут в темноте блуждать. Но больше меня волновал отец: он закрылся в кабинете, отказался от еды и никого к себе не пускал, даже дядю Кейла. Тот решил остаться у нас ещё на несколько дней, пока всё не уляжется. Я была очень благодарна ему за это: вдвоём с Вейасом мы бы вряд ли справились.
Я уже переоделась в сорочку и переплетала перед сном косы, разглядывая своё измождённое отражение в зеркале, когда в дверь постучали. Я не успела ответить, как на пороге появилась одетая в тёплое платье и серую шерстяную шаль нянюшка. Из-за её спины выглядывал взъерошенный и заспанный Вейас.
— Собирайся. Жых отыскал ту вёльву. Возьми для неё подарок. Если повезёт, уговорим вашу судьбу переменить, — взволнованно сказала нянюшка и улыбнулась с надеждой. — Скоренько! Чего ты ждёшь?
Я принялась одеваться. Хоть и не слишком верилось в успех, но обижать нянюшку не хотелось. Если уж она старого Жыха, нашего ловчего, заставила вёльву искать, то, видно, совсем извелась. Она ведь нас с Вейасом как родных любит. Своих детей у неё никогда не было — всё время о чужих заботилась, вначале о маме, а потом и о нас.
Я надела башмаки поудобней и плащ потеплей: идти долго, скорее всего, придётся, и не по нахоженным дорогам, а по кривым лесным стежкам, через бурелом и трясину. Вёльвы кочуют, редко на одном месте засиживаются. Люди их рядом с собой не терпят, вот они и прячутся в укромных закутках и не тревожат никого без дела.
Вейас хмурился одним глазом, а вторым ещё спал. Плёлся за нами безучастно. Наверное, на авантюру тоже только из вежливости согласился. Молчал. Даже про отца не спрашивал, хотя стоило поговорить, учитывая, как они поругались. Но вытягивать из него слова не было сил. Пускай сами разбираются. Тем более тут я была всецело на стороне отца.
Шли долго, через старый восточный лес, который селяне уважительно именовали Дикой Пущей, дремучий и древний, как сам мир. Пробирались через поваленные сосны, протискивались между колючими лапами молодых елей, прыгали по скользким после дождя кочкам, боясь увязнуть в болотной жиже. Только ближе к полуночи на краю небольшой поляны учуяли тягучий запах горящих можжевеловых веток и заметили рыжевато-алые отблески костра.
Нянюшка подобрала юбки и, стараясь ступать как можно тише, пошла вперёд. Мы с братом переглянулись и двинулись следом. Боязно с вёльвой встречаться, да ещё ночью посреди прожорливых лесных топей. А вдруг она от обиды на отца нас зачарует и в трясину заманит? Утопимся — вот и вся перемена судьбы будет.
Над головой ухнула белая неясыть. Я зажала рот рукой, чтобы не закричать, и тут же споткнулась о сухой сук. Треск огласил поляну эхом. Нянюшка обернулась и укоризненно покачала головой.
