Я всмотрелась в лицо брата. Он выглядел потрёпанным, измождённым. У правой скулы расплывался синяк, на плече рана ещё не до конца затянулась. Бедный! Это всё из-за меня?
Туаты сыпали вопросами о моём самочувствии. Пришлось долго и нудно заверять доброжелателей, что сводить счёты с жизнью я не собираюсь. Усталость брала своё: тело ломило, а голову всё туже стягивало тисками боли. Я мысленно попросила Вея выпроводить всех. Остался только слуга. Он стоял возле окна, держа в руках догорающую свечу. Огонь причудливо преображал его профиль в кого-то знакомого. Может, и правда? Не-е-ет!
— Когда мы отправимся домой? — с горечью спросила я.
— Когда пройдём испытание, — улыбнулся Вейас.
— Ты ведь обещал отдать меня Йордену.
— Он сбежал.
Я повернула голову в сторону слуги. Так вот что он имел в виду. Но зачем тогда рисковал собой?
— Потому что спасать глупых принцессок моё любимое дело, — не скрывая, что прочитал мои мысли, ответил слуга. — А теперь вынужден вас покинуть, надо искать нового хозяина.
Я чувствовала, что он ранен и истощён даже сильнее, чем Вейас. От кого он бежит?
Слуга уже стоял у двери, когда брат остановил его.
— Погоди. Ты заслужил награду.
— Какая награда? У вас же ничего нет.
— Наш отец богат. Я напишу бумагу, в которой попрошу выплатить тебе сотню золотых за спасение сестры. Может, он и в орден устроит, на правах оруженосца или...
Слуга громко хохотнул:
— Ваш отец меня на порог не пустит или велит высечь за то, что посмел явиться пред светлыми очами. Если хотите наградить, сделайте это сами.
— Я отдам всё, что у нас есть, только попроси! — заверил брат.
Когда это Вей стал таким щедрым? Что он пытается доказать? Ясно же, что слуга не из-за награды в пекло полез.
— От тебя мне ничего не нужно, — он уставился на меня, будто бы я одним своим видом наносила ему оскорбление. — Не ты втравил нас в эту заварушку, а твоя сестра. С неё и награда — поцелуй.
Сама предсказуемость. А вот Вейас зачем-то округлил глаза:
— С ума сошёл?! Кто ты, а кто она!
— Пять минут назад она готова была отдаться плешивому демону, а теперь не сможет наградить меня одним поцелуем? — Издевается? Проучить хочет? Ну-ну. — Нет? Тогда зачем речи о награде ведёте? Дети!
Он уже сделал шаг за порог, когда я окликнула его:
— Подойди.
Слуга обернулся и вскинул брови. Вейас нехотя уступил место на краю постели. Сев рядом, слуга подставил щетинистую щёку.
— Я жду.
Взглянув в его холодные стальные глаза, я прикоснулась к ней губами. Мысленно произнесла: "Маленький подарок — от меня не убудет, так и знай". Он обхватил мою голову ладонями, развернул к себе и впился в приоткрытый от удивления рот. Я обомлела, столько было в его движениях уверенной, ломающей сопротивление, хищной силы, но вместе с тем и трепетной, почти болезненной нежности и отчаяния.
— Что ты себе позволяешь?! — воскликнул Вейас.
Слуга отпрянул прежде, чем я успела укусить, а мой брат ударить. Смерил свинцовым взглядом.
— Как я и думал, поцелуй принцесски ничем не лучше поцелуя деревенской потаскушки. Не такие уж мы и разные. Ну, прощайте, дети! Надеюсь, свой урок вы запомните.
Я прижала руку к распухшим губам. Он пошёл к двери, смахнув с себя Вея, который кинулся на него с кулаками.
— Как твоё имя? — спросила я в последний миг.
Он обернулся. В жестоком, высокомерном взгляде промелькнула тень удивления. Лоб прорезала продольная морщинка, словно слуга и сам не мог вспомнить своего имени, так редко его об этом спрашивали.
— Микаш Остенский.
— Микаш, — повторила я.
"Подвиг Великого Микаша. Я сберегу его в памяти навсегда. Это будет тебе лучшей наградой, чем украденный поцелуй".
Он ссутулился и спешно зашагал прочь, как побитая дворняга.
Книга 2. Глас во тьме
Глава 19. В пещерах спят медведи
1527 г. от заселения Мидгарда, Урсалия, Лапия
Микаш шёл сквозь безветренную ночь, удивительно сухую и морозную после бури. Воздух пах сладостью грозы. На плече горела рана, зыбкое марево плескалось в голове. После расставания с принцесской и её братом Микаш решил вернуться к целительнице. Мальчишка дал ей столько денег, что она вполне могла помочь ещё раз. Если нет, то он попробует уговорить её в обмен на услуги или... Попытка не пытка.
На город уже опустилась тьма, но окна в хижине на отшибе до сих пор не погасли. Микаш постучал. Раздались мерные, полные достоинства шаги. На пороге показалась целительница со свечой в руках. Микаш не успел ничего сказать, как она расстроено выдохнула:
— Сумеречники!
Пригласила внутрь, усадила на кушетку, сняла с него рубаху и осмотрела рану, недовольно цокая языком.
— Я не Сумеречник, а просто так... дворняга.
Опустил взгляд и судорожно выдохнул. Целительница омыла рану водой.
— Сумеречник не тот, кто давал клятву и носит церемониальную причёску. Неужели ты не понял?
Он изучал пол. Навалилась тяжесть принятых сгоряча решений. Обратного пути нет. Только обгоревшее письмо осталось от детской мечты. Но может так правильней, а то бы духу не хватило порвать с прошлой жизнью.
— Эглаборг! — позвала целительница сына.
Он возился на расстеленном на полу одеяле вместе со старшим братом. Мальчик послушно поднялся и заковылял к матери, с трудом ещё удерживая равновесие на ногах. Брат смотрел на него с плохо скрываемой завистью.
— По законам унаследовать мой дар должен был мой первенец, но он даже по натуре не целитель. Нет у него в крови огня, жажды познания и сочувствия каждому живому существу. — У старшего и вправду аура была тусклой, почти обычной. Пропущенный родовым даром — стыд и жалость для любого Сумеречника. — Взгляни на младшего, он — моя гордость. Такой кроха, ходит с трудом и почти не говорит, а уже тянется за знаниями и ладошками пытается унять мою усталость и уныние.
Младший улыбнулся широко и открыто, так, что проняло даже сквозь очерствение и истощённость. Он протянул матери руку. Она приняла её и, соединившись с ним аурами, усилила свой дар. Длинные гибкие пальцы свободной руки затрепетали, сплетая из свечного пламени тонкую нить. Она связывалась в сеть, ритмичный напев стягивал ячейки плотнее, опаляя повреждённую плоть. Становилось душно. От ноющей боли кружилась голова и слипались глаза. Целительница всё колдовала и колдовала, орудуя пальцами, как паучьими лапками. Её голос набатом отдавался в висках, пока не опрокинул за грань.
Микаш проснулся, когда в окно било яркое солнце. Лежал на той же кушетке, отгороженный от остального помещения ширмой. Рядом возились дети, гремела посуда. Микаш приподнялся и пощупал плечо. Боль унялась. Голову водило, но тело полнилось бодростью.
Микаш встал и натянул на себя выстиранную рубаху.
— Снова на войну навострился, а, Сумеречник? — усмехнулась из-за ширмы целительница. — Подождал бы, пока рана подживёт.
— Я не Сумеречник и не воюю больше. Пойду искать мирное ремесло, — нехотя ответил он. Рука с алчностью потянулась за мечом, оставленным у кушетки, будто только оружие поддерживало в нём жизнь.
— А сможешь? Не воевать?
Целительница заглянула за ширму и осмотрела рану через широкий ворот рубахи.
— Я — справлюсь! — Микаш ногой задвинул меч под кушетку. — Где Фанник?
— Твой раненый товарищ? Вернулся на постоялый двор. Моё гостеприимство показалось досточтимому Сумеречнику слишком скудным. А почему спрашиваешь? Мирно жить расхотел?
— Нет. Вы не знаете, кому здесь нужны работники?
— Больше всего платят лесорубам и рудокопам, но не с твоей рукой. Есть у тебя какое ремесло, ну кроме?.. — она указала на торчавшие из-под кушетки ножны.
— Землю пахать умею...
— Явно не сейчас, — она кивнула на заснеженный двор за окном.
— Подсобные работы, там, я не знаю, — он угрюмо потупился.
— Зимой все пояса потуже затягивают. Ты можешь остаться здесь до весны. Я одна — мужские руки лишними не будут. Заодно присмотрю, чтобы ты снова рану не разбередил.
Он согласился. Хоть время появится всё обдумать.
Сразу после еды Микаш принялся за работу: вычистил дом, едва в дымоход не полез — целительница не пустила. Чинил стол, лавки и приземистые кровати, колол дрова, выгребал со двора сугробы, кормил скотину, латал прохудившийся сарай. Целительница только диву давалась и с сожалением качала головой, словно понимала, какая жажда жгла его изнутри.
Тревожить ночью семью целительницы Микаш не пожелал, несмотря на увещевания, и улёгся в хлеву, пристроенному к дому для сохранения тепла. Зарылся в чистую солому в пустом стойле. Прислушивался к сопению животных по соседству, пока не сморил сон. Но и там он не обрёл покоя.
Микаш доставал из-за пазухи медальон с портретом и думал. Зачем украл этот поцелуй, зачем наговорил столько грубостей? Всего-то хотелось избавиться от наваждения. Казалось, чего проще? Получи ты, наконец, то, о чём так долго грезил, пойми, что нет в этом ничего волшебного, от чего так трепещет глупое сердце. Обычная принцесска, злая и взбалмошная, как все высокородные, даром что красивая настолько, что дух спирает от одного взгляда. Так нет ведь! Только хуже сделал.
Миг, прикосновение к нежным как пух губам, сладость лугового разнотравья, крепкий хмель весенней поры. Хочется, чтобы время замерло, всё, кроме неё, кануло в бездну, и неизбежное будущее не настигало никогда! Желание это, выраженное со всей возможной страстью, исполнилось, как и все желания, которых стоит остерегаться, самым неприятным образом. Микаш до сих пор чувствовал на губах вкус её поцелуя, слышал звенящий насмешливостью и превосходством голос с жалящей ноткой жалости. Видел её перед собой с соблазняющей улыбкой на устах. Она танцевала для него, обнажалась, протягивала руки и льнула, присаживаясь к нему на колени, опаляла кожу знойным дыханием. Микаш не выдерживал чувственной пытки и просыпался с позорно мокрыми штанами. Оставалось только выскочить на улицу и забуриться в снег, чтобы погасить полыхающее в теле пламя.
Так продолжалось несколько дней. Несколько ночей он коротал под холодным звёздным небом, до ряби всматриваясь в сияние Северной звезды. Она манила, оборачиваясь вожделенным ликом. А может, и правда? Пойти за ней, не отыскать, так сгинуть. Нет жизни безо всякой цели и надежды.
— Ну как? — спросил Микаш, когда целительница в очередной раз осматривала его рану. Огненная сеть подживляла её, восстанавливая ауру.
— Что как? Уже на волю рвёшься, а, Сумеречник? Ненадолго же твоего терпения хватило.
Он угрюмо уставился в пол.
— Ступай. Зов предназначения ничто побороть не сможет. Быть может, он — и есть то единственное правильное, что осталось в нашем сошедшем с ума мире. Он укажет верный путь.
Она собрала еды и одежды потеплее, хотя он не принимал помощь. Всё-таки ей с детьми одной придётся коротать долгую и лютую на севере зиму. В конце концов Микаш уступил, дав слово дойти до конца своей дороги, куда бы она ни вела, и никогда не забывать о доброте урсальской целительницы.
* * *
Вейас перенёс меня в подземный дворец. Не думала, что по своей воле вернусь сюда, но теперь соглашалась на всё, лишь бы не расставаться с братом. Мной занялись туаты: отпаивали зельями, читали заговоры. С чего вдруг подобрели?
Вейас поведал о последних событиях. Сколько всего я пропустила! Реальный мир куда более захватывающий и загадочный, чем волшебство демонов. Зачем я тратила на него время?
Я рассказала о своём даре. После долгих хождений вокруг да около Вейас признался, что они с отцом догадались обо всём, ещё когда у меня начались обмороки. Так происходило с теми, чей дар действовал помимо их воли и отнимал много сил. Справиться со спонтанными выплесками удалось бы лишь научившись контролю. Но отец запретил говорить со мной об этом, хотел свалить всё на бедолагу Йордена — женский дар проблема мужа, не отца. А потом Вейас не решался меня тревожить. Демонов лжец!
Брат помогал освоиться. В детстве он передавал мне всё, чему его учили наставники. Теперь я могла использовать эти знания и делать то же, что и он.
Забавно было копаться в его голове: я будто потрошила в спальне ящики с личными вещами, книгами и пылящимися в шкафах скелетами. Правда, стоило зайти туда, куда Вей пускать не хотел, как он выплёскивал воспоминания о свиданиях со служанками. Делалось так худо, что я вылетала из его мыслей испуганной птицей. Он ещё и с несколькими одновременно был. О, брат мой, Ветер, ничего не хочу об этом знать!
Пробовала я читать и туатов, но с ними выходило хуже. Мысли доносились словно сквозь толщу воды, я вязла в них, путалась и ничего не понимала. Не люди они, хотя с виду похожи.
Но всё равно мой дар — хорошее подспорье в охоте на вэса. Жаль, у женщин способности полностью раскрываются только после потери невинности. Где бы найти подходящего мужчину? С нелюдьми связываться не хочу, а единственный человек здесь — мой брат.
Я же теперь и ордену пригожусь! Не как воин, конечно, а помощник судьи или исповедник, который облегчает души страждущим. Туда иногда брали женщин с телепатическим даром. Я бы жила одна, незамужней. Вейас невесело рассмеялся, мол, туда только бесприданницы идут или запятнавшие свою честь потаскухи, у которых нет шансов выйти замуж. Отец не стерпит позора. Но ведь я такая и есть! Сбежала, связалась с Найтом. До сих пор не получается думать о нём, как о демоне-кровопийце с головой летучей мыши. От этих дурацких чувств люди теряют разум. Не влюблюсь больше ни-ког-да!
* * *
Через несколько дней состоялись похороны короля туатов и погибших воинов. По белому ходу на больших деревянных носилках пронесли тело Ниама. Его укутывал расшитый вересковыми узорами синий саван. Остальных усопших нарядили в менее роскошную белую ткань. Хор молодых туатов провожал их чистыми высокими голосами, за душу брала песня-плач. Шествие продолжилось на улице под покровом звёздной ночи. Трепетали на ветру знамёна, трещали факелы, хрустел под сапогами снег, тянули жалостливую ноту охотничьи рога. Процессия двигалась к лесу. Хор смолк, зазвенел молитвами на тайном языке голос Эйтайни.
Мы с братом отделились от них, чтобы отдать последние почести погибшей ищейке. Туаты притащили его с мёртвой окраины вместе со своими павшими воинами. Вейас нёс на руках тело, завёрнутое в холст, держал спину неестественно прямо, не желая показывать, насколько ему тяжело.
Грызла совесть. Холодный порыв ветра с обжигающей укоризной стёр с лица слёзы. Я замерла, не вытерпев:
— Это я сделала, меня все винят: Йорден, его слуга, Эйтайни, ты!
Брат повернулся ко мне вполоборота:
— Йорден слабак и трус, а больше никто тебя не винит. Плохие вещи просто случаются. — Когда это он начал цитировать Кодекс, над которым раньше только насмехался? — Фантом привязался бы если не к тебе, то к другой несчастной девушке. Этому городу повезло, что мы остановили нашествие, иначе Странники выжрали бы всех до последнего двора.
Его слова не утешали. Я вскинула голову, вглядываясь в мерцание Северной звезды на чернильном небосклоне. Она звала. Говорила: хочешь искупления? Пройди свой путь до конца, загляни сквозь огни Червоточины, тогда все смерти, всё, через что ты прошла, не будет напрасным. Или я себя успокаиваю? Предназначения нет, я просто песчинка, затерявшаяся в большом мире.
