Майлз сидел рядом на корточках и проверял мой пульс. Хмурился и нервно кусал губы.
— Я снова не смог тебя защитить, — брат гладил меня по волосам и целовал в горевшие щёки.
— Ничего страшного, — после долгих усилий удалось прохрипеть мне.
Это лишь очередной обморок. Всё уже проходит. Слабость отступает, оставляя ноющую пустоту. Вот уже и пошевелиться могу. Я протянула руку брату и переплела с ним пальцы.
— Я знаю, какой путь в Урсалию выбрать, — голос сипел, ломался, но мало-помалу излечивался и он. — Через пещеру.
— А как же сырость и летучие мыши? — насторожился Вей.
— Видали и хуже: варги, Петрас, амфисбена.
— Действительно, — рассмеялся брат и обнял меня.
Следующие день и ночь мы отсыпались в доме Майлза. Целитель отпаивал меня лечебными отварами и справлялся о здоровье, хотя от слабости не осталось и следа. В конце концов я его убедила, и на рассвете второго дня мы выехали к пещере.
После происшествия на празднике я чувствовала себя по-другому: очистившейся не только телесно, но и духовно. Стало легко и весело. Я почему-то знала, что мы одолеем этот путь — огненный зверь не мог завести нас в ловушку и бросить, пускай я даже обидела его глупой просьбой.
Солнце лениво выкатывалось из-за оставленных по левую руку Тролльих гор. Впереди от одного берега до другого раскинулся Спасительный хребет. Подножье густо поросло таёжным хвойником, мертвенно-серым и тихим в преддверии зимы. Вершины венчали ослепительные снежные шапки. Далеко на востоке едва заметным понижением обозначился Перевал висельников. А здесь, гораздо ближе к западному побережью, между разлапистыми елями пряталась та самая колдовская пещера.
Мы проехали по маленькой роще, кое-где покрытой проплешинами инистых разводов — видно, ночью в предгорье были первые заморозки, слишком слабые, чтобы удержаться под натиском пробуждающегося солнца. Безветрие навевало сонные мысли, лошади шагали разморено, то и дело спотыкаясь на разбросанных повсюду камнях. Впереди чёрной глазницей замаячил вход.
Мы спешились, перекусили, запалили факелы и, взяв лошадей под уздцы, тронулись в путь.
— Гляди, действительно надпись, — я замерла на пороге.
Будто рукотворный арочный проход возвышался в два человеческих роста. Наверху были высечены знаки: тонкие клиновидные палочки, то скрещивающиеся, прямо и под наклоном, то, наоборот, идущие параллельно.
— Доманушская письменность, из нерасшифрованных, — задумчиво пробормотал Вейас. Взгляд сделался необыкновенно сосредоточенным.
— Ох! Неужели тебя заинтересовало что-то, кроме селянок и бюргерш? — пошутила я, но брат остался убийственно серьёзным. Даже смутился отчего-то. Пожал плечами.
— По ошибке позаимствовал у отца трактат о новейших исследованиях Круга книжников...
— Помню-помню, ты ещё у Петраса что-то про лабораторных химер говорил, — я не смогла вовремя остановиться, хотя прекрасно видела, что Вея вот-вот замкнёт.
— Да без разницы. Пустое всё, — отмахнулся он и зашагал в темноту вместе со своей лошадью.
Почему брат пытается казаться хуже, чем есть на самом деле? Вначале перед отцом, а теперь вот передо мной... Раздумывать об этом времени не было. Пришлось быстрее тянуть свою лошадь следом, чтобы не отстать.
Сырость пробирала до самых костей — даже поясница заныла под ворохом шерстяных одежд. Ноги стыли в отороченных мехом сапогах. Сверху капала вода, по пещерным залам эхом разносился её стук. На стенах будто застыли потеки плавленого воска, с потолка свисали каменные сосульки, из пола росли их зеркальные отражения. Кое-где они встречались, образуя колонны с грибными шляпами вместо капителей. Говорят, в пещерах красиво играет свет, отражаясь от подземных озёр и вкрапленных в скалу кристаллов, но здесь был один серый камень. Длинный широкий коридор с едва различимым в вышине сводом петлял и кружил, словно исполинский змей, кольцами извиваясь под горами. Мы всё брели и брели по его чреву. От однообразной дороги слипались глаза и усталость настигала намного быстрее, чем если бы мы шли снаружи.
Я замерла у чаши с зеленоватой водой, разглядывая на ней салатовые пятнышки от падающего света.
— Давай передохнём, поспим часок, а то ноги совсем не идут.
Бульк! — в чашу упала капля с нависших над ней сосулек. Бульк! — ещё одна, оставляя за собой всё растущие и растущие круги.
— Не стоит, — Вейас поднял факел и указал вверх.
Между стволами сосулек вниз головами висела стая летучих мышей, укутанных в кожистые крылья. Брат опустил факел, боясь их потревожить.
— Тогда хоть поедим, — предложила я, наблюдая за капающей водой. Не удержалась и потрогала салатовое пятнышко. От моего пальца тоже пошли круги.
Вейас достал из седельной сумки два куска солонины, завёрнутых в овсяные лепёшки. Есть на самом деле не хотелось, но один кусок пришлось взять, чтобы не слушать нотации. Брат уселся, подперев собой стену, и принялся сосредоточенно жевать, пока я в задумчивости щипала лепёшку и разбрасывала крошки вокруг себя.
— Чего не ешь? — хмуро спросил Вей, расправившись со своей долей. — Выкладывай уже, что тебя гложет.
— Помнишь, в истории говорилось, что здесь нам должен открыться лик Истины? Мы идём уже так долго, и ничего не происходит. Всё слишком легко.
— Так и замечательно, что никого здесь нет, кроме поганых летучих грызунов. Перестань уже верить в эти россказни, как сопливое дитё!
Я обиженно засопела, принялась давиться лепёшкой и заглотила побольше воды из фляги. От солонины жажда мучила дико.
— Идём, — не дожидаясь, пока я закончу, брат двинулся дальше.
Пришлось быстрее вытирать рот и снова спешить следом. Минуло ещё несколько часов однообразной дороги. Я зевала на ходу и ни на что внимания не обращала. Думала только о том, как поскорей выбраться наружу и поспать хотя бы пару часов, пускай даже под холодным сиянием звёзд уходящей осени.
Вейас замер, и я со всего маху налетела на его спину.
— Что стряслось? — спросила, потирая ушибленный нос.
— Развилка, — Вейас перевёл факел вначале на большую галерею, уходящую влево, а потом на меньшую — вправо.
— Но в сказании о развилке ничего не было!
Легенда об Апели, вероятно, сильно исказилась за время, что передавалась из уст в уста. Умом я это понимала, но с досадой ничего поделать не могла.
— Конечно, не было. Через пещеру же шёл слепой, поэтому никакой развилки не увидел.
— Должны были увидеть другие! Что теперь делать? Не возвращаться же обратно.
Вейас повёл плечами. До перевала далеко, сезон бурь вот-вот начнётся — точно убьёмся на скользких камнях.
— Попробуем наугад, — выдал брат. — Ты у нас удачливая, так что и выбирать тебе.
— Чтобы всю вину потом на меня спихнуть?
Паршивец похлопал глазами и улыбнулся. Что ж, делать нечего: баб всегда к медведям первых отправляют. Женская доля, демоны её побери! Я потопталась на месте и безо всякой уверенности шагнула в меньшую галерею. Она показалась мне более уютной. Послушная лошадка привычно ступила следом.
— Погоди, я метку оставлю, чтобы не заблудиться.
Вейас поднял с пола камень и выцарапал на скале у прохода крест. Земля под ногами задрожала. Моя лошадь испуганно всхрапнула и взвилась на дыбы. Поводья обожгли ладони.
— Лайсве! — закричал Вейас.
Я упала, выпустив лошадь. Грохоча, с потолка посыпались камни. Я прикрыла голову руками и больше ничего не видела.
Кромешная тьма. Ни огонька, ни звука рядом.
— Вейас!
Ответило лишь разнёсшееся гулом эхо.
Я умерла? Стала тенью на том берегу Сумеречной реки и буду бродить здесь, не узнавая родных, в полном одиночестве до скончания времён! Страх точил сердце ледяными когтями, по спине катились струйки пота. Кряхтя, я приподнялась на локтях и села, упёршись в бугристую стену. Надо успокоиться. Что там говорили древние мыслители? Я чувствую, значит, существую. Содранные коленки и локти саднят, с разбитого лба течёт кровь. Я жива! Пока...
— Вейас! — позвала ещё раз — не помогло.
Надо куда-то идти, кого-то искать, но без факела я запнусь об камень и размозжу себе голову. Страх затаился на время, но я ещё ощущала его ледяное дыхание на затылке. Это мешало думать. Душили всхлипывания, по щекам текли солёные ручейки. Ведь не хотела я плакать вовсе! Утёрла лицо рукавом и заставила себя подняться, придерживаясь за стенку. Шагнула вперёд, осторожно проверяя ногой пол. Ещё шаг, и ещё. Обострившийся в темноте слух уловил глухое рычание. Рокот водопада? Не может же здесь медведь спать в самом деле. Охрани, милостивый Дуэнтэ!
Мелькнул огонёк, как отсвет факела.
— Вейас? Вейас, погоди, я здесь!
Огонёк удалялся. Не хотелось оставаться одной в темноте. Я побежала следом, спотыкаясь и сбивая ноги о камни. Снова упала! Думала, точно голову проломлю, но меня подхватило рыжее пламя. Я подняла голову и уставилась в синие глаза-блюдца.
— Ты вернулся за мной?
Руки закопались в лохматую гриву. Огненный зверь заурчал и опустил меня обратно на пол. Света от его шерсти было намного больше, чем от факела. Теперь я видела пол и стены на несколько саженей впереди. Как в своём давнем сне я взобралась зверю на спину. Он помчался по петляющему тоннелю. Всё сливалось в тёмную полосу, оставалось лишь ощущение скачки, бьющего в лицо воздуха и пелены слёз на глазах. Тугие мышцы перекатывались подо мной, взведённой тетивой натягивалась спина и выстреливала семиаршинными прыжками. Так быстро и мощно! От восторга спирало дыхание.
— Больше я тебя не отпущу, слышишь? — я уже не соображала, что и кому говорю.
Зверь замер посреди огромного зала, изукрашенного искристыми самоцветами. По бокам рос лес из каменных колонн, сводов не было видно. Зверь сделал несколько шагов и лёг у расстеленных на полу шкур: медвежьих и волчьих. Я скатилась по плюшевому боку и распласталась на них. Зверь навис надо мной, заглядывая в глаза. Всё существо наполняла нега. Разум отдалился в глубины сознания, тело действовало само. Я обняла зверя за шею и поцеловала мохнатую морду. Как же приятно: касаться его щекочущей шерсти, прижиматься теснее. Пламя перетекало в меня — я чувствовала его под кожей. Впервые кто-то так щедро делился со мной теплом и силой. Тело пленили судороги удовольствия. Я утопала в огненном море, от пяток до макушки, всеми свои чувствами и мыслями в нём. Больше меня не существовало — было лишь колыхающееся в беспрестанном танце пламя. Повсюду!
Увядшие лепестки опали и истлели. Я лежала посреди шкур нагая, ощущала вспотевшей кожей холод. Пусто и одиноко внутри.
— Зверь! Зверь! — взывала я, но без толку.
Он исчез. Теперь, должно быть, навсегда.
Живот скрутило и начало распирать. Внутренности сжимались и рвались наружу. Вспышки непереносимой боли то повторялись через каждое мгновение, то затухали, и я погружалась в полудрёму. И снова разрывалась на части. По ногам заструилось что-то вязкое, липкое. Стремящееся освободиться от бремени тело разверзалось пополам. Оттуда, из самой сердцевины на свет выбиралось нечто жуткое, беспроглядное.
Я лишилась чувств. Когда пришла в себя, полностью одетая лежала у костра, на котором кипел котёл. Похоже, у меня снова было видение. Ласковая ладонь провела по щеке. Вейас? Наверное, он переживал. Я повернула голову. Это был кто-то другой. Сгорбленный, ветхий и тёмный, будто сотканный из ночи. Та самая вёльва, которая помогла нам с братом изменить судьбу!
— Тяжёлая доля тебе выпала, деточка, — хрипела она, продолжая гладить мою щёку крючковатыми пальцами. — Хочешь, я всё обратно поменяю? Жених у тебя будет всем на загляденье — сильней и благородней воина вовек не сыскать. А уж как любить станет! Как ни одну женщину ещё мужчина не любил. Дети, достаток, гордость рода — всё, как ты хотела. Даже больше: молельни и приюты для сирот откроешь, пример другим покажешь — людям по всему Мидгарду жить легче будет.
Почему она такой доброй и жалостливой стала? И эти прикосновения... не старческие вовсе. Вёльва зачерпнула из котла полную чашу и протянула мне:
— Я сварила твою судьбу, выпей. Не бойся, теперь она будет слаще мёда.
Я приняла чашу и повертела её, грея руки. Разглядывала. Словно живая, внутри клубилась чёрная дымка. Вкрадчивый шёпот проникал в уши сладким ядом:
— Выпей! Будь с нами. С нами хорошо. Мы любим тебя.
Напевные слова завораживали. Я поднесла чашу к губам. Голоса зашептали яростней:
— Забудь о том, кого ищешь. Прими нашего бога. Сделай его их богом.
Из чашки высунулось тонкое щупальце и потянулось ко мне. Наваждение как рукой сняло. Я отшвырнула зелье и подхватила лежавший рядом меч. Во время путешествия брат учил меня разным приёмам, а заодно тренировался сам — другого партнёра по спаррингу у него не было. Сейчас я была готова столкнуться с врагом лицом к лицу. Замахнулась на отступившую к костру тёмную вёльву. Неуловимым движением старуха выхватила клинок из складок собственной одежды. Как он там уместился? Парировала удар. Меч держала уверенно, словно и не старуха вовсе. Мы закружились в стремительном танце в такт музыке скрещивающихся клинков. Я сражалась с трудом, нанося самые сложные удары из своего арсенала. Вёльва отбивалась играючи. Да и не дралась всерьёз, совсем как подкупленные отцом поединщики. Боялась меня задеть ненароком. Это сбивало с толку, бесило неимоверно. Коротким движением я отвела в сторону клинок противницы и бросилась наутёк. Петляла между каменными сосульками, отыскивая тропу в темноту ещё одной галереи.
Сколько я бежала без оглядки? Ноги не спотыкались, стены будто расступались передо мной. Сердце грохотало, дыхание сбилось и вырывалось из груди сдавленными сипами. В лицо дохнуло прохладой, свежим воздухом. Это подстегнуло. Из последних сил я метнулась под бескрайний купол звёздного неба. Свобода! От радости забыла об осторожности, запнулась за корягу и рухнула на мёрзлую землю. Веки устало смежились.
Преследовательница нагнала меня и опустилась рядом на колени. Коснулась ласково, не по-старушечьи, не по-женски вовсе — так по-хозяйски и вместе с тем отчаянно обнимают только влюблённые мужчины. Сильные, перевитые жгутами мышц руки баюкали меня, как ребёнка.
— Зачем ты бежишь от меня, родная? Зачем борешься? — стальной голос мягчился, был певуч и искренен, как никогда раньше. Я узнала его, даже не открывая глаз. Мой суженый из сна. Догнал всё-таки. — Оставь оружие, я не хочу сражаться, только не с тобой. Я люблю тебя. Мы сможем быть вместе всегда. Отчаяние и горе уйдут. Я дарую тебе вечную жизнь — только прими мою тьму.
Я рванулась, но его хватка оказалась слишком крепкой.
— Брат мой, Ветер, помоги! — мольба смешалась с надломленным стоном.
— Почему ты все время зовёшь его, родная? — шептал суженый всё так же ласково и печально. — Он не добр и не милостив. Он бросает тебя каждый раз. Это он посылает тебе невзгоды и страдания. Он убьёт тебя рано или поздно. Так почему ты отдаёшь своё сердце ему, а не мне?
— П-пожалуйста, отпусти, — еле выдавила из себя.
— Я... не... могу... — цедил он почти так же сдавленно, как я.
